Берёзы Я люблю, когда шумят берёзы, когда листья падают с берёз. Слушаю, и набегают слёзы на глаза, отвыкшие от слёз… Всё очнётся в памяти невольно, отзовётся в сердце и крови. Станет как-то радостно и больно, будто кто-то шепчет о любви. Только чаще побеждает проза. Словно дунет ветром хмурых дней. Ведь шумит такая же берёза над могилой матери моей… На войне отца убила пуля. А у нас в деревне, у оград – с ветром и с дождём гудел, как улей, вот такой же поздний листопад… Русь моя, люблю твои берёзы: с ранних лет я с ними жил и рос! Потому и набегают слёзы на глаза, отвыкшие от слёз… «Мы будем свободны как птицы…»
– Мы будем свободны, как птицы, – ты шепчешь и смотришь с тоской, как тянутся птиц вереницы над морем, над бурей морской… И стало мне жаль отчего-то, что сам я люблю и любим… Ты птица иного полета… Куда ж мы с тобой полетим?! Утро утраты Человек не рыдал, не метался в это утлое утро утраты. Лишь ограду встряхнуть попытался, ухватившись за копья ограды… Вот пошёл он, вот в чёрном затоне отразился рубашкою белой. Вот трамвай, тормозя, затрезвонил: крик водителя: – Жить надоело?! Шумно было, а он и не слышал. Может, слушал, но слышал едва ли, как железо гремело на крышах, как железки машин грохотали… Вот пришёл он, вот взял он гитару, вот по струнам ударил устало… Вот запел про царицу Тамару и про башню в теснине Дарьяла. Вот и всё… А ограда стояла. Тяжки копья чугунной ограды. Было утро дождя и металла. Было утлое утро утраты… Сто «нет» В окнах зелёный свет, странный, болотный свет… Я не повешусь, нет, не помешаюсь, нет… Буду я жить сто лет, и без тебя – сто лет. Сердце не стонет, нет, Нет, сто «нет»! Ненастье Погода какая!.. С ума сойдёшь: снег, ветер и дождь-зараза! Как буйные слезы, струится дождь по скулам железного Газа… Как резко звенел в телефонном мирке твой голос, опасный подвохом! Вот, трубка вздохнула в моей руке осмысленно-тяжким вздохом, и вдруг онемела с раскрытым ртом… Конечно, не провод лопнул! Я дверь автомата открыл пинком и снова пинком захлопнул!.. И вот я сижу и зубрю дарвинизм. И вот, в результате зубрёжки – внимательно ем молодой организм какой-то копчёной рыбешки… Что делать? – ведь ножик в себя не вонжу, и жизнь продолжается, значит!.. На памятник Газа в окно гляжу: Железный! А всё-таки… плачет. Волны и скалы Эх, коня да удаль азиата мне взамен чернильниц и бумаг, – как под гибким телом Азамата, подо мною взвился б аргамак! Как разбойник, только без кинжала, покрестившись лихо на собор, мимо волн Обводного канала – поскакал бы я во весь опор! Мимо окон Эдика и Глеба, мимо криков: «Это же – Рубцов!», не простой, возвышенный, в седле бы – прискакал к тебе, в конце концов! Но наверно, просто и без смеха ты мне скажешь: «Боже упаси! Почему на лошади приехал? Разве мало в городе такси?!» И, стыдясь за дикий свой поступок, словно Богом свергнутый с небес, я отвечу буднично и тупо: – Да, конечно, это не прогресс… Левитан(по мотивам картины «Вечерний звон») В глаза бревенчатым лачугам глядит алеющая мгла. Над колокольчиковым лугом собор звонит в колокола. Звон заокольный и окольный, у окон, около колонн. Звон колоколен колокольный, и колокольчиковый звон. И колокольцем каждым в душу – любого русского спроси! – звонит, как в колокол, – не глуше, – звон левитановской Руси! |
