Я подняла голову и посмотрела на Пайпер:

– Может, тебе стоит взять ее…

Пайпер опустила тебя рядом со мной и провела пальцем по твоей заостренной головке:

– Шарлотта, она не сломается.

Мы обе знали, что это ложь, но, прежде чем я смогла что-то ответить, в комнату ворвалась Амелия, в заснеженных варежках и шерстяной шапке.

– Она здесь, она здесь! – пропела твоя сестра.

В тот день, когда я рассказала ей о тебе, Амелия спросила, успеешь ли ты родиться к обеду. Я ответила на это, что придется подождать где-то пять месяцев, и она решила, что это слишком долго. Тогда Амелия сделала вид, будто ты уже появилась на свет: носила повсюду свою любимую куклу и называла ее Сисси. Когда Амелия уставала или отвлекалась, то роняла куклу головой вниз, а твой отец смеялся. «Хорошо, что можно потренироваться», – говорил он.

Шон заполнил собой дверной проем, а Амелия забралась на постель, устраиваясь у Пайпер на коленях, чтобы оттуда дать свою оценку.

– Она слишком маленькая, чтобы покататься со мной на коньках, – сказала Амелия. – И почему она выглядит как мумия?

– Это ленточки, – сказала я. – Как на подарке.

Впервые я солгала, чтобы защитить тебя, и, словно бы все понимая, ты проснулась в этот самый момент. Ты не плакала, не извивалась.

– Что с ее глазами? – ахнула Амелия, когда мы увидели визитную карточку твоего заболевания: белки глаз отдавали холодной синевой.

В середине ночи на дежурство заступила другая смена. Мы с тобой спали, когда в комнату зашла медсестра. Я вынырнула из сна, зацепившись взглядом за форму, бейдж с именем, пушистые рыжие волосы.

– Подождите, – сказала я, когда она потянулась к твоему одеяльцу. – Поосторожнее.

Она снисходительно улыбнулась:

– Спокойнее, мамочка! Я уже десять тысяч раз проверяла подгузник.

Но это было до того, как я научилась быть твоим голосом. Когда она развернула одеяло, то потянула слишком резко. Ты перекатилась на бочок и пронзительно закричала – не захныкала, как совсем недавно, когда была голодна. Это напоминало тот душераздирающий крик, как в момент твоего рождения.

– Вы сделали ей больно!

– Ей просто не нравится просыпаться посреди ночи.

Для меня не было ничего хуже твоего плача, но затем твоя кожа посинела под стать глазам, а дыхание стало прерывистым. Медсестра склонилась над тобой со стетоскопом.

– Что случилось? Что с ней? – требовательно спросила я.

Она нахмурилась, прислушиваясь к твоей груди, и вдруг ты обмякла. Медсестра нажала на кнопку позади моей койки.

– Синий код, – услышала я, и крохотную комнату вдруг наполнили люди, хотя была глубокая ночь. Слова вылетали из их уст, как ракеты: «гипоксия… газовый состав артериальной крови… SO₂[1] сорок шесть процентов… следим за FIO₂[2].

– Начинаю закрытый массаж сердца, – сказал кто-то.

– У нее НО.

– Лучше жить с переломами, чем умереть без них.

– Нам нужен переносной аппарат для рентгена органов груд…

– Нет смысла ждать рентгена. Возможен напряженный пневмоторакс…

Между мельтешащими колоннами тел я мельком увидела иглу, которая погрузилась под твои ребра, а следом кожи коснулся скальпель, выпустив капельку крови, потом в твою грудь погрузилась длинная трубка. Я следила за тем, как ее зашивают и как она торчит из тельца.

К приезду Шона, который забежал с широко распахнутыми глазами, тебя перевели в ОИТН[3].

– Они разрезали ее, – всхлипнула я не в силах подобрать иных слов.

Когда он притянул меня к себе, я наконец дала волю слезам, которые все это время от страха держала внутри.

– Мистер и миссис О’Киф? Я доктор Роудс.

В палату заглянул мужчина, похожий на студента, и Шон стиснул мою ладонь.

– С Уиллоу все в порядке? – спросил Шон.

– Мы можем ее увидеть?

– Скоро, – сказал доктор, и комок внутри меня немного ослаб. – Рентген грудной клетки зафиксировал перелом ребра. Несколько минут у нее была гипоксия, что вызвало расширяющийся пневмоторакс, результирующее смещение средостения и остановку сердца и дыхания.

– Ради всего святого, говорите по-человечески! – проревел Шон.

– Она была без кислорода несколько минут, мистер О’Киф. Ее сердце, трахея и главные артерии сместились на противоположную сторону тела из-за воздуха, который заполнил грудную полость. Трубка в груди поможет органам вернуться на место.

– Без кислорода, – повторил Шон, и слова застревали у него в горле. – Вы говорите о поражении мозга.

– Возможно. Мы этого пока не знаем.

Шон подался вперед, стиснув руки в кулаки так сильно, что побелели костяшки.

– Но ее сердце…

– Сейчас состояние стабильное, хотя есть риск еще одного сердечно-сосудистого коллапса. Мы не уверены, как тело отреагирует на то, что мы сделали для ее спасения.

Я разрыдалась:

– Не хочу, чтобы она снова через это проходила. Не позволю, чтобы они это делали с ней, Шон.

Доктор уставился на нас:

– Возможно, вы хотите рассмотреть отказ от реанимации. Это распоряжение об отказе, которое будет храниться в медицинской карте. Там говорится, что, если подобное повторится, вы не согласны на реанимацию Уиллоу.

Последние несколько недель беременности я готовилась к худшему, но и подумать не могла, что будет так сложно.

– Это пища для размышления, – сказал врач.

– Возможно, – сказал Шон, – она не должна быть здесь с нами. Возможно, она предназначена Господу.

– А как насчет моих желаний? Я так ждала ее рождения.

Он обиженно посмотрел на меня:

– Думаешь, я не ждал?

За окном во дворе больницы я увидела холм, покрытый искристым снегом. День стоял ослепительно-яркий, как лезвие ножа. С трудом верилось, что всего несколько часов назад здесь свирепствовала снежная буря. Один предприимчивый папочка, пытаясь занять сына, забрал из столовой поднос. Мальчик с визгом несся с горки, оставляя за собой снежный вихрь. Он встал и махнул рукой в сторону больницы, где, должно быть, кто-то смотрел на них так же, как и я. Возможно, здесь мать мальчика, которая ждет еще одного ребенка. Может, даже стоит в соседней палате и смотрит, как катается ее сын.

«А моя дочь, – рассеянно подумала я, – никогда не сможет этого сделать».

Пайпер крепко сжала мою руку, и мы обе взглянули на тебя, все еще находясь в ОИТН. Под твоими покалеченными ребрами торчала трубка, бинты плотно держали ручки и ножки. Я слегка пошатнулась.

– Ты в порядке? – спросила Пайпер.

– Не обо мне надо беспокоиться. – Я подняла взгляд на подругу. – Они спросили, не хочу ли я подписать отказ от реанимации.

– Кто такое спросил? – округлила глаза Пайпер.

– Доктор Роудс…

– Он интерн, – презрительно сказала она, словно бы произнесла «он нацист». – Он даже до столовой не знает дороги, что уж говорить о манере общения с матерью, на глазах которой ребенок перенес полную остановку сердца. Никакой педиатр не станет советовать отказ от реанимации новорожденного до того, как обследование мозга не подтвердит необратимое разрушение…

– Они вскрыли ее прямо на моих глазах, – дрожащим голосом произнесла я. – И я слышала, как ломаются ребра, когда они вновь запустили ее сердце.

– Шарлотта…

– Ты бы подписала?

Пайпер ничего не ответила, и я перешла на другую сторону от кроватки. Ты оказалась спрятанной между нами, словно тайна.

– Неужели такой будет вся моя оставшаяся жизнь?

Долгое время Пайпер молчала. Мы прислушивались к окружавшей тебя симфонии гудения и жужжания. Я заметила, как ты вздрогнула, как поджала крохотные пальчики на ножках, как широко распахнула ручки.

– Не твоя жизнь, – ответила Пайпер, – а жизнь Уиллоу.

Позже тем днем, пока слова Пайпер эхом отдавались в моей голове, я подписала отказ от реанимации. Он представлял собой мольбу о пощаде, черным по белому, если не вчитываться между строчками: впервые я врала и говорила, что лучше бы ты не появлялась на свет.