Его вернули в лётный зал в соответствии с протоколом – через несколько минут после смерти Рагны, показавшимися ему вечностью.

Эрик Стром, выпав из со всхлипом распахнувшейся капсулы, слепо полз по полу, уворачиваясь от рук кропарей, и повторял, что должен вернуться, на этот раз во плоти, на слой Мира – сейчас, немедленно, пока зверь ещё близко к телу Рагны, пока их обоих ещё можно найти. Эрик повторял, что должен идти, пока его кропарь, отдуваясь и кряхтя от натуги, не ввел большую дозу успокоительного в разъём, погружая его в глубокий, тёмный сон без сновидений.

Эрик всё же пошёл – позднее, придя в себя. Это противоречило правилам – но никто не посмел помешать ему, потому что он был одним из Десяти. Он знал, что бьерана уже не найти, но хотел отыскать тело Рагны и вернуть домой. Это казалось важным, как будто могло что-то изменить, и несколько дней, разыскивая её, Эрик чувствовал пугающую приподнятость духа – как будто в глубине души надеялся, что найдет охотницу живой, что её страшная смерть ему только привиделась.

Но никто никогда не нашёл её. Такое случалось часто. Стужа любила подарки. Должно быть, тело Рагны стало её частью уже через несколько часов после встречи с бьераном – причудливой ледяной фигурой, новой складкой на снежном саване. Но Эрик Стром всё равно ещё долго искал её – даже тогда, когда уже наверняка знал, что нечего больше искать.

«…Благородная динна Ассели выступила на заседании городского совета в присутствии владетеля Химмельна, его жены и дочери. Динна выдвинула предложение о пересмотре срока обязательной службы препараторов. Особенный акцент в краткой, но очень экспрессивной речи был сделан на ястребах и охотниках. Госпожа Ассели утверждала, что, по результатам независимого исследования государственных препараторов, потенциальный физический ущерб тех, кто пожелает выйти в отставку по окончании обязательной службы, можно уменьшить на 15-20 %, если сократить её срок до 6 лет.

Господин Магнус выразил сомнение в целесообразности такого решения с точки зрения удержания целостности границ, а также экономической стабильности.

Господин Орт, глава Десяти, от лица всех препараторов выразил общую готовность умереть за благополучие Кьертании, если это будет необходимо. Его заявление было встречено овациями и удостоено личной благодарности владетеля Химмельна и его семьи.

Предложение динны Ассели было отклонено. В повторном слушании отказано.

Динна Ассели заявила специально для «Голоса Химмельборга», что планирует подать повторную просьбу о рассмотрении предложения на ближайшем заседании совета.

Наш специальный корреспондент особо отметил, что динн Ассели на заседании не присутствовал. Надеемся вскоре получить его комментарии по поводу выступления супруги…

Читайте дальше на стр. 3. Блестящий дебют!

Юная Омилия Химмельн становится звездой Золотого бала в Химмельборге.

Читайте дальше на стр. 4. Очередной триумф главного кьертанского промысла.

В Дравтсбоде поставлен новый четвертной рекорд по добыче дравта.

Читайте дальше на стр. 5. Столица тепло поприветствует гостей.

Первые же две недели ежегодных традиционных Шествий уже подарили препараторам Кьертании 112 новых рекрутов».

Стужа была очень близко.

Она всегда была близко, и я, как и все, привыкла об этом не думать. Но на ежегодную разделку, перед Шествием, все жители Ильмора приходили именно сюда – на границу между городом и стеной ледяной белой пустоты, поглощающей все цвета и звуки. По-своему она была красивой – как будто с неба на землю плеснули ледяного молока, и оно застыло в полёте – навеки. В его глубине быстро двигались неясные тени. Не снитиры – они не подходили так близко к границам поселений людей, чтобы их можно было разглядеть. Некоторые верили, что эти тени – души погибших в Стуже. Версия не такая уж безумная, если вспомнить, что души всех обитателей Стужи легко отделялись от тел, а ястреб и охотник, по сути, становились душой и телом, чтобы их поймать.

Другие считали, что все умершие уходят в Стужу – даже те, кто ни разу не пересекал границу. Эта версия нравилась мне даже больше. В конце концов, все мы принадлежали Стуже.

Иногда по белой ледяной поверхности, за которой гуляла снежная мгла, проходила рябь, и тогда всем нам становилось страшно. Мне кажется, даже приезжим препараторам было не по себе, хотя они лучше других знали Стужу.

Накануне Шествия многое происходило один-единственный раз в году.

И хорошо – не думаю, что хоть кто-то хотел бы разделывать привезённые из Химмельборга тела снитиров чаще. Как будто отвечая на эту мысль, кто-то из соседей по разделке – из-за защитных очков и костюма не понять было, кто – звучно блеванул на снег. И сразу – кто-то запричитал, кто-то побежал за помощью к препараторам.

Напрасный страх – защитные костюмы делали своё дело. Конечно, какое-то воздействие снитиров на людей сохранялось, но не более серьёзное, чем сильное похмелье.

Против традиции не пойдёшь – каждый год все жители Кьертании работают с препараторами плечом к плечу, как будто это может как-то компенсировать, что в остальное время они одни спасают всех жителей континента.

Мне никогда не становилось плохо во время разделки – но иногда я притворялась, что чувствую себя нехорошо. Слишком глубоко и часто дышала, пока не начинало темнеть в глазах – пока не начинала и в самом деле чувствовать, что мне плохо. Мне и в самом деле становилось плохо – потому что каждую разделку призрак Гасси, всегда маячивший где-то за моим плечом, становился особенно ярок.

Разделочная площадка была похожа на доску для игры в тавлы – белые квадраты утоптанного снега, красные – крови. Люди перемещались между ними, как фигуры, по заданным препараторами траекториям, не поднимая головы. Они стремились скорее закончить работу, вернуться домой и долго смывать с себя запахи разделки, готовясь к празднику. От губ поднимался пар, и от крови на снегу поднимался пар; таял снег, по спинам струился пот.

Влага, течение, кровь и снег, смерть и рождение – это действительно ощущалось, как ритуал, но от этого дело не становилось приятнее.

В этот раз мне досталась особенно противная работа – извлекать глазные яблоки из хаарьих глазниц. Нужно было действовать очень осторожно, чтобы не повредить перед тем, как механикеры повторно нейтрализуют их – подлатают места, которые обнажатся – и сделают пригодными для использования.

Не живые, не мёртвые – страшно делать то, что приходится, когда обледеневшие ресницы слегка трепещут под пальцами, как крылышки насекомого. Хаары, похожие на огромных зайцев – обзаведись, разумеется, зайцы смертоносными клыками и надёжным панцирем крепких, как кость, щитков, защищающих тело – лежали рядами, и их раскинутые в разные сторону голенастые ноги жутковато напоминали человеческие.

Я представила ряды мёртвых препараторов, белых и холодных на снегу. Всех тех, кому пришлось погибнуть ради того, чтобы в этом году даже в Ильмор – маленький городок на отшибе Кьертании – снова привезли достаточно препаратов.

На площадке стоял шум: пилы работали вовсю, и мир вокруг стонал и выл так, что зубы сводило. Воздух там, где шла эта работа, становился белым и плотным от костной пыли, и даже несмотря на защиту, здесь работали только самые здоровые и крепкие мужчины.

Я старалась не обращать на пилы внимания – сосредоточиться на глазах, которые нужно было извлекать осторожно, почти нежно. Для этого нужна предельная сосредоточенность – и умение не думать о том, что хаар, которого ты разбираешь на части, как и остальные снитиры – ормы, эвеньи, элемеры и прочие – по сути, жив, и останется жив, даже когда части его тела распределят между домами. Там они будут работать, постепенно угасая, до следующего года – выделять тепло, регулировать влажность воздуха, запускать механизмы…