Он стал слишком подозрительным, слишком недоверчивым? Возможно. Но Эрик Стром не мог рисковать, не будучи абсолютно уверенным в ответе.

Она вздохнула, и он почувствовал, как плечу стало холодно без тёплой тяжести её головы.

– Ты не доверяешь мне даже после всего того дерьма, через которое мы годами проходим вместе. Это… Обидно.

– Это не так.

– Это так. – Она покачала головой. – Что бы ты ни делал, чего бы ни искал, ты не можешь бесконечно справляться со всем один, Стром. Однажды ты это поймёшь.

Он вдруг посмотрел на Рагну, как будто впервые.

От глаза орма по коже расходятся тонкие золотистые лучи, как будто зрачок запрятан в глубину маленького яркого солнца. Обе руки, от кистей до локтя, испещрены узорами – пятнами, идущими от разъёма, изгибами валового уса, чёрными брызгами эвеньевых жил. Эрик знал, что такие же чёрные жилы туго переплелились под её правой грудью, что под коленом, если знать, где коснуться, вечно еле заметно вибрирует частица бьерана, убитого ими годы назад. Помнил очертания татуировки, сделанной кровью ревки, – путеводной звезды, знака ястребов и охотников, который они набили вместе на исходе их первого общего года. Знал, где искать шрамы в тех местах, где препараты не прижились или начали отторгаться через время – белые одинаковые аккуратные стежки, такие же, как и у него самого: ими занимался один кропарь, ушедший теперь в отставку.

Он представлял её голой без возбуждения или стыда – только с чувством глубокой печали.

Хасар, снявший с неё одежду – Рагне нравилось, когда её раздевали – изучал её тело, как диковинку? Чувствовал ли он болезненное, гадливое возбуждение, похожее на возбуждение мальчишки, представляющего одинокими ночами всякую грязь? Рассказывал ли друзьям о том, что теперь спит с охотницей?

Эрику не раз доводилось удовлетворять чужое любопытство такого рода. Он знал, каково это, – но это никогда не ранило его глубоко. Он-то, в отличие от Рагны, не искал ни сочувствия, ни нежности, ни тем более любви.

Эрик с трудом поднялся – в нём самом эликсиры всё ещё бурлили, прокладывая тайные тропы в теле, изучая его и друг друга – и, нашарив Рагнину руку, сжал в своей.

– Ты права, – сказал он ласково, про себя подумав: «Глупо будет, если я и вправду совершаю ошибку». – Прости. Мы поговорим, когда вернёмся. И я расскажу… То, что ты хочешь узнать. По рукам?

Она кивнула – мигнуло солнышко на её лице.

– По рукам, Стром.

Он и не ожидал, что ему сразу станет настолько легче – как будто тяжесть упала с плеч. До этого момента Эрик и не осознавал, как сильно в глубине души хотел довериться ей.

– Тогда – двух дорог и горячего сердца.

– Двух дорог и горячего сердца.

Новые рекруты редко прощались так, но они с Рагной отдавали должное старым традициям. С чего бы годами приносившим удачу ритуалам перестать работать сейчас?

Эрик привык думать о себе – да и о ней – как о глубоких стариках, хотя ни один из них пока не перешагнул порог тридцатилетия. Ещё одна издержка жизни препаратора – одна из десятков других.

– Мы с тобой – как старые супруги, правда, Стром? – сказала она, будто прочитав его мысли. – Может, это с тобой мне надо задуматься о домике в отставке, а?

– Может быть. – Он в последний раз проверил её разъём, свой разъём, увидел её – Рагна связь уже открыла – и взъерошил её короткие светлые волосы. – Ладно. Увидимся на той стороне.

– Да. Выход тридцать один.

– Тридцать один.

Она ни разу не оглянулась, идя по рукаву коридора, ведущего к площадке, с которой охотников забирали, чтобы отвезти ко входу в Стужу. Рагна была профессионалом – он учил её сам – и Эрик знал, что она уже не думает ни о нём, ни об их разговоре.

Сам он несколько раз глубоко вдохнул, выравнивая сердечный ритм, прикрыл глаза, погружая мир в полумрак, и зашагал по своему рукаву. Его путь лежал к лётному залу – каждая пара охотник-ястреб всегда приходила на охоту по заранее заданным коридорам и в заранее оговорённое время. Паре нужно было сонастроиться, и не стоило мешать друг другу.

Но теперь пора встретиться с другими ястребами, которым предстояла сегодня охота. Чем ближе Эрик Стром подходил к лётному залу, тем лучше слышал ровный деловитый гул – бормотание кропарей, чей-то нервный смех, жужжание инструментов, специфический звук капсул, больше всего похожий на тихое всхлипывание.

Он почувствовал знакомый зуд, горьковатое, терпкое возбуждение. Запах его тела изменился. Зрачки расширились. Волосы на теле и голове приподнялись, и по коже побежали мурашки.

Иногда он ненавидел себя за то, до какой степени любил всё это.

– Стром! Капсула тридцать один.

– Иду.

Новый кропарь – полный, неповоротливый, с постоянной одышкой – помахал рукой, похожей на связку колбасок.

– Как самочувствие?

– Полный порядок.

– Что-то новое в составе?

– Нет, – Стром соврал, не моргнув глазом. Его прежнего кропаря провести было бы куда труднее, но с этим они были знакомы слишком недолго и пока не успели друг друга изучить. Не слишком хорошо для охоты – но у всего есть две стороны.

– Хорошо, хорошо. – Пухлые пальцы одной руки с неожиданным проворством бегали по кнопкам на панели капсулы, пока другая деловито ощупывала разъём, мерила пульс, прикладывала трубку к сердцу. – Всё хорошо. Пульс немного учащённый… Ты нервничаешь?

– Нет.

Прошлый кропарь не стал бы об этом спрашивать. Стром никогда не нервничал перед тем, как отправиться в Стужу.

– Принимал какие-то лекарства? Снисс? Другой алкоголь?

– Нет.

Кропарь оторвался от кнопок и сделал пару пометок в блокноте. Кажется, он колебался, но всё же кивнул.

– Всё в порядке. Можешь проходить.

В лётном зале было прохладно, и Эрик привычно поёжился, снимая камзол, рубашку, сапоги, штаны и, наконец, бельё. Слева от него раздевалась пышногрудая ястреб по имени Лоис, с которой они пытались сработаться лет пять назад, и с тех пор не ладили. Эрик отогнал от себя мысль взглянуть разок на её грудь – скорее из вредности, чем из любопытства. В лётном зале препараторы не смотрели друг на друга – это было не принято. Каждый был сосредоточен на предстоящей охоте.

Зато взгляды кропарей, цепкие и липкие, мелькали, казалось, повсюду. Они то и дело останавливались не только на своих ястребах, но и на чужих. За указание на чужой просчёт полагалась премия – и кропари совершенно не стеснялись высматривать ошибки в работе друг друга. Слишком высока была у этих ошибок цена.

Кропарь Строма закрепил несколько уловителей у него на теле, пристегнул трубку к разъёму.

Капсула приглашающе всхлипнула, почувствовав приближение ястреба. Она была сделана из огромного валового желудка, покоившегося на постаменте из костей вурров, бьеранов, эвеньев. Жилы мелких снитиров пронизывали стенки капсулы, как реки – поверхность старой карты. Несколько впаянных в неё поверху целиком элемеров – все называли их попросту «птичками» – тянули к Эрику свои мёртвые головки, разевали клювы, как будто им тоже не терпелось начать охоту.

В боку капсулы, как открывшиеся навстречу поцелую большие влажные губы, прорезалась щель. Каждый раз, готовясь к охоте, он представлял, будто заново забирается в материнское лоно – чтобы потом, вернувшись живым и с добычей, родиться заново.

Однажды он поделился этим с Рагной и она сказала, что ему нужно меньше думать об этом за пределами Стужи.

В этом и была разница между ними. Для него мира за пределами Стужи никогда по-настоящему не существовало. Весь мир был частью Стужи, пока она владела материком. Не наоборот.

Внутри капсулы было тепло, даже жарко, и Эрик лёг поудобнее, стараясь не смотреть в сторону кропаря, внимательно поглядывающего то на него, то на показания экрана и огоньки кнопок на панели.

Капсула снова всхлипнула, закрываясь, и начала источать нежную слизь, такую лёгкую, что, прикасаясь к коже, она напоминала пар в бане. Остро запахло рыбой и свежескошенной травой. Капсула заполнялась стремительно, и Эрик открыл рот, позволяя слизи скользнуть внутрь, заполнить его целиком. Прикрыв глаза, он представлял себе, как она заполняет носоглотку, движется по пищеводу, оседает в желудке. Он задышал размеренно и глубоко, отдаваясь, растворяясь в пространстве капсулы. Мыслей не осталось. Его как будто больше не существовало – возможно, именно за это он любил – и ненавидел – охоту больше всего.