После войны их с женой на работу не брали, они бедствовали. Сергей Иванович вскоре умер и никто его не хоронил.

Митрофан Ильич Фивейский происходил из семьи священника, был тонким знатоком русского языка, учил культуре речи и культуре вообще. Он утверждал: «Чтобы быть учителем, прежде всего нужно знать русский язык». Он, как я уже говорил, называл свой предмет «изящная словесность», а не русский язык и литература.

В пятых классах русский язык вела Мария Васильевна Костина, жена нашего директора. Это было уже новое поколение учителей – выходцев из рабочей среды. Она окончила педагогические курсы, училась заочно. Конечно, знаний у неё было меньше, чем у «стариков», и старшие, хорошо

образованные коллеги, много ей помогали, ходили к ней на уроки. В послевоенные годы я много раз встречался с Костиными. Их сын Коля стал директором завода приборов. Много раз он говорил: «Мои мама и папа учили Зелика Ароновича!»

Был у нас в школе замечательный учитель физики Николай Иванович Пахомов – статный брюнет с красивым баритоном. Он создал большой, хорошо оборудованный кабинет физики. Каждый ученик обязательно должен был принести в кабинет «вещицу» – болт, какую-нибудь деталь… На примере работы этих «вещиц» он объяснял нам законы физики. Он всегда говорил: «Физика – она кругом! Вот вы едете в трамвае – и это тоже физика!» Некоторые его ученики из нашей школы тоже стали учителями физики, например, замечательный преподаватель Борис Иванович Внуков (любимый педагог моей дочери).

В 1937 году в один день арестовали Николая Ивановича Пахомова и учителя математики Артемия Даниловича Судзиловского. Александра Николаевна, жена Николая Ивановича Пахомова, бедствовала в оккупации, а сын их Колька сотрудничал с немцами и вместе с ними сбежал. Только в 1955 году Николая Ивановича реабилитировали. Выдали справку, что он

восстановлен во всех правах. Когда он вернулся, то получил место учителя в Красненской средней школе недалеко от Ельца. Потом сын Колька нашёлся в Америке, прислал посылку… Николай Иванович разволновался, его сердце не выдержало, и он умер.

Вместо Николая Ивановича Пахомова в нашу школу пришёл новый учитель физики – Михаил Николаевич Башкатов. По-прежнему работал кабинет физики, мы приносили новые «наглядные пособия». Михаил Николаевич был страстным астрономом, мог часами рассказывать об устройстве мироздания, звёздах, знал и любил художественную литературу, связанную с этой тематикой. Рассказывал он нам и об астрологии. Семьи у него не было, всё своё время он посвящал нам, своим ученикам. Когда по молодости он собрался жениться, его мать сказала, что такой женщины, как она, ему не найти, а другой не нужно. Из-за матери он остался в оккупации, а после того как немцы были изгнаны, работал в институте усовершенствования учителей.

Вместо репрессированного Артемия Даниловича Судзиловского пришёл новый учитель – Анатолий Алексеевич Марышев. Он считал, что математика – это главное и в жизни, и в учёбе, требовал знания формул наизусть. Дисциплина на его уроках была железная, все его боялись и все учились на совесть.

Историю в нашей школе вели учителя Мишин (имя–отчество не помню) и Екатерина Никифоровна Щаулина («Катя»). Она приехала с Дальнего Востока с дочкой, тоже Катей. Екатерина Никифоровна водила нас на экскурсии, от неё мы узнали много об истории нашего города, замечательных земляках. Уроки её были интересными, а личная жизнь – несладкая. Говорили, что первого мужа её, командира дивизии, на Дальнем Востоке расстреляли. В Орле она снова вышла замуж – за директора одной из школ, но его репрессировали. После войны она стала заведующей городским отделом народного образования. В 1951 году она назначила меня учителем

в 26-ю школу и сказала: «Зелик, помнишь нашу седьмую школу, как там работали учителя? Вот так надо работать!»

Помню учительницу химии Елену Васильевну Акимову («Леночку»). Любила она задавать задачки, а в конце урока частенько говорила: «А на прощанье решим задачечку!» Двойки не ставила, вместо этого говорила: «Ответишь отдельно, я спрошу».

После девятого класса, когда я записался в пехотную школу, она встретила на базаре мою маму и рассказала ей об этом, посоветовав оставить эту затею, так как вначале надо обязательно получить аттестат зрелости. На уроках всегда были какие-нибудь опыты, и она говорила: «Химия без опытов не бывает! Вся жизнь наша – это опыты!»

На третьем этаже около зала располагалась постоянная выставка рисунков и чертежей, причём выставлялись и хорошие, и плохие работы. Учитель рисования и черчения Константин Сергеевич Андросов – хороший художник, строгий наставник, но человек ехидный. Старшеклассники звали его Транспортир Линеич. Ставит, бывало, двойку и говорит: «Возьму твои работы на выставку!» К слову, он был одним из основателей Орловского художественного училища в Ельце (там дали помещение).

Был у нас отличный преподаватель музыки – Семён Савельевич Чернышов. Особенно мне запомнилось, как мы разучивали марш Чемберджи «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», а он аккомпанировал нам на скрипке. Интересно, что по его утверждению и в пении главным критерием была мысль! «Голос голосом, но главное – это голова!», – так он любил говорить.

В школе работали духовой, струнный и джазовый оркестры. Были два замечательных учителя физкультуры – Василий Владимирович Никитин и Георгий Иванович Львов. В прошлом оба известные орловские спортсмены: Никитин – легкоатлет, а Львов – тяжелоатлет. О спортивной жизни школы надо сказать особо. Все до одного ученики школы имели значки ГТО первой и даже второй ступени. В довоенное время каждая школа имела футбольную команду. У нас были свои кумиры: «Котя Левый Край» – Ларин, «Вратарь Динамо» – Пимашкин, защитник «Мишка Бэк» – Банк. Я тоже играл за школьную сборную правым защитником и был даже запасным в сборной города. Кличка у меня была немножко обидная, особенно для еврея, но довольно оригинальная – «Сало» (худобой я и тогда не отличался). Был у нас один зал, который служил и зрительным, и спортивным; имелись спортивные снаряды – шведская стенка, конь, кольца, турник и т.д. В школьном дворе тоже были снаряды, в том числе гигантские шаги – на переменах мы бросались «кто быстрее!» на эти снаряды. Василий Владимирович говорил: «Спортивная форма – дело святое», в школе нам раздавали майки, футболки… Любили устраивать «пирамиды» и так называемые «мимансы» – с помощью движений рук и ног показывали слова «Ленин», «коммунизм». У старшеклассников, как правило, были коньки-хоккейки, лыжи. 8-9 классы

бесплатно ходили на городской каток и там на льду согревались юные сердца во время катания с девчатами: спорт сближал нас.

Нам прививали начальные военные знания, мы стреляли из малокалиберных винтовок, имели значки ПВХО (противохимическая оборона), «Ворошиловский стрелок».

Над школой шефствовал завод «Текмаш», и мы один раз в неделю ходили на предприятие помогать с уборкой, учились работать на станках. На заводе тогда трудилось довольно много иностранных специалистов и рабочих, мы с ними разговаривали. Шефы подарили нам две лодки, которые стояли у причала лодочной станции как раз против нашей школы, и мы с учителями катались на них.

В школе имелась хорошая библиотека. Но на некоторые книжки – «Рождённые бурей», «Как закалялась сталь», «Приключения Тома Сойера» – мы записывались в очередь. В школе была киноустановка с ручным «динамо». Два раза в неделю крутили кино. Именно в школах нам прививали художественный вкус, и редко кто не участвовал в художественной самодеятельности.

Школа, конечно, была политизирована, устраивались так называемые политбои (диспуты на политические темы), выпускались стенгазеты со статьями на злободневные темы, политинформации. Комсомол принимал реальное участие во всех школьных делах; приём в комсомол не был гарантирован всем. Например, детям репрессированных отказывали, это