— Атаринкэ! Мелиндо!

Она вновь ударила в преграду рукой, рванулась навстречу.

И, конечно же, стена стояла, как прежде. Несокрушимая, как крепости нолдор Первой Эпохи. Которых, правда, сама Лехтэ никогда не видела. Словно стены Ангбанда.

Странно, но на душе у нее и правда после короткого свидания стало легче. Поселилась убежденность, что он любит ее. До сих пор любит. И ждет встречи, как и она. Когда-нибудь. И разве можно, в самом деле, иначе истолковать его поведение?

Лехтэ вытерла наконец остатки слез, улыбнулась и подалась навстречу. Постаралась передать осанвэ:

Люблю тебя. И жду встречи.

И мир словно закружился, похожий на огромный, сверкающий кокон. Пронизанный радостью, пронизанный светом. И в центре кокона Атаринкэ и Лехтэ. Они двое. Держатся за руки. И больше нет никого. И так тяжело, невыносимо разомкнуть руки и уйти. Но ничего не поделаешь. Уйти надо.

Я приду еще! Обещаю! — успевает послать осанвэ она, прежде чем мир обрушился и Лехтэ потеряла сознание.

Она не видела этого, но Намо подошел, поднял Лехтэ на руки и вынес за пределы мрачных стен, уложив на траву.

— Еще долго продержалась, молодец, — проговорил он.

Подошел Сурэ. И тогда Намо Мандос, развернувшись, ушел обратно внутрь мрачных чертогов, оставив Лехтэ на попечение ее коня.

А та спала. И спала до тех пор, пока лучи рассвета, осторожно выглянув из-за деревьев, не коснулись ее лица.

Тогда ресницы Лехтэ дрогнули, и она открыла глаза.

***

И слышалась Лехтэ дивная музыка. Сон или явь? Не понять никак. Будто все бежит и бежит она по цветущему лугу, как в том осанвэ, а вокруг все залито золотым светом. Не Светом Древ, нет, но чистым, расплавленным, первозданным золотом, мерцающим и искрящимся, которое сто крат, в миллион раз красивее того, погибшего. И которое живое, настоящее.

Под ногами цветы. Не ромашки, а незнакомые. Белые, отдаленно напоминают лилии. Красоты удивительной. Кажется, нет и не будет никогда ничего подобного в воплощенном мире.

И Лехтэ бежит, бежит вперед, а на сердце так легко и радостно. Точно знает она, что ее ждут, хотя пока еще не видно никого впереди.

Под ногами цветы, и она касается лепестков босыми ногами, не приминая, однако. И такую нежность ощущает всем сердцем, всем исстрадавшимся существом, что хочется купаться в этом потоке любви, смеясь, и плавать. Играть и кружиться.

И тогда в любовь вплетаются нотки веселья и лучистой, искрящейся радости. Лехтэ начинает кружиться, танцевать, подняв руки к небу. Юбка платья надувается колоколом, темные пряди волос падают на лицо. Она хохочет, убирает их, и в ответ слышит будто бы голос мужа. Он что-то говорит ей, но Лехтэ никак не разберет, что именно.

Вот танец заканчивается, она падает, но не на землю, как следовало бы ожидать, а в чашу цветка. Того, что похож на лилию. А другие цветы, что росли на поле, поднимаются вдруг в воздух и начинают кружиться, танцевать вокруг Лехтэ. Она улыбается, закрывает глаза, и слышит колыбельную. Ту самую, что поют родители всем эльфятам. И в этот момент снова раздается голос мужа, уже громче, и теперь она может разобрать слова. Два слова всего:

«Люблю. Жди».

Что это было? Ответное осанвэ мужа? Лехтэ села, зевая и потягиваясь со сна, потирая в раздумьях лоб. И в этот самый момент, все еще на границе сна и яви, словно ветер донес до нее отголосок эха. Далекого эха.

Короткое слово: «да».

***

Очень странно чувствовала себя, пробудившись, Лехтэ. Странно и непривычно. Точно сдернули с глаз прозрачную, пыльную пелену. Она и сама не смогла бы толком объяснить, что именно изменилось, но звуки как будто бы зазвучали громче, а краски — ярче.

Глубоко вздохнув, села, с легким изумлением оглядываясь по сторонам. Убрала с лица непослушные пряди. Как тогда, в осанвэ. Нет, цвета в преддверии владений Намо не стали в самом деле живее и ярче. Все так же травы словно бы подернулись серой патиной, и не слышалось пения птиц. Не журчал ручей. На первый взгляд, не изменилось ровным счетом ничего. И все же, все же…

И тем не менее, несмотря ни на что, Лехтэ отныне совершенно иначе воспринимала мир. Уж в этом она была абсолютно уверена.

Нет, смеяться или танцевать ей по-прежнему не хотелось. Однако внутри, где-то очень глубоко, в самом центре фэа, наступил покой. Гармония. Словно чаши весов после длительного колебания уравновесились. И она с удивлением прислушивалась к давно забытому ощущению. Так странно. Неужели все, что требовалось, это один раз повидать мужа? Или дело в разговоре? В уверенности, что он до сих пор любит ее? И даже обещает прийти? Конечно же, потом. Не сейчас, но по возрождении? Ведь когда-то оно случится?

Лехтэ встала, сделала шаг. Оглянулась, будто ожидала за спиной кого-то увидеть. Но там, естественно, не было ни души. Тогда она вытянула руку и некоторое время ее разглядывала. С удивлением, словно первый раз в жизни увидела. Потом вздохнула глубоко и подумала, что пора, пожалуй, возвращаться домой, в Тирион. Как дела там?

Лехтэ вздрогнула, нахмурившись. Вероятно, корабли Нуменора как раз пристали к берегам Амана. Или вот-вот пристанут. Пожалуй, надо спешить.

Но зачем ей спешить и куда, и что она будет делать, приехав в Тирион, она и сама не могла бы сказать, если б кто спросил. Но спрашивать было некому.

Лехтэ медленно подошла к Сурэ, обняла за шею, прижалась щекой крепко-крепко, и умный конь в ответ тихонько заржал. Словно вел разговор. Или подбадривал.

Оглянувшись назад, Тэльмиэль посмотрела на стены Мандоса. Они уже не казались страшными, как совсем недавно, но унылыми и безжизненными. Обыкновенными. И при мысли о тех, кого там оставила, при мысли о муже, накатила грусть. Но другая. С этой тоской было можно жить. Она то и дело напоминала о себе легким покалыванием внутри, в самом сердце, в глубине фэа, но уже не давила, не сводила с ума. Не душила безжалостно.

Опустивши голову, все стояла и стояла Лехтэ. Довольно долго. А потом подняла взгляд, обратившись к востоку. И нахмурилась.

— Я вернусь! — пообещала, бросив вновь прощальный взгляд назад, на стены темницы. И взлетела на коня легкой птицей.

Пора возвращаться.

========== 4. Беда разразилась ==========

Возвращаться пора, и ничего ты с этим не сделаешь, не попишешь. Как река течет вперед, оставляя саму себя позади, роняя по дороге прозрачные слезы-капли, так неслась теперь вперед Лехтэ. Или назад? Ну, это смотря откуда и как считать. Живые должны думать о живом. Вот так. Жестоко. Так птица в поднебесье летит, оставляя позади лиги, оставляя часть своей души. Сдаться, лечь на землю, свернуться клубком и уснуть куда как легко. А ты попробуй выживи, когда сердце разбито, а впереди не видно ничего, за что стоило бы зацепиться и к чему хотелось бы стремиться. Это гораздо труднее. И чем-то напоминает мужество. Самую малость.

Лехтэ ехала по ущелью, любуясь теми самыми красотами, о которых вспоминала ночью. Надо, непременно надо будет вернуться сюда. Быть может, с братом. Вернуться и полазить, осмотреть тут все до последнего камушка. До чего заманчиво! Впервые за долгие годы, за тысячи лет, в глазах Лехтэ загорелся огонь. Конечно, еще лучше было бы приехать сюда с мужем. Живым. Но, увы, это нереально. По крайней мере — пока. А это значит, что надо выстраивать ситуацию, а вместе с ней и всю жизнь, исходя из имеющихся на руках данных. Исходя из возможностей.

Конь легко, стремительно бежал вперед. Вот закончилось ущелье и начались луга. Прямая стрела тропинки летела вперед, указуя путь. От оков и тьмы Мандоса к жизни, к свету. В Тирион.

Лехтэ притормозила, остановив коня, и в этот самый момент позади раздался грохот. Обвал? Да нет, не похоже. Будто… будто бы великаны переговариваются на непонятном для простых эльдар языке.

Налетел резкий порыв ветра, растрепав волосы, и опять ей послышалась в ветре этом чья-то речь. Лехтэ бессознательным движением убрала их и вдруг подумала, а не связано ли это с валар? Или майяр? В конце концов, много ли они знают о Стихиях? Да полно, много ли они знают о самих себе?