— Спасибо тебе, — поблагодарила Лехтэ, глядя брату в глаза.

И во взгляде этом содержалось больше благодарности, больше слов, чем было высказано до сих пор. В самом деле, разве может язык, пусть даже такой совершенный, как язык эльдар, подобрать правильные, подходящие слова, чтобы выразить благодарность за любовь и заботу? За то, как болит и обливается кровью братское сердце при взгляде на сестру? За все то, что он делает для нее, и еще сделает в будущем? Нет таких слов, а те, что есть, никогда не отразят полноту эмоций. Поэтому теперь Лехтэ просто протянула руку и сжала пальцы. И светло улыбнулась.

— Как хорошо, — прошептала она, глядя по сторонам.

Все, буквально все, на что падал взгляд, поражало своей красотой и гармонией. И эти яблони, усыпанные крупными белоснежными цветами. Такими душистыми! И этот плед на ногах с легким растительным орнаментом по краям. Она сама его вышивала долгими летними вечерами, когда нужно было хоть чем-нибудь занять руки. Хотя бы руки, если уж не получалось занять голову. Но вот рисунка она тогда и сама не замечала, как это ни странно. Только сейчас по-настоящему увидела. И удивилась.

А еще, конечно, вон тот забор. Чуть покосившийся под недавним напором камней и воды. Теперь камни убраны, но выровнять его пока не успели. Но до чего хорош! Так бы любовалась и любовалась.

Тут со стороны улицы послышались шаги, калитка распахнулась, и в сад Лехтэ вошел Арафинвэ. Увы, но приветствовать его должным образом она не могла. Но тот, кажется, и сам все понимал, потому что поспешил сделать предостерегающий жест, чтоб не вставала.

— Alasse, — поприветствовал он. — Как твои дела?

— Alasse, — улыбнулась Лехтэ в ответ. — Гораздо лучше. Выздоравливаю быстро.

— Так уж и быстро? — поднял брови король, а в глазах его зажегся лукавый огонек. Было видно, что и сам он рад тому, что предстало его глазам.

— Конечно, настолько, насколько это возможно, — поправилась Тэльмиэль. — Я могу уже улыбаться и говорить, и петь, и слушать пение птиц. А совсем недавно даже дышать не могла. Однако…

Тут она погрустнела, и тень печали снова легла на чело. Арафинвэ нахмурился и сделал было движение вперед.

— Я в порядке, — заверила его Лехтэ. — Вот только на фэа все еще тяжело. Вот здесь, в том самом месте, где бьется сердце. Понимаешь…

Как объяснить, что есть та печаль, которая будет с ней навсегда, и никакие отвары не смогут ее убрать, или притупить боль? Печаль, которую навевают мысли о прошлом? О счастье, которое она потеряла, о любимых глазах? Как все это объяснить?

Но король понял. Может быть, потому, что и сам испытывал нечто подобное?

— А нужно ли нам забывать? — спросил он серьезно, глядя Лехтэ в глаза. — Лишь благодаря нашей памяти мы те, кто мы есть. И, как бы ни было тяжело, именно она придает нам сил. А иначе ради чего жить?

Оба замолчали, думая над собственными словами. Пытаясь смириться с ситуацией, не заглядывая в будущее. Найти себя. Не самая легкая в этом мире задача. Как река, которой предстоит проложить новый путь. А ничего не поделаешь — надо. И берега каменисты. Но, конечно, эльдар куда сильнее реки. И она найдет, за что уцепиться. И справится. Конечно, справится. Сможет дальше жить.

Перед глазами Лехтэ, словно отрывок из волшебного, дивного сна, предстало видение. Вот распахивает она дверь, а на пороге стоит Атаринкэ. Бледный, взволнованный. Вот она закрывает лицо руками, говорит что-то. А муж кидается к ней, обнимает. Дождалась? Нет, дождется в будущем. Надо только чуть-чуть потерпеть, чтоб прошло время. Ровно столько, сколько отмерено им судьбой, ни больше, ни меньше. И тогда увиденное случится. А пока пусть сияет ей огонь. Огонь надежды. Словно лучик от свечи в кромешной тьме.

Они молчали, и в молчании этом было больше гармонии, больше поддержки и понимания, чем во всех словах мира.

— Поправляйся, Тэльмиэль, — сказал Арафинвэ. — Очень рад за тебя. За вас обоих.

— Спасибо, государь, — отозвалась Лехтэ.

Арафинвэ, сжав плечо ее на прощание, ушел. А брат, сходив в дом за арфой, сел поблизости, под одним из деревьев, и заиграл.

Заиграл тихую, лиричную, напевную музыку. Под которую так хорошо кружиться, хоть одному, хоть с кем-то в паре. Весной, когда белый цвет облетает с листьев, оседая на платье, на волосах, на руках и ресницах. Музыка льется, обнимает и обвивает. И они кружатся, глядя друг другу в глаза, и в целом мире нет никого счастливей. Нет, и не было никогда.

Снова встало перед глазами видение. Атаринкэ обнимает ее, говорит что-то. А потом подхватывает и несет в спальню. И в распахнутое окно видны сады. Чудятся или нет? Цветут, вот как сейчас, и аромат окутывает, плывет, проникая в каждую клеточку. И дарует наслаждение и утешение. И даже если это всего лишь сон, то это самый красивый, самый чудесный и желанный сон на свете.

***

Поправлялась теперь Тэльмиэль быстро. Всего несколько дней прошло, а она уже могла сама вставать, без поддержки, и подходить к окну. К дальнему, откуда была хорошо видна улица. И по этой улице шли нолдор, возвращаясь в дома. Бродили потерянно среди руин, хватались за головы. Но потом, погоревав немножко, брались за дело. И не только мужчины, но и женщины. Разбирали завалы, чинили ограды и приводили в порядок палисадники. Конечно, процесс едва начался, но Лехтэ ясно видела, как совсем скоро из руин встанет вновь хрустальный, белокаменный Тирион. Еще лучше прежнего. В конце концов, нолдор они или нет?

О случившемся в Альквалондэ вести пока приходили смутные. Говорили, что город просто-напросто смыло практически подчистую. Другие же утверждали, что не все так страшно. Впрочем, основная масса телери еще не успела, в отличие от тирионцев, вернуться домой — предстояло еще разобрать завалы в ущелье Калакирья.

Лехтэ стояла, смотрела на город, окутанный белой строительной пылью. Город, поднимающийся из руин. Совсем как она сама. И в эти самые дни она любила Тирион сильнее, чем когда-либо прежде, чувствуя в душе особое родство с ним. И сердце радовалось, билось часто-часто, а на губах ее играла светлая, чуть мечтательная улыбка.

Впрочем, сил пока еще было мало, и потому Лехтэ, постояв немного, возвращалась в постель. А потом приходил брат и нес сестру в сад. И в саду, под яблонями, фэа Лехтэ выздоравливала гораздо быстрее, чем в каком-либо ином месте. А вместе с фэа набиралось сил и крепло роа.

В город скоро вернулись птицы, и одна из них, опустившись на ветку прямо перед глазами Лехтэ, посмотрела на нее внимательно черным глазом, чуть качнула головой, будто приветствуя, а потом запела, весело выводя незатейливую, но такую красивую, жизнеутверждающую, ликующую песню. Словно радовалась тому, что осталась жива и смогла вернуться домой, в родной сад. И сердце Лехтэ живо отзывалось, вторило ей. И все вокруг — и Анар над головой, проливающий щедрый свет на израненный город, и эти деревья с чуть шероховатой корой, которой так приятно касаться руками, и нежная зелень трав — все казалось ей сейчас необыкновенно красивым, гармоничным и правильным. И даже частые мысли о муже не вызывали больше черной тоски, но лишь светлую грусть. И, быть может, то короткое слово «жди», прозвучавшее вслед, оказывало свое благотворное действие, или же видение, что пришло ей вскоре после возвращения из небытия, а возможно, и то и другое, однако Лехтэ снова хотелось жить. Жить и познавать мир. Она была теперь готова к этому. Словно проснулась поутру, сбросив липкие путы ночного кошмара. И хотя тоска по любимому никуда не ушла из сердца, она изменилась, став не преградой ей на жизненном пути, но опорой. Той силой, что поддерживает и помогает идти вперед.

«Как так произошло? — размышляла Лехтэ. — Почему?»

Но ответа она найти не могла. Пока не могла. А впрочем, не очень-то и искала. И не все ли равно, отчего любовь вдруг стала вновь созидающей, а не разрушающей силой? Главное, что она с ней и идет рука об руку, поддерживая на особенно крутых и опасных жизненных поворотах и склонах.