Она побежала, свернув в сторону дома. Крыши рушились, придавленные булыжниками. Тут и там в стенах зияли провалы. В воздухе витала пыльная взвесь, и Лехтэ то и дело терла глаза. Пыталась разогнать пелену руками, да, конечно, без толку. Снова тряхнуло сильнее прежнего, и она упала. Лежала так недолгое время, пытаясь понять и собраться с мыслями. А после снова вскочила и побежала.
Вот и дом впереди. Где же конь? Не видно Сурэ! У соседей темно. Ушли, взяв его с собой? Хорошо бы, тогда он вернется после. Выживет. Ее друг.
В ветре ей послышался зов. Зов не валы, нет. Голос эльда. Мужской. Чей? Кто зовет ее? Или чудится?
Как на западе там? То же самое? Или тихо все? Устоял Мандос? Устоял, должно быть. А как же иначе?
За спиной упало, свалившись, дерево. Едва успела она! Еще бы чуть-чуть, и не миновать беды.
Знакомый сад впереди. Ее ворота. Скорей туда! Вдруг Сурэ там все же?
За спиною слышался непонятный гул, нарастая. Остановившись, Лехтэ обернулась и, схватившись за голову, закричала. Приросла к земле, не в силах пошевелиться.
Гигантская волна, размером едва ли меньше самих Пелори, шла на город. Темная, страшная. Гигантские валы сметали все на своем пути. Накрывали поля, деревья, стены и башни.
Лехтэ вскрикнула от ужаса, представив, что было бы, не будь гор. Ведь Пелори наверняка смягчили удар. Нужно было бежать, спасаться, но Лехтэ, не в силах, будто приросла к месту.
Наконец, огромным усилием воли, она сделала шаг. Назад, к ограде. К дому. За ним еще один.
Как смогут спасти ее хрупкие стены, она не думала.
Перекрывая бурю, раскатился крик:
«…Отрекаюсь от власти над Ардой!..»
Почудилось или нет? Земля стонет. Ветер сгибает до самой травы вековые деревья. Рушатся дома.
Мама!
Лехтэ закричала, широко распахнув глаза, не мигая от ужаса.
Мамочка, зачем мне все это? Зачем я живу? Не проще ли…
Додумать мысли она не успела. Огромная балка, сорвавшись, полетела, подхваченная порывом ветра. Минуты, казалось, растянулись на века, складываясь в года, в столетия.
«Прости, Атаринкэ, что была тебе плохой женой…»
Волна все ближе. Вот уже подступила к самому дому. Еще чуть-чуть… Когда ее накроет, то что ее сможет спасти?
И в этот самый момент огромный кусок стены рухнул прямо на нее, придавив.
И наступила темнота.
«Мелиндо», — была последняя мысль прежде, чем угасло сознание.
И гигантская волна накрыла, наконец, маленький домик Лехтэ, поглотив без остатка.
***
Ветер ревел, будто стремясь опрокинуть Таникветиль в бездну. Море бросалось грудью на скалы, рассыпаясь мириадом пенных жемчужных брызг.
Мачты нуменорского флота у берегов Амана казались темным лесом на склоне горы. Темным и мрачным. Черно-золотые тучи знамен заволокли небо, и день, казалось, померк.
— Искажение Арды все еще слишком велико, — говорил Намо, и голос его, перекрывая вой бури, казался ревом тысячи труб. — Я сделал что мог, но этого мало!
Огромная молния ударила в берег. Туда, где еще совсем недавно покачивались на лазурных волнах корабли-лебеди.
— Да будет так. Преступления людей переполнили чашу терпения Творца, — отозвался Манвэ, нахмурив брови.
И обратил лицо к небу, воззвав к Единому:
— Пусть же Эру сам решит судьбы людей, своих детей, судьбу всего Нуменора и его преступного властителя Ар-Фаразона. Отрекаюсь от власти над Ардой!
И содрогнулись в этот самый миг горы до самых корней, до глубин Арды. Вниз, в ущелье, посыпались камни.
И отверзлась бездна.
И благой Аман был вынесен за пределы Арды.
И очертания мира изменились навсегда.
***
Немногим ранее. Мандос.
— Рад видеть тебя, Куруфинвэ Атаринкэ Фэанарион, — прошелестел Намо. — У меня для тебя есть новости. Скоро ты будешь вместе со своей женой.
— Приветствую вас, Властелин уныния. Неужели я так надоел тебе и твоим прихвостням, что ты готов меня отпустить? — весьма едко ответил Искусник.
— Увы, но нет, твоя фэа еще не готова к воплощению. Я лишь пришел сообщить, что твоя супруга скоро поселится в моих владениях…
— Что ты хочешь? — тут же перебил Намо Атаринкэ. — Ты ведь за этим пришел. Так говори.
— Что ты так располыхался-то, не пойму я никак, — по-прежнему миролюбиво спросил владыка Мандоса. — Погостите у меня эпоху и вместе выйдите.
— Нет. Лехтэ не должна здесь оказаться. Твои условия, Намо.
— Разобьешь сильмариллы вместо своего отца?
— Не смогу.
— Значит, скоро твоя ненаглядная будет рядом, но не вместе с тобой, ты же знаешь правила.
— Я не знаю про эти камни ни-че-го! С тем же результатом можешь попросить это сделать Тулкаса, — прокричал Искусник.
— Убедил. А на колени встанешь?.. Не ожидал, вот уж удивил ты меня. А говорят, вы непокорные. Выходит, и из вас можно сделать ручных и послушных псов, — Намо со скорбным участием глядел на стоящего перед ним на коленях Атаринкэ. Однако, встретившись с его взглядом, замолчал и отшатнулся.
И в этот миг Искусник ощутил фэа любимой. Собрав все силы и призвав свой огонь, он оттолкнул Лехтэ, не дав пересечь роковую черту. Его фэа осталась на страже, дожигая себя, но не позволяя душе любимой расстаться с телом.
— Ах ты наглец! — вскричал Намо, но было поздно. В полуразрушенном Тирионе Тэльмиэль Лехтэ открыла глаза. — Будешь сидеть тут до полного исцеления! И никаких больше встреч.
***
Боли не ощущалось. Наоборот, было хорошо. Так легко и мирно, как не случалось, наверное, уже очень давно.
Роа Лехтэ не чувствовала. А фэа… Фэа покачивалась посреди бескрайнего золотого моря, словно кто-то бережно и ласково держал в руках и баюкал.
Золото сверху, золото снизу. Нежный, мягкий золотистый свет со всех сторон. Словно лодочка мягко качается на волнах. А она, Лехтэ, лежит на дне ее на спине и смотрит в небо.
Или гамак. Гамак в саду. Привязан между деревьями. А над головой плывут облака. Пушистые, мягкие. Теплый ветер, запах меда и трав. Кружит голову и хочется петь. И на фэа так хорошо, словно не было за всю ее жизнь ни печалей, ни горестей. Не было, и не будет уж никогда. А будет лишь пение соловья, да цветение яблони, да весна круглый год.
Фэа Лехтэ нежилась, наслаждалась. Впитывала золото, купаясь в нем. Хотелось распахнуть глаза и вдохнуть полной грудью. Но увы, ни глаз, ни груди не было. И это единственное, пожалуй, что огорчало.
Слышался голос. Успокаивающий, ласковый. Словно кто-то мягко журил, как непоседливого котенка, что запутался в клубке ниток, и гладил по голове. Шептал на ухо нежности. Убаюкивал. И мягко уговаривал на что-то, ласково, но настойчиво подталкивая. Атаринкэ. Муж. Она узнала его. Снится ей он или в самом деле говорит с ней? И о чем?
Этого Лехтэ никак не могла понять. Куда она должна идти? Назад? Как будто бы. А зачем? Ей ведь и здесь так хорошо!
А потом появился совсем другой голос. Второй. Настойчивый, грозный. Он звал совершенно в другом направлении. И Лехтэ вдруг поняла. Узнала Намо. Так значит…
Мысль никак не укладывалась в сознании. Выходит, она умерла? И слышит зов… Тот самый зов.
И что ей делать теперь?
Лехтэ стояла, с растерянностью оглядываясь по сторонам. Куда же ей? В Мандос?
Она сделала движение. Первое, неуверенное. И тут поняла, что никак не может продолжить. Словно какая-то невидимая сила сопротивляется, не пуская ее. Отталкивает назад. В голосах их, и Намо, и мужа, слышен гнев. Или даже спор? Не с ней ругаются, вовсе нет. Друг с другом.
Но как же быть? Если ей туда нельзя, значит, надо назад? А где ее тело? Что с ним?
И едва она успела подумать, как туман стал постепенно рассеиваться, и она услышала дивное, волшебной красоты пение. Ничего подобного не приходилось слышать ей за всю длинную жизнь. И если вернется в роа, то не услышит уж никогда больше, ибо ухо воплощенных, смертное или нет, не может уловить и воспринять всю полноту, всю гамму этой чарующей музыки. Пения. И кто же поет?
