— Совершенно с тобой согласна.

Они вошли в беседку, где их уже ждал накрытый столик, и Аудмунд, собрав разбросанные по скамейке подушки в кучу, помог Ретте сесть.

Особой изысканностью обед не блистал — должно быть, повара приберегли фантазию до ужина. Однако была жареная с вяленым мясом капуста, румяные, наливные яблочки и хлеб. И, конечно, чай.

Ретта спросила:

— Послушай, а вина в Вотростене совсем не пьют?

Аудмунд положил ей в тарелку карпа и ответил:

— Как правило, нет. Во-первых, собственных виноградников у нас, как ты понимаешь, не имеется, а привозное стоит слишком дорого. Меды, конечно, варят вкусные, но их выставляют в основном на праздники, так что традиция пития не прижилась. А ты что, хочешь вина?

— Ни в коем случае, — энергично помотала головой она. — Просто к слову пришлось. Хмельные напитки я почти не пью.

И они приступили к рыбе. Ели молча, только время от времени поглядывая друг на друга, а чуть позже, когда дошла очередь до мяса, Аудмунд, видимо, в шутку, выпустил коготь и, подцепив тонкий ломтик, отправил его в рот. Ретта замерла, наблюдая это зрелище.

— А мне? — наконец спросила она нарочито жалобно.

Муж посмотрел на нее и, выбрав кусок покрупнее из ее порции, подцепил и поднес ко рту жены.

Таким способом есть мясо ей, конечно, не приходилось. Она придвинулась ближе и положила голову на плечо Аудмунда, затем открыла рот пошире, и он аккуратно положил кусочек туда, а после потянулся за следующим. Происходящее было очень необычно и отчего-то волнующе. Когда тарелки опустели, Ретта объявила:

— Было очень вкусно.

— Очень рад, что тебе понравилось.

— Какой удобный, однако, столовый прибор, — заметила она, оценивающе поглядев на его уже снова человеческую руку.

— И, главное, всегда при мне! — с шутливой важностью ответил на это муж.

Когда чай тоже был выпит, они посидели еще некоторое время, любуясь опускающимся к горизонту солнцем и постепенно темнеющим небом, а потом князь встал и, протянув жене руку, объявил:

— Пора собираться.

Она посмотрела на него долгим взглядом, затем кивнула и вложила пальцы. Заходящее солнце играло в его волосах, придавая им густой, глубокий оттенок, глаза казались темнее обычного, а черты резче. Он сам напоминал теперь творение талантливого скульптора, и Ретта на миг вдруг остро пожалела, что не умеет писать портретов.

— Идем, — ответила она и выдохнула, переводя дыхание.

А замок, полностью готовый к празднику, уже сверкал, словно фамильная драгоценность. Пламя тысяч свечей отражалось в зеркалах, окнах и в натертом до блеска паркете, так что с непривычки даже слепило глаза.

— Я гляну быстренько? — спросила Аудмунда изнывающая от любопытства Ретта.

— Разумеется, — улыбнулся супруг.

Приоткрыв дверь в бальный зал, она увидела украшенные лентами и цветами простенки, флаги с гербами Вотростена, а также помост с двумя тронными креслами — один побольше, второй поменьше.

— Второе для тебя, — прошептал муж, встав у нее за спиной и тоже глядя в зал.

Она обернулась и прочла на лице его вдохновение и какое-то неуловимое величие, на ступеньку поднимающее своего обладателя над остальными смертными. Оно не являлось следствием определенной одежды, позы или выражения лица, но шло изнутри, из глубин души. Ретта потянулась и осторожно коснулась губами его щеки.

— Необыкновенно красиво, — сказала она. — Спасибо!

Он посмотрел на нее добрым, всепонимающим, мудрым взглядом, который гораздо уместнее смотрелся бы на лице Горгрида или Весгарда, и Ретта в который раз подумала, сколь много оборотням дает память.

— Гости уже начинают потихоньку съезжаться, — сказал он. — Пойдем, оденемся.

— Ты прав, поспешим! — живо откликнулась она, и оба поднялись в донжон.

Аудмунд направился в свою часть гардеробной, а Ретта позвала служанок и велела им доставать давно уже выбранное платье из золотой парчи, расшитое бриллиантами и жемчугом.

Она с любовью провела рукой по нарядной ткани. То самое, что она не надела на свадьбу с Бардульвом. Уж так вышло. Да и сама церемония в итоге получилась более чем странная и трагическая. Бой с магами, гибель Горгрида. Нет, столь изысканный наряд достоин лучшего обращения и антуража. И если сегодня ее, так сказать, посвящают в княгини, то не стоит ли и ей самой считать этот праздник второй свадьбой?

Решив для себя таким образом, она оделась и села за столик, приказав уложить волосы. Помощницы засуетились, а Ретта тем временем принялась перебирать в памяти все события минувшего дня. Прогулка с мужем, его улыбка и счастье, так легко читавшееся на обычно серьезном лице. Они казались драгоценными жемчужинами, которые хотелось сохранить, сберечь, чтобы потом при случае с удовольствием разглядывать, достав из шкатулки.

— Готово, госпожа, — объявили девушки, и Ретта, оглядев себя в зеркало, кивнула, довольная увиденным.

На город уже успели опуститься сумерки. Дни теперь становились все меньше и меньше. Все раньше разжигались камины в покоях, и огонь теперь подолгу горел, отдавая тепло и придавая помещениям уют.

Она вышла в спальню и огляделась по сторонам. Аудмунд, завидев ее, поднялся из кресла, и Ретта, восхищенная увиденным, перестала дышать. Казалось бы, все то же самое, что он надевал всегда. Но то ли сказывалось ее собственное настроение, то ли дело было в чем-то еще, она не знала ответа и уж конечно не собиралась его искать. Но самый вид мужа, одетого в рубаху из тонкой серой шерсти, в черную котту, отделанную серебристой нитью, и широкий пояс с тяжелой кованой пряжкой вызывал у нее перебои в сердцебиении. Волосы его, ничем не стянутые, свободно падали на плечи. На голове гордо поблескивал древний венец князей.

— Ты прекрасен! — даже не пытаясь скрыть восхищения, сказала она.

— То же самое я собирался сказать тебе, — улыбнулся он.

Окинув ее фигуру долгим выразительным взглядом, он взял ее за руку и просто сказал:

— Удивительна!

Всего одно слово, но Ретте оно заменило долгую речь, столь много в нем было искреннего, неподдельного чувства.

Она покраснела невольно, словно маленькая девочка, и князь добавил:

— Ничего не бойся. Придворные за минувшие дни успели достаточно узнать тебя, так что сюрпризов не будет. И я рядом.

— Как всегда, — откликнулась Ретта, и Аудмунд наклонился и поцеловал ее отчаянно пульсирующую жилку на шее.

— Моя княгиня, — прошептал он таким тоном, от которого ее бросило в жар, а по коже словно закололи сотни крохотных, невидимых иголочек.

Гвардейцы, повинуясь сигналу, распахнули двери, и вновь, как в день похорон, множество копий разом ударили об пол.

Они спустились привычным уже путем в тронный зал, и голос советника Весгарда объявил:

— Князь Аудмунд и княгиня Алеретт!

Вдруг стало непривычно и странно слышать собственное полное имя. Ее так часто за последние дни называли кратким, что она успела отвыкнуть.

Окинув взглядом полный народу зал, она заметила в нем не только советников и ожидающих своей очереди к представлению фрейлин, но также всех прочих представителей знати, их жен и детей.

Вот только на месте старшего советника, не случись той беды, стоял бы сейчас не Весгард, а Горгрид. Сердце кольнуло, на душу на мгновение опустилась печаль. Она посмотрела на Аудмунда и по его помрачневшему лицу поняла, что он подумал о том же. Впрочем, довольно скоро князь вновь взял себя в руки, и Ретта поспешила последовать его примеру. Сегодня день радости.

— Сограждане, — заговорил Аудмунд, и редкие шепотки в зале мгновенно смолкли. Внимание собравшихся обратилось к нему. — Сегодня торжественный, знаменательный день. Я рад объявить вам, что в Вотростене вновь после многих лет отсутствия появилась та, что составляет отныне счастье и радость княжеского дома. Она его опора и надежда. Без жены любой мужчина, будь он даже сам правитель, никто. Вам, лучшим людям нашей страны, я представляю свою прекрасную супругу — княгиню Алеретт.