Размышления посетили ее, но отклика в душе, как ни странно, не нашли. Мысли о муже, который будет ждать ее вечером, были гораздо ближе, а тревога на тему фатраинской миссии — актуальней.
«Потом надо будет обязательно написать письмо Теональду», — сделала она себе мысленно заметку и поспешила выбросить в данный момент все ненужное из головы.
Покинув купальню, она направилась в гардеробную, чтобы подобрать наряд. Столь важное дело ни в коем случае нельзя было решать впопыхах.
Служанки открыли сундуки, и Ретта принялась перебирать платья. Оно должно было выражать настроение своей хозяйки — радость от грядущего свидания и осознание счастья от того простого факта, что она стала женой именно Аудмунда, а не кого-либо другого. От него требовалось недвусмысленно сообщить князю обо всех ее надеждах и чаяниях. И Ретта одно за другим откладывала их в сторону, как не соответствующие поставленной цели.
Время бежало, солнце все ближе подбиралось к западному краю неба. Голоса во дворе то стихали, то вновь усиливались. Наконец она велела помощницам:
— Оставьте это, а остальные уберите.
Голубое платье из восточного шелка красиво облегало ее фигуру, оставляя открытыми плечи и декольте, и как нельзя лучше подходило к тому самому ожерелью, что ей подарил Аудмунд. Помощницы заплели волосы, добавив к образу нитку жемчуга и расшитый золотом пояс, который ненавязчиво подчеркивал бедра и талию. В конце концов, посмотрев в зеркало, Ретта осталась вполне довольна собственным внешним видом.
Вернувшись в спальню, она подошла к окну и долго смотрела на далекие вересковые поля, на простирающийся у самых стен замка город. Все это, а также мужчина, что сидит сейчас где-то внизу с одним из советников, теперь часть ее жизни. Точнее, это и есть сама жизнь. Волнующая, полная надежд и тревог. Что ждет ее? Что ждет их всех? Она закрывала глаза, и мысль ее уносилась в неведомые пространства и дали. Сердце часто билось, то и дело в волнении замирая, и молодой княгине чудилось, будто она стоит на пороге чего-то важного и ей осталось сделать всего только один шаг до цели.
За спиной тихонько скрипнула дверь, Ретта обернулась и увидела Аудмунда. Муж стоял, неотрывно глядя на нее, и в звериных зрачках его легко читалось неподдельное восхищение.
— Ты прекрасна, — сказал он наконец, и эти простые слова показались ей дороже любого самого изысканного комплимента.
— Спасибо тебе, — ответила она тихо, порозовев от смущения, и, сама не зная почему, опустила глаза.
Аудмунд сделал шаг, и кровь гулко ударила в ее уши. Мысли смешались, и все же Ретта, не колеблясь, шагнула навстречу.
— Ты прекрасна, — повторил муж, мгновенно преодолев оставшееся расстояние.
Осторожно взяв ее за плечи, он заглянул в глаза, и ноздри его чутко вздрогнули. Ретта положила руки ему на грудь, и Аудмунд, взяв ее пальцы, тихонько их поцеловал.
— Ты тоже, — с улыбкой ответила она.
Все та же котта, что была на нем утром, те же кинжалы за поясом. Однако совершенно по-новому сверкали глаза, и, быть может, поэтому дыхание ее перехватывало всякий раз, когда она на него смотрела.
— Ну что, идем? — спросил он, и Ретта с готовностью кивнула.
Подав ей руку, он распахнул дверь, и они вместе направились вниз по лестнице.
Путь их лежал в сторону одной из малых столовых, предназначенных для трапез в узком кругу. Небольшой овальный деревянный столик, накрытый для двоих, мягко мерцающие светильники создавали ощущение уединения, тишины и уюта.
Сквозь приоткрытое окно внутрь проникал свежий ветер, принося с собой запах меда и свежескошенных трав. Ретта улыбнулась, вдохнув его полной грудью, и Аудмунд вопросительно приподнял брови, словно спрашивая, не стоит ли закрыть. Ретта в ответ покачала головой:
— Нет, не надо, оставь.
— Хорошо, как скажешь, — не стал спорить муж.
Отодвинув один из стульев, он помог ей сесть, а сам устроился напротив.
На столе уютно расположились вяленые фазаны, фрукты, сами по себе удивительные в этой части света, а также десерты и северное вино.
— Что тебе положить? — спросил муж, и слуга, уже было подошедший, чтобы помочь княгине, послушно отошел в сторону.
Ретта обвела взглядом стол и сглотнула слюну.
— Давай начнем с десерта, — предложила она, состроив нарочито умоляющую рожицу, и Аудмунд рассмеялся.
Присутствующие в зале помощники явно старались быть тихими и как можно более незаметными, и все же Ретта то и дело замечала их скорбно поникшие плечи и задумчивые, печальные взгляды. Щадя их чувства, она старалась не слишком часто поднимать на мужа восторженный взгляд, но, боги, как же это было нелегко!
За нитью разговора она никак не могла уследить. Он часто затихал, и тогда за столом устанавливалась тишина, но отнюдь не гнетущая, а звенящая, полная предвкушения и предчувствия. Аудмунд то и дело вдруг замирал, пристально глядя через стол на супругу, и тогда у нее кровь приливала к щекам и сбивалось дыхание. Тарелки пустели медленно. Гораздо чаще княгиня смотрела не на фазана, а в глаза сидящего напротив мужчины, и откровенно любовалась ими.
Через открытое окно долетели тихие, напевные звуки свирели, но Ретта только покачала головой, услышав их.
— У тебя получается гораздо лучше, — совершенно серьезно сообщила она Аудмунду.
Тот рассмеялся ласково и как-то по-кошачьи нежно, урчаще.
— Отнесите фазана к нам в покои, — велел он слугам, вставая.
Обойдя стол, он подал жене руку и предложил:
— Может быть, сходим, прогуляемся?
У той мгновенно пересохло во рту, она вложила чуть дрогнувшие пальцы в крепкую ладонь мужа и поднялась на ноги. Он посмотрел на нее внимательным, долгим взглядом и вздохнул глубоко и рвано. Ноздри его дрогнули, хищно расширившись, губы слегка приоткрылись, обнажив появившиеся, самые что ни на есть рысиные, клыки.
Ретта с интересом подалась вперед.
— Что, не боишься? — шепотом задал вопрос князь. Тот самый, который она уже слышала от Раэтина.
— Конечно, нет, — уверенно покачала головой она. — Ведь ты же мой муж.
Что он может ей сделать? Ведь он сам много раз говорил, что он оборотень, а не зверь, а его дед подтвердил.
Впрочем, клыков уже видно не было. Дыхание Аудмунда выровнялось, и они рука об руку направились в сад.
На небе зажглись иглисто-яркие звезды, ветер чуть посвежел, и князь спросил с тихим, едва слышным кошачьим ворчанием в голосе:
— Тебе не холодно, родная?
— Нет, все хорошо, — вполне искренне ответила Ретта, на миг прижавшись щекой к его груди.
Он бережно обнял ее за плечи, и они не спеша пошли по дорожкам парка. Без особой цели, просто слушая дыхание друг друга и наслаждаясь таким уютным ощущением близости. Под ногами тихонько шуршал гравий, а где-то вдалеке цвиркали поздние птахи.
— Завтра праздник, — между тем напомнил Аудмунд. — У тебя все готово?
Ретта ответила ему:
— Да. Вчера как раз привезли платье. То самое, что должно было стать свадебным. Но я даже рада, что в тот день мне не довелось его надеть. Теперь его вид не будет вызывать неприятных воспоминаний о твоем брате.
Князь нахмурился и, немного помолчав, сказал по-прежнему тихо:
— Мне жаль, что все так сложилось. Как я уже говорил, нам дал жизнь один человек.
— Конечно, — понимающе кивнула княгиня и с любопытством спросила: — Скажи, а вы общались в детстве?
— Крайне мало, — задумчиво покачал головой Аудмунд. — Я быстро рос, а он еще долго оставался ребенком, у нас были разные сферы интересов. Так получилось, что Бёрдбрандт в жизни мне стал гораздо ближе и роднее Бардульва. Но тут я, разумеется, не собираюсь ни о чем сожалеть.
— А разве нужно? — задала вопрос Ретта, и муж, остановившись, долго смотрел ей в глаза.
Ноздри его раздувались, а дыхание вновь стало частым. Сердце ее быстро и взволнованно забилось, она потянулась к нему навстречу, и Аудмунд, обняв ее крепко, прижал к груди и поцеловал.
У Ретты вдруг закружилась голова. Ноги ослабели, она вцепилась мужу в плечи, и он, подхватив ее на руки, понес в сторону беседки. Усадив к себе на колени, принялся целовать обнаженную кожу плеч и груди. Стало так сладко, что Ретта с трудом сдерживала рвущийся с губ стон. Усы Аудмунда щекотали кожу, но ощущение было невыносимо, до дрожи в сердце, приятным. Одна рука его придерживала саму Ретту, другая ласкала ее спину и бедра. Хотелось вжаться в него как можно плотнее, слиться с ним в одно целое. Ретта вцепилась супругу в волосы и часто задышала. Губы, ласкавшие ее плечи, вновь вернулись к груди, и Аудмунд принялись играть с ней еще и языком.
