Пора было начинать день. Пройдя в гардеробную, она приказала служанкам достать платье. То самое, белое, что она рассчитывала прежде надеть на свадьбу. Здесь, в Вотростене, традиции которого отличались от обычаев далекого юга столь разительно, самым подходящим поводом для него оказались похороны Горгрида. Волосы убрать она решила без украшений — в такой печальный день они смотрелись бы дико и неуместно. Отложив в сторону фату, она накрыла их простой белой накидкой и осталась наконец довольна собственным внешним видом.

— Госпожа, — заговорила вдруг одна из девушек и в избытке эмоций заломила руки, — вы позволите нам тоже пойти на похороны? Пожалуйста!

Ретта удивленно приподняла брови.

— Почему нет? — удивилась она. — Конечно, ступайте.

Убедившись, что их услуги больше пока не требуются, служанки удалились, а княгиня вернулась назад в спальню. Там уже ее ждал Аудмунд. Окинув жену быстрым оценивающим взглядом, он кивнул, давая понять, что увидел и остался доволен ее внешним видом, а вслух сказал:

— Тэньяти так и простоял всю ночь. Братья не смогли его увести.

— Что же будет теперь? — спросила Ретта с тревогой.

Князь пожал плечами:

— Я повидал Рамору. Он примет меры, так что будем надеяться на лучшее.

Он говорил отрывисто, и мысли его явно были далеко от покоев. Печальный взгляд и неподвижное лицо слишком очевидно говорили о неподдельном горе, что бушует у него внутри. Подойдя ближе, Ретта положила руки ему на грудь, и муж накрыл ее ладони своей. Взгляд его дрогнул, и она прижалась щекой к груди. Сердце оборотня часто билось.

Так они и стояли, словно застывшее изваяние, памятник скорби, пока не пришел Ингдун.

Серьезный и мрачный, без своих обычных колких шуточек, он смерил Аудмунда с ног до головы внимательным взглядом и жестом велел ему укладываться в постель.

— Сегодня я намерен выйти из комнаты даже вопреки твоей воле, — заявил князь мрачно.

Старый лекарь ощерился, словно дворовый пес:

— Не стоить дерзить, мой мальчик, тебе никто не желает зла. Конечно, ты выйдешь, задерживать тебя у меня более нет причин.

Говоря это, он быстрыми, ловкими движениями снял повязку, и Ретта, приблизившись, увидела лишь тонкий шов с нежной розовой кожицей по краям.

— Вот такая она, кошачья регенерация в действии, — прокомментировал лекарь, и Ретте оставалось лишь беспомощно развести руками. Подобного ей не приходилось видеть нигде и никогда.

— Поздравляю вас, — сказала она супругу.

— Благодарю, Ретта, — ответил он.

А Ингдун заметил серьезно:

— Но это не значит, что ты можешь прямо сейчас хвататься за меч. На ближайшие два дня я прописываю тебе щадящий режим. Никаких перегрузок.

Оборотень весь как-то сразу ощетинился, и ей показалось, что он вот-вот выпустит клыки. Однако лекарь не дрогнул и стойко, спокойно выдержал взгляд.

— Я понял тебя, — наконец проговорил Аудмунд, цедя сквозь зубы.

— Ты не очень-то шипи, — наконец сварливо бросил Ингдун. — Я твоих клыков не боюсь. Я понимаю твои чувства, так что давай-ка ты вставай и отправляйся вниз, князя там уже заждались.

Лекарь принялся собирать вещи, а Аудмунд встал и, тряхнув головой, провел руками по лицу. Он стоял осунувшийся и бледный, и Ретта, желая его поддержать хоть как-то, подошла ближе и взяла за руку. Что может сделать она? Забрать на себя хоть часть его боли не в ее силах. Все, что ей подвластно — просто быть рядом.

Аудмунд посмотрел на нее, его звериные зрачки сузились, и он, взяв ее пальцы, поднес их к губам.

— Благодарю, — прошептал князь.

Ингдун, попрощавшись, покинул покои, и слуги поспешили принести завтрак. Пора было отправляться вниз, чтобы выполнить последний тяжкий долг и проводить того, кого они все так любили.

Заметив на каминной полке букетик незабудок, Ретта взяла его и закрепила за поясом.

«Должно быть, Бериса уже позаботилась», — подумала она с благодарностью.

— Ну что, вы готовы? — спросил жену Аудмунд, и та, вдохнув поглубже, кивнула.

— Да.

Тогда он подошел к столу и, взяв стоящие на нем две зажженных свечи, одну из них протянул ей.

Во дворе снова протрубил горн. Князь подал руку, и Ретта вложила в нее чуть подрагивающие от волнения пальцы. Дежурные гвардейцы распахнули двери, и княжеская чета покинула покои, в которых провела почти безвылазно больше двух дней.

Солдаты звучно ударили копьями о пол, приветствуя их, и Ретта на короткое мгновение ослепла и оглохла. Если накануне замок тонул во мраке, то сегодня можно было подумать, что светильники со всего Вотростена свезли в Асгволд, дабы достойно проводить одного из своих сынов.

«В таких коридорах заблудиться душе и в самом деле будет проблематично», — решила княгиня, и в груди ее разлилось теплое чувство светлой грусти. Они не смогут, конечно же, вернуть Горгрида, но в их силах достойно его проводить. И он, разумеется, навсегда останется с ними в сердцах.

Гул ударов нарастал, волнами распространяясь от комнат Аудмунда по коридорам и залам замка. Князь с супругой шли вниз по лестнице, и отблески светильников сверкали в надраенных до блеска полах, доспехах и зеркалах, слепя глаза. Вот впереди показался тронный зал, и копья, вздрогнув в последний раз, замерли. Командир караула приложил руку к груди и склонил голову перед княжеской четой.

— Князь Аудмунд и княгиня Алеретт! — объявил глашатай, и стражи широко распахнули тяжелые двери.

Головы присутствующих одновременно повернулись в их сторону. Зал был набит народом почти до отказа. Советники все еще неполным составом, гвардейцы и знать, купцы и простые горожане: пекари, ткачи, шорники, кожевенники, гончары, оружейники и, конечно же, женщины и дети. Все стояли, одинаково сложив опущенные руки перед собой, и глядели на владык.

Гул копий в коридоре позади смолк. Установилась тишина столь полная, что стало слышно, как кто-то сдавленно всхлипывает в толпе.

В центре зала расположился укрытый красной бархатной тканью помост, а на нем стоял гроб с телом Горгрида. Увидев его, Ретта не сдержалась и чуть заметно вздрогнула. Кровь отлила от ее лица. Память подсказывала, что еще недавно он был жив и полон сил, и душа, вторя ей, упорно отказывалась верить глазам.

Ноги советника были укрыты знаменем, в руки вложен меч, а в изголовье стояла резная золотая чаша с водой. Слева от тела отца, подобно безжизненным изваяниям, застыли сыновья. Бёрдбрандт, Тэньяти и еще двое, имен которых Ретта не знала. С одинаково потухшими, неподвижными взглядами, осунувшиеся и бледные. Смотреть на них было невыносимо и больно. Две дамы в белом позади них украдкой вытирали глаза. Тоже члены семьи? Быть может, жены средних братьев? Или одна из них невеста Бёрди?

К помосту от распахнутых дверей тянулась ковровая дорожка. Аудмунд и Ретта прошли по ней, и князь, выпустив ладонь жены, встал на колени и коснулся сперва губами, а затем лбом края одежд советника и тяжело, словно нехотя, встал. Затушив свечу, он сунул ее за пояс и, склонившись, коснулся губами лба советника.

— Прощай, — прошептал он, и в голосе князя Ретта отчетливо услышала тщательно сдерживаемые нотки рыдания. — И прости, что не уберег…

Сердце рванулось у нее в груди, захотелось завыть в голос, но огромным усилием воли она сдержалась. Аудмунд переменился в лице и застыл, опустив глаза. О чем он думал? Прощался? Просил прощения? А впрочем, какой смысл гадать?

Княгиня подошла, неуловимым движением коснулась руки мужа, давая понять, что она по-прежнему рядом, и, в свою очередь затушив свечку, сунула ее за пояс и склонилась, целуя руку советника.

— Прощайте, — едва слышно прошептала она. — Спасибо вам, что так сердечно приняли меня. Как жаль, что нам не довелось познакомиться получше…

В толпе надрывно вскрикнула какая-то женщина. Достав букет, Ретта положила его на грудь Горгриду и отошла, взяв Аудмунда под руку. Тот пошевелился и осторожно сжал ее пальцы.

На улице вновь пропел горн. Князь обернулся к дверям, и глашатай объявил торжественно: