Тут Ретта вспомнила осторожные перешептывания при дворе в Эссе о бурной молодости князя Эргарда и, не удержавшись, хмыкнула:

— О да, у вашего отца есть, я полагаю, чему поучиться.

Аудмунд весело прищурился, и она почувствовала, как узел в ее груди постепенно развязывается.

— Так и ваши дети, — продолжил Аудмунд, — они будут точно знать, что их отец вас любит. И подумайте о других положительных сторонах этого вопроса: маленькие котята всегда сами знают, кто их родитель, их этому не надо учить. Ведь им прекрасно известно, чья именно им досталась память; отцов невозможно опорочить в глазах детей, как это частенько делают человеческие женщины, — рысята сами прекрасно помнят, как обращался их папа с их мамой. И именно по этой самой причине ни один кесау не будет груб с женщиной.

— Но ведь вам память отца не досталась, — заметила Ретта.

Аудмунд искренне и довольно тяжело вздохнул:

— Увы, его я помню в тот период только глазами матери. И вы представить себе не можете, как это досаждает. Словно одной руки нет.

Княгиня тихонько и чуть растерянно покачала головой. Услышанное никак не хотело укладываться в голове.

— Наверно, мне просто нужно немного времени, чтоб привыкнуть. Ведь жили с этим знанием ваш отец и Горгрид, и их ваша память отнюдь не смущала. И я постараюсь.

Она посмотрела в окно и поняла, что они провели за разговором весь день. Начинало смеркаться, на небе проступали первые яркие звезды. Скоро придет Ингдун, чтобы проверить состояние князя, а потом наступит время ужина.

— Вы умница, Ретта, — сказал ей серьезно Аудмунд.

— Спасибо вам.

«Быть может, теперь я в самом деле научусь его понимать хоть немного лучше?»

Казалось, что время замерло, и только звезды на небе кружатся в каком-то необычайном танце.

«Как он сказал? Дети будут помнить, что их отец любит их мать?»

Она посмотрела на мужа, лениво развалившегося сейчас в кровати и абсолютно ничем не напоминающего опасного зверя, который явился ей всего лишь день назад. Ретта чуть заметно вздрогнула и протянула пальцы, и Аудмунд, подавшись навстречу, сжал ее ладонь.

«Все будет хорошо», — решила она.

Теперь она была в этом совершенно уверена.

========== 4. Скорбь ==========

Ночь прошла спокойно и мирно. Ретта быстро уснула, пристроившись у самого плеча Аудмунда, и крепко спала сном младенца. Ей снились луга, каких она никогда не видала в родной Месаине и каких, наверное, не встречается и в Вотростене. Широкие, словно море, они были сплошь усеяны одуванчиками. Она шла, не торопясь, руками осторожно касаясь желтых головок, и любовалась их нежной, неброской, но такой одухотворяющей красотой. Небо было чистым, пронзительно-синим, над головой летали стрижи и ласточки. По сторонам Ретта не оглядывалась, но отчего-то была уверена, что за спиной на расстоянии полета стрелы кто-то есть. Некто неопасный для нее, ведь страха не было, напротив — в сердце чувствовались предвкушение и ликование. Она плела из цветов гирлянду и рассматривала ее, размышляя, не лучше ли превратить свое творение в венок. Затем она остановилась, словно бы в нерешительности, и в этот самый момент вдруг явственно раздались шаги, осторожные и мягкие, будто кошачьи. Сердце радостно вздрогнуло, шеи коснулось теплое дыхание… И тут Ретта неожиданно для самой себя открыла глаза в ее нынешних, общих с мужем покоях.

Серые утренние лучи заглядывали сквозь распахнутые тяжелые занавеси. Она повернула голову и увидела, что Аудмунд на этот раз не гуляет где-то по комнате, а лежит спокойно рядом с ней, опершись щекой на ладонь, и внимательно ее рассматривает. Быть может, именно этот взгляд и разбудил ее? Или все же нет? А впрочем, не все ли равно?

— С добрым утром, — все еще немного сонно проговорила она и, находясь под действием ночных видений, потянулась к мужу.

— Доброе утро, жена моя, — вкрадчиво прошептал Аудмунд, и от его голоса, в котором отчетливо послышались утробные звериные нотки ласкового ворчания, душу ее охватил неподдельный восторг, а по спине побежали мурашки.

Подавшись навстречу, муж осторожно сдвинул прядь волос с ее плеча и коснулся его губами. Усы приятно защекотали кожу, и это прикосновение отдалось где-то в самой глубине ее естества волной непонятного, доселе незнакомого, но такого неожиданно приятного, острого чувства. Она замерла, прислушиваясь к себе, и оборотень, по-видимому ощутив напряжение, отпустил ее, вызвав укол огорчения в сердце. Но, в конце концов, не он ли сам говорил, что не будет ее торопить? «Вот он и держит слово», — подумала Ретта и поспешила прогнать неуместную и несвоевременную досаду.

— Как вы себя чувствуете сегодня? — спросила она.

— Гораздо лучше, — откликнулся с видимой охотой Аудмунд. — Правда, Ингдун, этот старый перестраховщик, вряд ли еще разрешит покинуть покои, так что придется поработать здесь.

— Поработать? — с легким удивлением переспросила она. — Вопросы, которые нельзя доверить даже преданным советникам?

Ретта села на кровати и принялась приводить в порядок растрепавшиеся за ночь волосы. Аудмунд протянул руку и, запустив в них пальцы, принялся лениво перебирать.

— Именно так. Есть пара приказов, которые могу отдать только я.

— Какие же? — заинтересовалась она.

— Первый связан с погребением моего брата, а второй с нашими новыми колониями.

— Это та война, что вы вели незадолго до смерти князя Эргарда? — уточнила Ретта.

Бои тогда, насколько она помнила из докладов, были жаркими и яростными. Плодородные острова, до которых не доставали холодные морские течения, обогреваемые жаркими ветрами пустыни, долетающими через перевал, формально принадлежали Гроиму, но по сути были заброшены за ненадобностью, ведь благодатных территорий у имперцев и без того имелось более чем достаточно. Однако когда это они за здорово живешь отдавали свое? Для Вотростена же это был вопрос жизни — они бы там могли сеять собственный хлеб, поэтому князья время от времени пытались завоевать их. И вот Аудмунду это наконец удалось. Настал день, когда Гроим подписал договор о передаче вожделенных территорий Вотростену. Войска вернулись с победой, молодого маршала прославлял народ, и даже старший брат при всех поздравил его. Это было в начале осени, а вскоре князь Эргард умер.

— Именно так, — ответил Аудмунд, вставая. — Пора уже начинать их осваивать. К весне все должно быть готово к посевной.

«Ну да, — подумала Ретта, — не влезь тогда отец со своим несчастным нападением на

другие их колонии, они могли бы уже снять один урожай. Представляю досаду знати и Горгрида».

— Что ж, — ответила Ретта, от души потягиваясь и сладко зевая, — в таком случае, я полагаю, мне стоит пойти прогуляться по замку. Пусть подданные увидят наконец свою новую княгиню.

— Хорошая мысль, — одобрил Аудмунд, — они наверняка сгорают от любопытства. Однако официальное представление вас двору все же состоится, хотя и чуть позже, чем следовало бы.

— Когда же?

— Сразу после окончания траура.

Плечи Ретты поникли.

— Хотела бы я, — вздохнула она, — чтобы он был с нами.

— Я тоже, — ответил чуть дрогнувшим голосом Аудмунд.

Взгляд его заледенел, будто ветер зимой, скулы заострились.

«Если Горгрид ему был словно второй отец, то сколь же велико должно быть теперь его горе? Хотя он и не показывает».

Она встала и подошла ближе, обняла осторожно мужа, прижавшись щекой к его плечу, и Аудмунд, доселе каменно-неподвижный, дрогнул. Медленно подняв руку, он ласково и бережно обнял Ретту и прошептал ей в макушку:

— Когда эта проклятая тварь, магистр Джараак, наконец умрет, Горгрид будет отомщен.

«А после этого, как утверждает Аудмунд, на Фатраине начнется смута. Что ж, в самом деле достойная тризна», — подумала Ретта, всем сердцем ощущая мрачное удовлетворение. Зло должно быть наказано!

— Надеюсь, у Кьярбьерна все получится, — горячо продолжила она вслух. — Я буду молиться за успех его предприятия.