Литмир - Электронная Библиотека

— Простите, что заставил вас пережить такое, — ответил он.

— Не стоит вспоминать, — улыбнулась она примиряюще-ласково, — все закончилось хорошо. Скажите лучше, вы сами выучились играть на свирели по памяти или у вас был учитель здесь, в Асгволде?

— По памяти, — ответил оборотень.

— Наверное, ваша мама музыкальна? — предположила она.

Аудмунд чуть заметно усмехнулся и покачал головой:

— О нет, она политик, а не творец. Даже рисует благодаря умениям предков, как и я, а музыкой заниматься никогда не пыталась.

— Как ее зовут? — спросила Ретта.

— Кимеда.

— Вы скучаете по ней?

К ее немалому удивлению, Аудмунд задумался.

— Нет. Наверное, нет, — в конце концов покачал головой он. — Понимаете, это тяжело объяснить. С тех самых пор, как я начал осознавать себя, я точно знал на этот счет две вещи. Первое: моя мать любит меня. И второе: вместе нам никогда не быть. Но со мной были моя память оборотня и мой отец, так что я не скучал.

— Расскажите о своем детстве, — попросила она.

Пальцы ее в последний раз пробежались по струнам, и музыка смолкла. Поставив арфу обратно на полку, Ретта подошла к кровати и села на ее край, ожидая. Аудмунд удобнее устроился на подушке, согнул ногу в колене, опершись на нее, и заговорил, глядя в пространство перед собой:

— Я рос, по сути, счастливым ребенком. Со мной всегда были отец или Горгрид, поэтому я ни на секунду не оставался один.

— Даже ночью? — спросила Ретта.

Оборотень кивнул:

— Да. До года я спал в покоях отца, потом мне выделили собственные комнаты. Но и тогда меня круглосуточно охраняли несколько доверенных, проверенных лично Горгридом стражей.

Едва наступало утро и в замке начинала бурлить жизнь, отец приходил и будил меня. Мы вместе завтракали, и он делился со мной своими планами, расспрашивал о моих. Я любил эти утренние часы и очень расстраивался, если какие-нибудь важные заботы заставляли отца на несколько дней покинуть замок. После завтрака он уходил заниматься всякими государственными делами, и его место рядом со мной занимал Горгрид.

Ретте показалось, что Аудмунд весь словно засветился изнутри. Придвинувшись ближе, она забралась с ногами на кровать и затаила дыхание.

— У Горгрида было уже трое сыновей на тот момент, — продолжал Аудмунд. — Это если не считать Тэньяти, который остался в Истале. Так что обращаться с мелкотой он умел и любил этим заниматься. Когда я был совсем маленьким, мы играли вместе, он мне рассказывал самые разные вотростенские или же восточные сказки. Он очень много знал.

В голосе князя звучало неподдельное восхищение старшим другом, и Ретта невольно пожалела, что столь поздно узнала советника, да и длилось это недолго.

— Когда же я подрос, — продолжал Аудмунд, — то мы после завтрака с ним стали тренироваться. Стрельба из лука и арбалета, метание ножей, борьба, бег. В метании диска я его не обошел ни разу, признаюсь откровенно, и мне за это не стыдно. А вот по остальным предметам я его постепенно догнал.

— А бой на мечах? — спросила Ретта.

— Этим со мной занимался отец. Он возвращался примерно после обеда и всю вторую половину дня проводил со мной. Мы много разговаривали, играли в шахматы. Он любил обсуждать со мной государственные дела. По вечерам, когда мы оба усталые возвращались с тренировочной площадки, мы устраивались у камина, и он мне рассказывал.

— О чем же?

— Об истории Вотростена, о собственных походах, об обычаях самых разных народов. Я сам не заметил, когда и как полюбил этот край всей душой. Он научил меня ездить на лошади, и мы иногда втроем с Горгридом, естественно прихватив охрану, уезжали гулять. В леса или к морю. Постепенно я узнал каждый уголок в окрестностях столицы и многие более отдаленные места.

Аудмунд рассказывал, и перед взором Ретты вставали горы, величественные и прекрасные, и льняные поля, бескрайние моря и глубокие шахты, луга с пасущимися козами, небеса и простор. Золотистый квадрат окна полз по полу, и они сами не заметили, как наступило время обеда.

Вошел слуга, должно быть посланный Берисой или одним из советников, и поставил на стол тарелки с ароматным, наваристым супом, а также хлеб, мясо и чай.

Ретта потянулась, разминая слегка затекшие члены, и в глазах мужа, устремленных на нее, она прочла восхищение и еще что-то, пока ей незнакомое, но об это нечто можно было обжечься, если не соблюдать осторожность.

— Княжеский рацион, — заметила она, беря в руки ложку. — Я полагаю, на столах бедняков хлеб не частый гость.

— Вы правы, рыба там встречается гораздо более часто, и еще капуста и мясо зимой.

Придвинув тарелку, он с видимой охотой присоединился к жене.

— Скажите, — задала вопрос Ретта, когда посуду унесли, — вы часто навещали мать?

— Пару раз в год, — ответил князь, вновь откидываясь на подушки. — Раза три за год она прибегала ко мне, чаще всего в ипостаси рыси. Она входила ко мне поутру вместе с отцом, и мы в те дни становились по-настоящему одной семьей.

— А где она останавливалась? — полюбопытствовала Ретта.

— В Асгволде?

— Да.

— В покоях отца, где ж еще.

Аудмунд произнес это так просто и естественно, что она не решилась что-либо уточнять. Он продолжал:

— Мы с ней частенько перекидывались рысями и убегали в леса и поля. Она меня учила тому, чему может научить только оборотень. Конечно, память мне и так подсказывала, но ведь тренироваться в компании сородича тоже необходимо.

— Понимаю, — отозвалась Ретта.

— Мы бежали, словно две выпущенные из лука стрелы, и ветер свистел в ушах. Я баловался, кувыркаясь через голову прямо на ходу, и мама смеялась. Мы на полной скорости перескакивали овраги и низкие кусты, лазали на деревья. В лесу она показывала, как выслеживать добычу и ходить по следу. Мы тренировались с ней биться двумя мечами, как это делают оборотни.

— Ваша мать умеет драться? — удивилась княгиня.

— Да, — серьезно подтвердил ее муж. — И очень хорошо. Многие оборотницы владеют искусством боя.

— Как интересно, — искренне восхитилась Ретта и, немного подумав, решилась спросить: — А ваши женщины?

— Что мои женщины? — не понял Аудмунд.

— Женщины, которых вы любили, тоже умели драться?

Недоумение на лице князя рассеялось. Она была готова к тому, что он уйдет от ответа, но, к ее немалому удивлению, он начал отвечать:

— Вы понимаете, Ретта, я оборотень.

— И что это значит?

Что, разве кошаки устроены как-то иначе?

— Я не могу позволить себе быть беспечным. Не забывайте, что о любой моей глупости, о каждом неосторожном шаге будут знать и помнить все мои потомки. Хотите — верьте, хотите — нет, но вы первая женщина, с которой я намереваюсь однажды разделить ложе, и иначе даже быть не могло.

Несколько минут Ретта пыталась осознать сказанное.

— Что, оборотни помнят… вообще все?

Сказать, что она была шокирована, значит не сказать ничего. Щеки ее запылали, и Аудмунд, приподнявшись в постели, осторожно потянулся и бережно коснулся губами ее губ, на этот раз чуть более настойчиво, чем утром, потом скул и шеи, и все лишние мысли мгновенно вылетели у Ретты из головы. Осталось только прикосновение рук мужа и его теплое, щекочущее дыхание.

— Да, все, — прошептал ей на ухо Аудмунд. — Абсолютно все. Но вам нечего стыдиться или опасаться, я заверяю: мы давно привыкли. Переданная мне самому память матери, а вместе с нею и всего рода, обрывается лишь за несколько часов до зачатия. Но единственное, что мне всегда было важно, — это огромное, бескрайнее, как Внешнее море, счастье, что испытывала она рядом с моим отцом, и свет в его собственных глазах. Я знаю точно, что они любили друг друга так же сильно, как отец любил меня самого. А что касается того, о чем подумали вы, то это для меня просто легкое подспорье. Я точно знаю, как доставить вам радость, когда вы станете моей, и личный опыт не имеет к этому ни малейшего отношения. Вполне достаточно опыта отца.

57
{"b":"804649","o":1}