— Простите, что заставил вас пережить такое, — ответил он.
— Не стоит вспоминать, — улыбнулась она примиряюще-ласково, — все закончилось хорошо. Скажите лучше, вы сами выучились играть на свирели по памяти или у вас был учитель здесь, в Асгволде?
— По памяти, — ответил оборотень.
— Наверное, ваша мама музыкальна? — предположила она.
Аудмунд чуть заметно усмехнулся и покачал головой:
— О нет, она политик, а не творец. Даже рисует благодаря умениям предков, как и я, а музыкой заниматься никогда не пыталась.
— Как ее зовут? — спросила Ретта.
— Кимеда.
— Вы скучаете по ней?
К ее немалому удивлению, Аудмунд задумался.
— Нет. Наверное, нет, — в конце концов покачал головой он. — Понимаете, это тяжело объяснить. С тех самых пор, как я начал осознавать себя, я точно знал на этот счет две вещи. Первое: моя мать любит меня. И второе: вместе нам никогда не быть. Но со мной были моя память оборотня и мой отец, так что я не скучал.
— Расскажите о своем детстве, — попросила она.
Пальцы ее в последний раз пробежались по струнам, и музыка смолкла. Поставив арфу обратно на полку, Ретта подошла к кровати и села на ее край, ожидая. Аудмунд удобнее устроился на подушке, согнул ногу в колене, опершись на нее, и заговорил, глядя в пространство перед собой:
— Я рос, по сути, счастливым ребенком. Со мной всегда были отец или Горгрид, поэтому я ни на секунду не оставался один.
— Даже ночью? — спросила Ретта.
Оборотень кивнул:
— Да. До года я спал в покоях отца, потом мне выделили собственные комнаты. Но и тогда меня круглосуточно охраняли несколько доверенных, проверенных лично Горгридом стражей.
Едва наступало утро и в замке начинала бурлить жизнь, отец приходил и будил меня. Мы вместе завтракали, и он делился со мной своими планами, расспрашивал о моих. Я любил эти утренние часы и очень расстраивался, если какие-нибудь важные заботы заставляли отца на несколько дней покинуть замок. После завтрака он уходил заниматься всякими государственными делами, и его место рядом со мной занимал Горгрид.
Ретте показалось, что Аудмунд весь словно засветился изнутри. Придвинувшись ближе, она забралась с ногами на кровать и затаила дыхание.
— У Горгрида было уже трое сыновей на тот момент, — продолжал Аудмунд. — Это если не считать Тэньяти, который остался в Истале. Так что обращаться с мелкотой он умел и любил этим заниматься. Когда я был совсем маленьким, мы играли вместе, он мне рассказывал самые разные вотростенские или же восточные сказки. Он очень много знал.
В голосе князя звучало неподдельное восхищение старшим другом, и Ретта невольно пожалела, что столь поздно узнала советника, да и длилось это недолго.
— Когда же я подрос, — продолжал Аудмунд, — то мы после завтрака с ним стали тренироваться. Стрельба из лука и арбалета, метание ножей, борьба, бег. В метании диска я его не обошел ни разу, признаюсь откровенно, и мне за это не стыдно. А вот по остальным предметам я его постепенно догнал.
— А бой на мечах? — спросила Ретта.
— Этим со мной занимался отец. Он возвращался примерно после обеда и всю вторую половину дня проводил со мной. Мы много разговаривали, играли в шахматы. Он любил обсуждать со мной государственные дела. По вечерам, когда мы оба усталые возвращались с тренировочной площадки, мы устраивались у камина, и он мне рассказывал.
— О чем же?
— Об истории Вотростена, о собственных походах, об обычаях самых разных народов. Я сам не заметил, когда и как полюбил этот край всей душой. Он научил меня ездить на лошади, и мы иногда втроем с Горгридом, естественно прихватив охрану, уезжали гулять. В леса или к морю. Постепенно я узнал каждый уголок в окрестностях столицы и многие более отдаленные места.
Аудмунд рассказывал, и перед взором Ретты вставали горы, величественные и прекрасные, и льняные поля, бескрайние моря и глубокие шахты, луга с пасущимися козами, небеса и простор. Золотистый квадрат окна полз по полу, и они сами не заметили, как наступило время обеда.
Вошел слуга, должно быть посланный Берисой или одним из советников, и поставил на стол тарелки с ароматным, наваристым супом, а также хлеб, мясо и чай.
Ретта потянулась, разминая слегка затекшие члены, и в глазах мужа, устремленных на нее, она прочла восхищение и еще что-то, пока ей незнакомое, но об это нечто можно было обжечься, если не соблюдать осторожность.
— Княжеский рацион, — заметила она, беря в руки ложку. — Я полагаю, на столах бедняков хлеб не частый гость.
— Вы правы, рыба там встречается гораздо более часто, и еще капуста и мясо зимой.
Придвинув тарелку, он с видимой охотой присоединился к жене.
— Скажите, — задала вопрос Ретта, когда посуду унесли, — вы часто навещали мать?
— Пару раз в год, — ответил князь, вновь откидываясь на подушки. — Раза три за год она прибегала ко мне, чаще всего в ипостаси рыси. Она входила ко мне поутру вместе с отцом, и мы в те дни становились по-настоящему одной семьей.
— А где она останавливалась? — полюбопытствовала Ретта.
— В Асгволде?
— Да.
— В покоях отца, где ж еще.
Аудмунд произнес это так просто и естественно, что она не решилась что-либо уточнять. Он продолжал:
— Мы с ней частенько перекидывались рысями и убегали в леса и поля. Она меня учила тому, чему может научить только оборотень. Конечно, память мне и так подсказывала, но ведь тренироваться в компании сородича тоже необходимо.
— Понимаю, — отозвалась Ретта.
— Мы бежали, словно две выпущенные из лука стрелы, и ветер свистел в ушах. Я баловался, кувыркаясь через голову прямо на ходу, и мама смеялась. Мы на полной скорости перескакивали овраги и низкие кусты, лазали на деревья. В лесу она показывала, как выслеживать добычу и ходить по следу. Мы тренировались с ней биться двумя мечами, как это делают оборотни.
— Ваша мать умеет драться? — удивилась княгиня.
— Да, — серьезно подтвердил ее муж. — И очень хорошо. Многие оборотницы владеют искусством боя.
— Как интересно, — искренне восхитилась Ретта и, немного подумав, решилась спросить: — А ваши женщины?
— Что мои женщины? — не понял Аудмунд.
— Женщины, которых вы любили, тоже умели драться?
Недоумение на лице князя рассеялось. Она была готова к тому, что он уйдет от ответа, но, к ее немалому удивлению, он начал отвечать:
— Вы понимаете, Ретта, я оборотень.
— И что это значит?
Что, разве кошаки устроены как-то иначе?
— Я не могу позволить себе быть беспечным. Не забывайте, что о любой моей глупости, о каждом неосторожном шаге будут знать и помнить все мои потомки. Хотите — верьте, хотите — нет, но вы первая женщина, с которой я намереваюсь однажды разделить ложе, и иначе даже быть не могло.
Несколько минут Ретта пыталась осознать сказанное.
— Что, оборотни помнят… вообще все?
Сказать, что она была шокирована, значит не сказать ничего. Щеки ее запылали, и Аудмунд, приподнявшись в постели, осторожно потянулся и бережно коснулся губами ее губ, на этот раз чуть более настойчиво, чем утром, потом скул и шеи, и все лишние мысли мгновенно вылетели у Ретты из головы. Осталось только прикосновение рук мужа и его теплое, щекочущее дыхание.
— Да, все, — прошептал ей на ухо Аудмунд. — Абсолютно все. Но вам нечего стыдиться или опасаться, я заверяю: мы давно привыкли. Переданная мне самому память матери, а вместе с нею и всего рода, обрывается лишь за несколько часов до зачатия. Но единственное, что мне всегда было важно, — это огромное, бескрайнее, как Внешнее море, счастье, что испытывала она рядом с моим отцом, и свет в его собственных глазах. Я знаю точно, что они любили друг друга так же сильно, как отец любил меня самого. А что касается того, о чем подумали вы, то это для меня просто легкое подспорье. Я точно знаю, как доставить вам радость, когда вы станете моей, и личный опыт не имеет к этому ни малейшего отношения. Вполне достаточно опыта отца.