Она чуть заметно нахмурилась и покачала головой. Какое непослушание! И ведь сам же накануне сказал, что в его интересах поправиться поскорее.

«А это значит, — решила она, — что далеко уйти он не мог».

На полу мерцал нежным золотым светом квадрат окна, сквозь открытые занавеси голубел кусочек неба, а в прозрачном, искрящемся воздухе танцевали затейливый неторопливый танец пылинки.

Аудмунд обнаружился стоящим около камина в свежей рубашке и штанах. Он держал в руках портрет отца и все смотрел и смотрел, не отрываясь, то ли на князя Эргарда, то ли вглубь себя — Ретте было трудно разобрать со своего места. Наконец, он коснулся изображения губами, затем приложил его ко лбу и, тяжело вздохнув, замер. Теперь ошибиться было невозможно — такое горе ни с чем не спутаешь. Но ведь с момента смерти князя Эргарда прошло достаточно времени. Неужели скорбь столь сильна? А ведь есть еще Тэньяти, отчаяние которого она вчера наблюдала лично. Еще одна расовая особенность оборотней? Или Горгрид и его товарищ-князь столь резко выделялись из толпы обычных людей и были на диво замечательными отцами? Вопрос, ответ на который ей очень бы хотелось узнать, ведь именно они, похоже, сильнее всего повлияли на Аудмунда. Но вслух его задать она вряд ли решится, чтобы не разбередить ненароком раны. Не сейчас. Быть может, когда-нибудь потом, после. Или он сам вдруг расскажет.

— Аудмунд! — позвала она тихонько.

Князь вздрогнул от неожиданности, резко обернулся, и глаза его на миг сузились до двух щелочек, но, увидев Ретту, встревоженно глядевшую на него, расслабился и просветлел лицом.

— Вы проснулись? — спросил он, ставя портрет обратно на полку.

— Как видите, — улыбнулась Ретта и, чуть поколебавшись, спросила: — Скажите, Аудмунд, я вам сильно мешала?

Тот в удивлении приподнял брови:

— О чем вы?

— О вчерашнем вечере, — смущенно, но тем не менее твердо ответила она.

На лице супруга зажглось понимание.

— Нет, — покачал он головой. — Почти нет.

— Спасибо за откровенность.

Выходит, поначалу она все-таки слегка досаждала. Что ж, им обоим придется привыкать. В конце концов, он сам велел ей переселяться к нему в покои. Значит, знал, на что шел. Но и ей следует помнить, что она обитает в комнатах не одна.

— Наверное, я должна перед вами извиниться, — продолжила она.

— За что?

Аудмунд подошел и присел осторожно на край кровати.

— Видите ли, — принялась объяснять Ретта, в волнении теребя завязки сорочки, — меня в жизни учили многому: хорошим манерам, танцам и музыке; учили пению и языкам; учили держать лицо при любых обстоятельствах и не сопротивляться, если точно знаешь, что нет возможности победить; учили выжидать, когда это необходимо; учили лавировать в придворной клоаке. Но, Аудмунд, меня никто никогда не учил любить мужа. Мои родители и бабушка с дедушкой были реалистами. Брак по любви для девушки моего положения практически невозможен, поэтому мама предпочитала не забивать мне голову чепухой. Она говорила, что самое главное суметь сделать собственную жизнь комфортной. Научиться не раздражаться при виде мужа, даже если он не вызывает приятных чувств, научиться держать язык за зубами, попробовать понять и принять его, насколько это возможно, и конечно, сто раз подумать о последствиях, если вдруг решишь совершить глупость.

Ретта вздохнула судорожно и замолчала. Никогда не думала она, что будет говорить на подобные темы. И с кем? С мужчиной. С мужем. Еще недавно такое поведение казалось немыслимым.

А князь ждал терпеливо, не шевелясь и не подгоняя. В зрачках его читалась спокойная уверенность и мудрость. Сколько раз его предки сталкивались с подобной ситуацией? И что они теперь подсказывают ему?

— Понимаете, — продолжила она, по-прежнему не отрывая от мужа глаз, — наверное, за роль вашей сиделки вчера я просто ухватилась, как за соломинку. Она мне знакома и понятна, в отличие от всего остального. Но, Аудмунд, я очень хочу научиться!

Тут голос Ретты дрогнул, и князь, потянувшись, осторожно приложил палец к ее губам.

— Не надо, не продолжайте, — прошептал он по-звериному вкрадчиво, — раз вам тяжело об этом говорить. Я все понял, и скажу то же самое, что и вчера. У вас будет столько времени, сколько вам понадобится, и именно по той простой причине, что я собираюсь быть счастливым в браке. Поверьте мне, я предвидел подобное и никуда не спешу. Вдвоем мы справимся со всем чем угодно. Не переживайте.

Он убрал палец от ее губ, и Ретта на миг ощутила укол разочарования. Но Аудмунд положил свою широкую ладонь на ее щеку, приблизил лицо, обдав теплым дыханием, и ей вдруг показалось, что она тонет в этом взгляде зверя, не похожем ни на что. Голова закружилась, и она ухватилась за его плечи, опасаясь упасть. И тогда князь, обняв ее осторожно одной рукой, бережно коснулся губами губ. Всего миг длился поцелуй, а после Аудмунд ее отпустил, но за это мгновение она успела пережить падение и взлет, и вовсе не удивилась бы, если б узнала, что началась и закончилась война с Фатраином.

Муж шевельнулся, посмотрел внимательно, затем осторожно, не торопясь лег на свое место и, увлекая за собой Ретту, положил ее голову себе на плечо.

— Все будет хорошо, — прошептал он еще раз и замолчал.

Она лежала, слушая спокойное, размеренное биение его сердца, и впервые за долгое время ей было уютно и мирно, словно она попала домой.

— Вы знаете, — заговорила через некоторое время Ретта, — мне снился сегодня сон.

— Какой же? — мгновенно отозвался Аудмунд.

И она начала рассказывать. О женщине и венке, о голубом небе.

— Я рад за вас, — наконец сказал муж, когда она замолчала. — Это была Тата. Ваш сон означает, что северная земля приняла вас.

— Вы так думаете? — спросила она с надеждой.

— Я убежден, — ответил он твердо. — При случае можно будет спросить жрецов, но они наверняка подтвердят, что это было знамение.

— Как хорошо, — немного подумав, прошептала она.

Ведь ей предстоит провести в Вотростене всю свою жизнь. Что может быть лучше, чем осознание, что боги, которые управляют северным краем, признали тебя?

— Мне кажется, Тата ведет вас, — сказал вдруг Аудмунд.

Заинтересованная, Ретта привстала на локте и посмотрела мужу в глаза:

— Что вы имеете в виду?

Он улыбнулся, протянул руку и дотронулся до ее волос. Пропустив прядь сквозь пальцы, коснулся ее плеча, погладил ласково, и Ретта почувствовала, как по спине вдруг тоненько и приятно будто легким перышком защекотало.

— У вас ведь были еще сны? — уточнил он. — Например, в пути или незадолго до отплытия? Загадочные и непонятные.

— Да, были, — практически не раздумывая, ответила она.

Положив ладонь Аудмунду на грудь, она задумалась: какими словами ему рассказать? Наверное, теми же самыми, что и о трудностях с любовью. Но ведь тут пойдет речь о нем лично!

Муж понимающе посмотрел, осторожно накрыл ее ладонь своей и поднес к губам, пощекотав дыханием, а затем и усами.

— Мне снились вы, — наконец призналась она. — Точнее, ваши глаза, ни на что не похожие. А потом были видения в бреду.

— В бреду? — с явным удивлением переспросил князь.

— Да. Я свалилась с лихорадкой, когда узнала, чьей женой мне предстоит стать.

Новый рассказ дался гораздо легче. Быть может, это уже следовало считать привычкой?

Солнце поднималось за окном все выше. Осторожно приоткрылась дверь, Бериса заглянула в покои и сразу скрылась.

— Вот такой сон, — подвела итог истории Ретта.

Аудмунд какое-то время молчал, обдумывая услышанное, и наконец серьезно сказал:

— Да, сочувствую. Мой братец кого угодно доведет до последней черты. Наверное, после него даже оборотень мог показаться приемлемой кандидатурой.

Он осторожно покосился на нее, и в зеленых глазах его зажглось лукавство.

— Как вы можете так говорить, Аудмунд! — рассмеялась Ретта. — Как будто я согласилась бы, если б вы мне не понравились лично!

За дверью послышались голоса и звон оружия.