В подъезде привычно пахло морозом и гнилью. Жилин успел сунуть ногу в закрывающиеся двери лифта, и внутри увидел вездесущую уборщицу с пухлым пакетом в руках. Поначалу даже не узнал ее без швабры, а когда узнал, то не нашел ничего лучше, чем буркнуть:

– Опять окна пооткрывали.

– Ваняет. Нада праветриват.

Неприязнь явно была взаимной, находиться в обществе друг друга не хотелось ни Жилину, ни уборщице. Поэтому, когда поднимающийся лифт дернулся и замер с закрытыми дверьми, оба встревоженно вздрогнули, уборщица – сильнее.

– Нелся, нелся, ни смагу, – пробормотала она и застучала пальцем по кнопке диспетчера. – Але. Лиф сасрял. Сасрял лиф!

– Застрял лифт? Принято. Высылаю мастера, – деловито отозвалась диспетчер и почему-то хихикнула.

– Ага, – хмуро заметил Жилин. – Высылает она, конечно. Пьют, небось, с этим мастером, а нам здесь час сидеть.

– Нелся час! Ни смагу! – перепуганно вылупилась уборщица.

Растерянно засуетилась, заметалась на месте, а потом вдруг кинула пакет в угол и, безостановочно твердя «нелся» и «ни смагу», принялась раздеваться.

– Эй, ты что?! Чокнулась?!

– Нелся. Ни смагу.

Под ноги полетела зимняя спецовка с наименованием жилконторы, следом серая шерстяная кофта, а поверх нее вишенкой на торте упал лифчик. «Уборщицы топлес» – такой слоган годился для рекламы какого-нибудь элитного жилого комплекса, но совсем не скрашивал нынешнюю ситуацию.

– Да стой, дура! Прекрати раздеваться!

Чувствуя себя абсолютно по-идиотски, Жилин инстинктивно отступил и вжался в стену. Брезгливо подумал: «Еще и горбатая», словно, кроме горба, его все устраивало. А уборщица согнулась в три погибели на манер гюговского Квазимодо и, взглянув на Жилина, жалобно выдавила:

– Ни магу тирпет.

Она схватила свою спецовку и торопливо закусила рукав, когда горб вдруг шевельнулся. Уборщица взвыла и скрутилась в комок. Тощие обвисшие груди прижались к коленям, лицо исказилось невыносимой мукой, серые зубы болезненно оскалились. Горб шевельнулся снова, наливаясь – ему явно хотелось чего-то большего.

– Глюки. Просто глюки. От таблеток, – задыхаясь, прошептал Жилин и, не переставая таращиться на скрюченную уборщицу, застучал наугад по всем кнопкам сразу.

– Але. Да. Я же сказала – мастер идет, – включилась диспетчер. Прозвучало это довольно пьяно.

Горб тем временем с нарастающей силой рвался наружу. Яростно бился под кожей, а та все натягивалась и натягивалась, пока наконец с хрустом не лопнула. Уборщица снова взвыла, не разжимая зубов, и из ее спины плюхнулся на пол сгусток плоти. Зашевелился, задергался, разбухая и обрастая очертаниями.

Тут Жилин уже не выдержал и зажмурился. Застыл, будто перепуганный ребенок, с ужасом вслушиваясь, как что-то гадко чавкает, сипит, хрипит и булькает. И совсем уж диким в сочетании с этими мерзкими, болезненными звуками показался голос диспетчерши. Она, похоже, забыла выключить связь и теперь игриво, с придыханием убеждала кого-то в динамике, что «не такая».

Когда Жилин решился открыть глаза, уборщиц в лифте было две, и обе торопливо одевались. Одна, с окровавленной спиной – в свое, разбросанное. Другая, поблескивающая слизью – в одежду из пакета. Точно такие же штаны, шерстяную кофту и спецовку с наименованием жилконторы.

– Ни нада… – начала первая.

– Пажалста, – попросила вторая.

– …никаму гаварит.

– Это…

– …ниабхадимаст.

– Па-другома…

– …ни справитса.

– Не скажу, – буркнул Жилин, опасливо переводя взгляд с одной на другую.

Теперь, когда обе оделись, очень хотелось убедить себя, что они просто близняшки. Самые обычные близняшки.

– Не скажу, – повторил он. Чуть подумал и добавил: – А вы окна не открывайте. Суки.

С потолка вдруг хлынула жгучая, кислая жижа. Жилину ошпарило глаза, он вскрикнул, поперхнулся и потерял сознание.

«Белый снег, серый лед…»

«Прям ледом пакрылас?»

«Здоров, не хвор, а хвор – не приговор».

«Вакцинировалась и хожу себе спокойно… А вот деда моего не заставишь…»

«А над городом плывут облака…»

«Мне нормальная помощь нужна. Нормальная, понимаешь?»

«У вас кредитный рейтинг – красный».

«А я вот читал, что в Израиле…»

«…По имени Солнце».

«Девятый вал, а за ним надежда».

«Ириша на кладбище».

«Надежда».

«На кладбище».

«Надежда».

«Белый снег, серый лед…»

Поначалу Жилин даже не понял, что у него звонит мобильный. Решил почему-то, что песня играет по радио. А когда сообразил и рванулся рукой в карман, телефон уже затих. Номер был незнакомый. Жилин торопливо перезвонил – тишина. Ну то есть буквально тишина – ни гудков, ни сообщения о том, что «абонент не абонент». Ирка, наверняка Ирка.

Жилин стоял, прислонившись к какой-то двери, а когда всмотрелся, понял, что это дверь его собственной квартиры. Отпер ключом и, рассеянно почесывая затылок, вошел. На куртке обнаружились следы рвоты, во рту отдавало кислятиной. Значит, его просто вырвало в лифте и все?

«Таблеточки сильные принимаете – побочечки могут выскакивать».

– Таблеточки сильные, – повторил Жилин вслух и неожиданно понял, что будет делать дальше.

Не подумал, не предположил, даже не решил, а именно понял. В мыслях все уже было сделано, со всем покончено, и теперь оставалось только повторить это на практике.

Жилин стремительно прошагал в кухню. Из холодильника достал непочатую бутылку водки, из аптечки – пузырек антидепрессантов. Водку открыл и выковырнул ножом дозатор, а таблетки растолок массивным гранитным пестиком и высыпал получившийся порошок в бутылку. Коротко покосился на стену – ледяная.

Ну ничего, ничего. Скоро все кончится. Не будет ни льда, ни амитриптилинчика. В Израиле все подлечат. Хотя при чем тут Израиль? Все это ради Ирки. Только ради Ирки.

Жилин несколько раз встряхнул бутылку, размешивая порошок. Наступало время встречать Новый год.

– Олежка! Пришел! Вот молодец! Дед, у нас гости! Ну заходи, не стой! Дед, Олежка пришел! – Баба Люба радостно засуетилась в дверях, а потом выглянула на лестничную клетку и с тревогой спросила: – А барышня где ж?

– Да вот никак созвониться не можем.

Жилин вошел внутрь и тут же мысленно поклялся дышать только ртом – в квартире даже сквозь маску воняло просто невероятно, аж глаза слезились.

– Созвониться не можем. Она позвонила, я взять не успел. Теперь я звоню, она не берет, – в доказательство он вытащил мобильный и показал старухе историю звонков.

– Олежка, так у тебя ж он выключен.

– Да? – Жилин рассеянно повертел телефон в руках, разглядывая черный экран. – Разрядился наверно, а я не заметил.

– И у меня, – с готовностью закивала баба Люба, – и у меня такое без конца случается. Чего-то не заметишь, перепутаешь, а потом смотришь и думаешь – вот же дура ты старая, Никитишна! Щас вон в студень заместо яиц скорлупу положила, сижу теперь вылавливаю. Студень, конечно, вчера надо было варить, а так я запамятовала про Новый год, сегодня спохватилась. Ну ничего – как супчик похлебаем, верно?

– Верно, верно, – согласился Жилин. Он взмахнул зажатой в руке бутылкой водки и заговорщически понизил голос. – Я тут беленькой захватил, чтоб с вашим дедом отметить. Надеюсь, не откажет. Как его, кстати, по имени-отчеству?

– Да какое там отчество?! Деда Вова и все. А насчет беленькой… Ну не знаю. Предложи, конечно, только он у меня больше как-то сладенькое любит. Вот йогурт малиновый сегодня кушал.

– А мы с ним выпьем горькой, чтоб стало сладко, – неуклюже пошутил Жилин, и старуха радостно рассмеялась.

– Ладно, иди-иди, поздоровайся, – она подтолкнула его в сторону комнаты, – а я пока на кухне салатики дорежу.

Амитриптилин с алкоголем, особенно крепким, категорически не сочетался. Жилин знал, что сам-то он сдюжит. В конце концов, «два метра в длину, метр в ширину, чисто шкаф», как любила повторять Ирка. Но вот старику практически гарантировался инсульт. А дальше либо смерть на месте, либо госпитализация в новогоднюю ночь – прямо в лапы пьяных усталых врачей. Да и вездесущий ковид для непривитого деда никто не отменял.