Было бы ужасно не понравиться из-за своих собственных недостатков. С чувством обреченности Чжу поняла, что дело обстоит еще хуже: она олицетворяла собой вмешательство Настоятеля в то, что учитель послушников считал своим собственным делом.

– Нет, – пробормотала она, надеясь, что он поймет правдивость ее ответа. «Позвольте мне быть обыкновенной. Просто позвольте мне выжить».

– Правильный ответ: «Нет, наставник Фан»! – рявкнул тот. – Пусть Настоятель тебя принял, но здесь всем руковожу я. Как наставнику послушников, мне предстоит решать, оправдываешь ли ты ожидания. Будь уверен, что я не стану делать скидку на то, что ты на год младше. Поэтому будь готов не отставать в учении и в работе или сэкономь мне время и уходи сейчас!

Уходи. Ее охватил ужас. Как она может уйти, когда за стенами монастыря осталась только та судьба, от которой она отказалась? Но в то же время она остро чувствовала, что она не на один год младше, чем самые юные послушники. Это Чонба был на год младше. Она родилась в год Крысы, следующем после года Свиньи. Она на два года младше. Сможет ли она не отстать?

Лицо брата всплыло перед ее мысленным взором, он высокомерно смотрел на нее и говорил: «Никчемная девчонка».

Какая-то новая внутренняя твердость в ней ответила: «Я буду лучшим тобой, чем ты смог бы стать».

Не отрывая глаз от стола, она настойчиво произнесла:

– Этот недостойный послушник не будет отставать!

Она чувствовала, как взгляд наставника Фана обжигает ее бритую голову. Через мгновение она увидела его палку, он ткнул ею в нее и заставил подняться. Взял ее кисть и быстро нарисовал три иероглифа, начиная с правого верхнего угла бумаги.

– «Чжу Чонба». Счастливая двойная восьмерка. Говорят, в имени заключается правда, и тебе, несомненно, очень везет! Хотя, судя по моему опыту, удачливые люди бывают самыми ленивыми. – Он скривил губы: – Ну, посмотрим, умеешь ли ты работать. Выучи свое имя и первую сотню иероглифов из этого первого учебника, а я завтра тебя проверю. – От его угрюмого взгляда Чжу задрожала. Она точно знала, что это означает. Он будет следить за ней, ждать, пока она отстанет или сделает ошибку. И для нее скидок не будет.

«Я не могу уйти».

Она опустила глаза на иероглифы, высыхающие на бумаге. Ей всегда не везло в жизни, и она никогда не ленилась. Если ей придется учиться, чтобы выжить, значит, она будет учиться. Она взяла кисть и начала писать: «Чжу Чонба».

Чжу никогда в жизни не чувствовала себя такой измученной. В отличие от боли из-за голода, которая, по крайней мере, через какое-то время притуплялась, муки усталости только усиливались. Ее мозг страдал от неумолимого нашествия новых знаний. Сначала ей пришлось выучить песню, чтобы запомнить тысячу иероглифов из первого учебника по чтению, который дал ей наставник Фан. После этого состоялся непонятный урок с учителем дхармы[6], на котором ей пришлось запомнить начало сутры[7]. Затем сутулый монах из монастырской конторы учил их считать на счетах. Единственным перерывом был обед. Две трапезы в день. Это было такой роскошью, что Чжу просто не верилось. Но после обеда было еще больше уроков: стихи и истории минувших династий и названия мест, которые находились даже дальше, чем их районный центр Хаочжоу, на расстоянии двух полных дней пути от деревни Чжонли, это было самое дальнее место, которое Чжу могла себе представить. К концу дневных уроков она поняла точку зрения наставника Фан: не считая сутр, она не могла понять, зачем монаху нужно все это знать.

Во второй половине дня и вечером новые послушники выполняли работу по хозяйству. Когда Чжу с трудом взбиралась на гору с потрескивающим от тяжести коромыслом, на котором висели ведра воды из реки, она бы рассмеялась, если бы не устала так сильно. Вот она уже живет в этом странном новом мире и опять носит воду. От усилий удержать в голове все, чему ее учили, ее охватывала паника, словно тонущего человека, но эту тяжесть она могла выдержать.

Она сделала еще всего три шага, когда одно ведро внезапно слетело с коромысла. Лишившееся противовеса ведро на другом конце заставило ее с размаху упасть на колени на каменистую тропу. Она даже не успела обрадоваться, что вода из ведер не вылилась или ведра не покатились вниз с горы; она только шипела от боли. Через некоторое время острая боль превратилась в тупую пульсацию, и она устало осмотрела коромысло. Веревка, державшая левое ведро, превратилась в пучок волокон и лопнула, а это значило, что снова привязать ведро к коромыслу невозможно.

Другой послушник, несущий воду, подошел к ней сзади, пока она смотрела на порванную веревку.

– Ох, это очень плохо, – произнес он чистым, приятным голосом. Этот мальчик был постарше, лет тринадцати или четырнадцати, изголодавшейся Чжу он показался невероятно крепким парнем: почти слишком высоким и нереально здоровым. Черты его лица были так гармоничны, словно их сотворило некое благосклонное божество и они не были сброшены с небес наугад, как для всех других людей, которых знала Чжу. Она уставилась на него, как будто он был еще одним чудом архитектуры этого странного нового мира. Он продолжал:

– Это коромысло, наверное, не использовали с тех пор, как ушел послушник Пан. Должно быть, веревка истлела. Тебе придется отнести его в Хозяйственную службу для починки…

– Зачем? – спросила Чжу. Она посмотрела на веревку в своей руке, проверяя, не пропустила ли она что-то, но она была такой же, как раньше: растрепанным пучком волокон, из которых можно снова сплести веревку за пару минут.

Он бросил на нее странный взгляд:

– Кто же еще сможет ее починить?

Чжу ощутила приступ тошноты, будто мир поменял направление. Она считала, что каждый умеет свить веревку, потому что для нее это было так же естественно, как дышать. Она занималась этим всю жизнь. Но это было женское ремесло! Прозрение было таким болезненным, что она ясно поняла: ей нельзя делать ничего такого, чего не умел делать Чонба. Ей придется скрывать свои неправильные навыки не только от наблюдательного послушника, но и от взгляда Небес. Если Небеса узнают, кто тайком пробрался в жизнь Чонбы…

Ее разум отказался додумать эту мысль до конца. «Если я хочу продолжить жизнь Чонбы, мне придется стать им. В мыслях, в словах, в поступках…»

Она бросила веревку, потрясенная тем, как близко она была от провала, потом отвязала другое ведро и подняла оба ведра за дужки. И едва удержалась от стона. Без коромысла они казались вдвое тяжелее. Ей придется вернуться за коромыслом…

Но, к ее удивлению, послушник поднял ее коромысло и положил его к себе на плечи рядом со своим.

– Пойдем, – весело сказал он. – Придется идти дальше, ничего не поделаешь. Когда мы опорожним ведра, я покажу тебе, где находится Хозяйственная служба.

Пока они поднимались, он сообщил:

– Между прочим, меня зовут Сюй Да.

Дужки ведер врезались в ладони Чжу, а спина, казалось, готова была сломаться.

– А меня…

– …Чжу Чонба, – мягко сказал он. – Тот мальчик, который ждал четыре дня. Кто теперь тебя не знает? После третьего дня мы надеялись, что тебя впустят. Никто до тебя не продержался и половины этого срока. Пусть ты и маленький, младший брат, но выносливый, как ослик.

Это была не выносливость, подумала Чжу, а всего лишь отчаяние. Задыхаясь, она спросила:

– Что случилось с послушником Пан?

– А! – Сюй Да опечалился. – Возможно, ты заметил, что наставник Фан не находит времени для тех, кого считает тупыми или бесполезными. Послушник Пан был обречен с первого дня. Он был очень болезненным ребенком, и через пару недель наставник Фан выгнал его. – Чувствуя озабоченность Чжу, он быстро прибавил: – Ты совсем не такой, как он. Ты уже держишься наравне с нами. Знаешь, большинство мальчиков не в силах носить воду, даже под страхом смерти, когда приходят сюда. Ты бы слышал, как они жалуются: «Это женская работа, почему мы должны ее делать?» Словно не заметили, что живут в монастыре. – Он рассмеялся.