Литмир - Электронная Библиотека

Она протянула руку и дотронулась до амулета. Чонба стал ничем. «Если он взял мою судьбу и умер… тогда, может быть, я смогу взять его судьбу и жить».

Возможно, она больше всего боялась стать ничем, но это не мешало ей бояться того, что ждет впереди. Руки ее так сильно тряслись, что у нее ушло много времени на то, чтобы раздеть труп. Она сняла юбку и надела рубаху Чонбы до колен и его штаны; распустила уложенные волосы, как у мальчиков; и, наконец, сняла с него амулет и надела его на шею.

Закончив, она встала и столкнула оба тела в могилу. Отец до последнего мгновения обнимал сына. Тяжело было засыпать их; облака желтой земли поднимались из могилы и парили над ней, сияя при свете луны. Девочка положила мотыгу. Выпрямилась, потом отпрянула в ужасе, когда ее взгляд упал на две неподвижные фигуры, стоящие по другую сторону от могилы.

Возможно, это они, снова живые. Ее отец и брат, стоящие в лунном свете. Но так же инстинктивно, как только что проклюнувшийся птенец узнает лису, она узнала вызывающее ужас присутствие чего-то такого, что не принадлежало – не могло принадлежать – к обычному миру людей. Ее тело съежилось и наполнилось страхом, так как она видела мертвецов.

Призраки отца и брата отличались от себя при жизни. Их смуглая кожа стала бледной и казалась присыпанной пеплом, они были одеты в лохмотья цвета выбеленных временем костей. Волосы отца не были собраны в обычный пучок на макушке, а спускались на плечи спутанными прядями. Призраки не шевелились, их ступни почти не касались земли. Пустые глаза смотрели в никуда. Неразборчивый, бессловесный шепот вылетал из неподвижных губ.

Девочка смотрела на них, парализованная страхом. День был жарким, но казалось, все тепло и вся жизнь вытекли из нее под воздействием холода, который излучали призраки. Она вспомнила о мрачном, холодном прикосновении пустоты, которое ощутила, услышав свою судьбу. Она дрожала так, что стучали зубы. Что значит вдруг увидеть мертвецов? Может быть, Небеса напоминают ей о том, что она должна стать ничем?

Дрожа, она с трудом оторвала взгляд от призраков и посмотрела туда, где лежала дорога, скрытая в тени холмов. Она никогда не представляла себе, что покинет Чжонли. Но Чжу Чонбе судьба предназначила уйти. Ему судьба предназначила выжить.

Воздух стал еще холоднее. Девочка вздрогнула, почувствовав прикосновение чего-то холодного, но реального. Что-то податливое, мягкое шлепнуло по ее коже – это ощущение она давно забыла, а сейчас узнала, смутно, словно во сне.

Бросив призраков с невидящими глазами, шепчущих что-то под дождем, она зашагала прочь.

* * *

Девочка пришла к монастырю Ухуан дождливым утром. Она увидела каменный город, парящий в облаках. Его изогнутые крыши, покрытые глазурованной зеленой черепицей, отражали далекий свет неба. Ворота оказались запертыми. Именно тогда девочка узнала, что давнее обещание крестьянина ничего не значит. Она была всего лишь одной из хлынувшего сюда потока отчаявшихся мальчишек, которые толпились у монастырских ворот, плача и умоляя их впустить. В тот день к ним вышли монахи в серых, как тучи, одеждах и закричали, чтобы они уходили. Мальчики, которые пробыли здесь всю ночь, и те, кто уже понял тщетность ожидания, побрели прочь. Монахи удалились, забрав тела умерших и ворота за ними закрылись.

Девочка осталась одна, она лежала, упираясь лбом в холодные монастырские камни. Одна ночь, потом две, а потом три под дождем, в нарастающем холоде. Сознание уплывало. Время от времени, когда она не знала, спит она или бодрствует, ей казалось, что она видит краем глаза голые подагрические ступни, проходящие мимо. В моменты просветления, когда страдания становились почти невыносимыми, она думала о брате. Если бы Чонба был жив, он бы пришел в Ухуан и ждал бы, как ждет она. И если это было испытание, после которого Чонба мог бы выжить – слабый, избалованный Чонба, который отказался от жизни при первом столкновении с ужасом, – значит, и она сможет.

Монахи, заметив упорного ребенка, удвоили свои усилия, стараясь прогнать ее. Когда их вопли не подействовали, они стали ее проклинать, когда проклятия не дали результата, они ее избили. Она все это вытерпела. Ее тело превратилось в раковину моллюска, прилипшего к камню, к жизни. Она держалась. Больше ей ничего не оставалось делать.

На четвертый день к вечеру появился новый монах и остановился над девочкой. Этот монах носил красные одежды с золотой вышивкой по подолу и на швах, у него был вид человека, облеченного властью. Он был еще не старым, но его щеки уже обвисли. В остром взгляде не было доброжелательности, но было нечто другое, что сразу же узнала девочка: интерес.

– Проклятье, маленький брат, да ты упрямый, – произнес этот монах с невольным восхищением. – Кто ты?

Она простояла на коленях четыре дня, ничего не ела и пила только дождевую воду. Теперь она собрала свои последние силы. И мальчик, который прежде был второй дочерью семьи Чжу, произнес так четко, чтобы услышали Небеса:

– Меня зовут Чжу Чонба.

2

Новый послушник Чжу Чонба проснулась от звука глухого удара, проникающего так глубоко, что ей показалось, будто он раздался внутри ее собственного тела. Не успела она испугаться, как звук раздался снова, и ему ответил чистый звон такой силы, что эхом отозвался в ее костях. За бумажными окнами спальни вспыхнул свет. Вокруг нее двигались тела: мальчики, уже в штанах и нижних сорочках, надевали поверх короткие крестьянские нижние рубахи, набрасывали серые монастырские одежды с широкими рукавами и бежали к двери. Шлепая сандалиями из соломы, толпа мальчишек вынырнула из комнаты, как косяк рыб с лысыми головами. Чжу бежала сзади, путаясь ногами в полах длинной одежды. Чтобы быть Чонбой, ей нужно было бегать так же быстро, как бегал бы он, думать быстрее, чем думал бы он, выглядеть так же, как выглядел бы он. Она была меньше ростом, чем мальчики, но во всем остальном просторная одежда делала ее неотличимой от них. Она потрогала свою недавно обритую голову. Ее волосы превратились в короткий ворс, похожий на жесткую щетку, к которой пальцам было неприятно прикасаться.

Пока они бежали, их тяжелое дыхание и шлепающие подошвы вносили собственную музыку в бой барабана. Озираясь на бегу, Чжу подумала, что если бы она вознеслась в Небесное царство Нефритового императора, то оно не показалось бы ей более странным. Они пересекали темный внутренний двор. Впереди возвышался храм с темными балками, свет лился из фонарей под золочеными свесами крыши. За ними в темноту уходили ступени лестницы. В отсутствие яркого дневного света монастырь казался бесконечным миром, навечно исчезнувшим в вышине темной горы.

Мальчики присоединились к очереди монахов, поднимающихся по лестнице в храм. Чжу оглянуться не успела, как они уже вошли в него: монахи во главе очереди расходились направо и налево, каждый находил предназначенное ему место и садился, скрестив ноги. Чжу, идущая последней, увидела перед собой уже заполненный зал: монахи сидели рядами, на равном расстоянии друг от друга, неподвижные, как статуи в древней гробнице.

Барабанный бой прекратился. Еще раз прозвонил колокол и умолк. Переход от спешки к неподвижности потрясал так же, как все, что происходило до этого. Тишина была настолько абсолютной, что, когда наконец раздался голос, слова показались чужими и непонятными. Это был голос того монаха в красной одежде, который впустил Чжу. Он нараспев читал молитву. Его припухшие веки были круглыми, как крылья жука; щеки ввалились. Его лицо должно было выглядеть вялым. Но оно обрело весомость и силу валуна, застывшего в вышине над ними. Завороженная, Чжу едва дышала. Через мгновение монах перестал петь, и другие голоса подхватили молитву – тихие, звенящие мужские голоса заполнили даже этот огромный зал. А затем снова прозвучал удар о доску, и прозвенел колокол, и монахи вместе с новыми послушниками вскочили и все, как один, выбежали из храма, а последней, спотыкаясь, выбежала Чжу.

5
{"b":"804308","o":1}