Чжу знала, что означает торжество в голосе Настоятеля. И почему Настоятель не должен был отказать выполнить это требование? Невозможно уничтожить самое мощное средство защиты монастыря: то, что любой вред, нанесенный ему, отзовется для обидчика страданиями во всех следующих жизнях.

Но, к ужасу монахов, евнух только рассмеялся. Это был страшный смех, оскверняющий все святое.

– Достопочтенный Настоятель, вы пытаетесь меня напугать? Несомненно, эта угроза подействовала бы на Великого князя Хэнань или даже на моего хозяина, господина Эсэня. Но почему они послали именно меня, как вы думаете? – Его голос стал мрачным и хриплым: его ярость была направлена столько же на себя самого, сколько и на Настоятеля. – Вы думаете, такой человек, как я, испугается тех страданий, которые вы способны обрушить на меня в этой жизни или в следующей?

И при этих словах Чжу увидела его внутреннюю сущность так же ясно, как если бы его лицо стало прозрачным, как лед. Она увидела стыд и гнев, кипящие под невозмутимостью, и внезапно с ужасом поняла, что евнух и не хочет, чтобы Настоятель уступил. Он хочет, чтобы Настоятель отказался, и он с удовлетворением заставил бы его почувствовать свою власть. Он пришел сюда с жаждой мести.

Генерал-евнух крикнул:

– Войдите!

Со звоном и треском темная река солдат влилась в храм. Их тела накрыли тела призраков, тьма сменила свет. Это внешний мир проник в то, что раньше было святилищем, и Чжу ахнула, чувствуя, что ее куда-то тащат. Ослепленная острой болью, она вдруг осознала неизбежность происходящего. Монастырю никогда не суждено было существовать вечно: ей всегда грозило изгнание в мир хаоса и насилия – величия и полного ничтожества.

Угроза превратиться в ничто. Она убегала от нее девять лет и теперь не собиралась останавливаться. «Всегда есть выход». И как только она это подумала, она увидела этот выход. Если во внешнем мире есть и величие, и ничтожество, значит, единственное спасение от одного – это стать другим. Судьбой Чжу Чонбы было величие. Если ей суждено жить во внешнем мире, значит, пока она там, она должна стать полностью и до конца Чжу Чонбой, чтобы присвоить его судьбу и выжить.

«Желание есть причина всех страданий». Единственное, чего всегда желала Чжу, – это жить. Теперь она ощутила чистую силу этой мечты внутри себя, так же неотделимой от нее, как дыхание, или энергия ци, и поняла, что готова пострадать ради нее. Но она не могла даже представить себе страшную величину того страдания, которое потребуется, чтобы достичь величия в хаотичном, жестоком внешнем мире.

Но генерал-евнух был не единственным человеком, который не боится страданий.

«Пускай ты уничтожил все это, но ты не уничтожил меня», – с гневом мысленно обратилась она к нему и почувствовала правду этих слов, сияющую в ней так ярко, что она способна воспламенить все, к чему прикоснется. «Никто меня не уничтожит. Я стану такой великой, что никто не сможет прикоснуться ко мне или подойти ко мне из страха стать ничем».

Евнух ничем не показал, что почувствовал ее мысли. Он повернулся спиной к монахам и вышел из храма, а бесконечный поток входящих солдат расступался перед ним, обтекая его, как поток воды обтекает скалу.

Он приказал им:

– Сожгите его и сровняйте с землей.

Осеннее утро на равнине реки Хуай было холодным и серым. В лагере Великого князя провинции Хэнань, скрытого завесой навозного дыма, кипела бурная деятельность. Генерал-евнух Оюан и его заместитель, старший офицер Шао Гэ, отправились в расположение батальонов пехоты. Лагерь был столь обширным, что пешком добираться туда было бы очень долго. Выехав из центра, где стояли круглые войлочные юрты военачальников, они миновали палатки «цветноглазых»[13] инженеров, которые были военными специалистами в области строительства и осадных орудий, потом фургоны с припасами и стада скота и только после этого добрались до периферии, где расположилась пехота: около шестидесяти тысяч рекрутов и волонтеров из самых низких слоев юаньского общества. Эти люди – их каста носила официальное название «наньжэнь» – были бывшими подданными побежденных императоров юга. Монголы чаще называли их «мандзи». Варвары.

– Предать Великую Юань и перейти к мятежникам! – сказал Оюан. – Он был хорошим генералом, не знаю, почему он это сделал. Он должен был понимать, чем это закончится.

До последней недели мятежниками долины реки Хуай, недавно назвавшими себя по-новому – «Красными повязками», командовал опытный юаньский генерал Ма, который несколько лет назад перешел на сторону мятежников. Теперь он был мертв. Оюан, который за всю свою карьеру убил множество людей, обнаружил, что лицо старого генерала он вспоминает чаще, чем остальных. Последним выражением на лице генерала Ма было обреченное понимание неизбежного. Как бы Оюану ни хотелось польстить себе и счесть этим неизбежным самого себя, он подозревал, что генерал Ма думал о чем-то другом.

– Это была славная победа, – сказал офицер Шао на языке хань. Так как они принадлежали к числу немногочисленных командиров-наньжэней в монгольской армии, Шао приобрел привычку говорить на мандаринском наречии, когда они оставались наедине. Оюану не нравилась такая фамильярность. – Я думал, удача отвернется от нас после того, как мы сровняли с землей тот монастырь, но, по-видимому, Небеса решили вас пока не наказывать. Должно быть, отложили это на потом. – И он одарил Оюана кривой усмешкой.

Она напомнила Оюану, что ему не нравится не только фамильярность Шао, но и сам Шао. К сожалению, иногда необходимо мириться с тем, что тебе не нравится. В этом у Оюана был большой опыт. Он ответил, намеренно по-монгольски:

– Все прошло легче, чем мы ожидали. – До странности легко, учитывая то, как медленно шло их наступление на силы Красных повязок в прошлые сезоны. Генерал Ма был прекрасным воином.

Шао выглядел обиженным, он понял укор. И сказал по-монгольски:

– Без генерала Ma с ними будет справиться еще проще. Мы сможем переправиться через Хуай и взять Аньфэн до наступления зимы. – Аньфэн, маленький город с земляными стенами, угнездившийся в излучине реки Хуай, был базой Красных повязок, хотя мятежники любили называть его своей столицей. – А когда не будет Сияющего Принца, все закончится.

Оюан проворчал нечто неопределенное. Сияющий Принц обеспечил мятежникам такую поддержку населения, как ни один из вождей мятежников до него, но восстания случались и до него, конечно, будут и после него. Сам Оюан считал, что восстания будут до тех пор, пока есть крестьяне. А на юге никогда не было недостатка в крестьянах.

Они подъехали к тому месту, где вдоль реки был расквартирован пехотный батальон командира Алтан-Баатара, на южной границе лагеря. Там уже шли строевые учения. Младшие офицеры стояли во главе каждого полка из тысячи человек, выкрикивая отсчет. Удары тысяч ног о землю превращали верхний слой почвы в желтую пыль, висящую плотной завесой в воздухе. Солдаты-наньжэни, все в одинаковых доспехах, кружили в ней подобно стае птиц.

К ним подъехал Алтан.

– Приветствую лучшего генерала Великой Юань, – произнес он насмешливо. Он не боялся проявлять неуважение, потому что был родственником Великого князя провинции Хэнань и сыном богатого генерал-губернатора Шаньси, потому что его сестра была императрицей и потому что ему было семнадцать лет.

– Продолжайте, – приказал Оюан, не обращая внимания на тон Алтана. Юноша был не намного деликатнее своих старших родственников в демонстрации убеждения, что генералом должен быть человек, больше подходящий по особенностям строения тела и по крови. Но, в отличие от этих опытных мужчин, Алтан все еще стремился продемонстрировать командирам свое мастерство воина. Он был полон юношеских надежд на успех, на признание и на возможность возвыситься и занять свое законное место на вершине мира. Оюан посмотрел на кадык на горле Алтана, как кожа цыпленка усеянный пупырышками, из которых уже торчали волосы пробивающейся бородки, и почувствовал отвращение.