— Тогда о чём речь?

— Я имею ввиду те три параллельных разговора, через которые люди на той стороне независимо друг от друга присутствуют сейчас на этой теоретически конфиденциальной встрече.

— Каким образом вы это определяете? — его невозмутимости можно позавидовать. — Со всем уважением к концерну HAMASAKI, без сомнения солидные возможности вашей семьи здесь не котируются. Как...?

И ведь не сказал, что я ошибаюсь или неправ.

— Виктор Иванович, вы позволите, я не буду отвечать на этот вопрос?

— Хорошо, давайте откровенно. Вы отдаёте себе отчёт, что ваши теоретически законные права могут не иметь ничего общего с реальностью? — он резко меняет линию общения, наверняка под этим тройным влиянием извне. — Не потому, что вы ошиблись или что ваш отец чего-то не учёл. Просто потому, что некоторые правила существуют на бумаге исключительно для отвода глаз. В качестве вывески для общества, — добавляет он. — Но никак не для того, чтобы по ним работать, когда придёт их очередь.

— Вы говорите очень странные вещи, господин посол. Особенно с учётом фиксации нашей беседы на сервере министерства иностранных дел.

— Я буду готов ответить перед своим руководством по всей строгости закона, в любой момент... Хорошо, отбросим реверансы и поговорим на самом деле откровенно. Вы что, правда считаете, что можете вот так прийти — и получить всю собственность по щучьему велению? — внешне он собрано ожидает ответа.

— Вы не обидитесь, если я отвечу на том диалекте, который у меня родной?

— Без проблем. Я отлично говорю по-русски, это тоже мой родной язык, — посол обозначает слабую улыбку уголком рта. — Если даже я не пойму отдельного слова, у меня есть техническая возможность расшифровать практически любое лексическое значение.

— Поймёте, там вопрос не в значениях.

— А в чём?

— В стилистике. По-английски layers of vocabulary.

— Разделы языковой лексики, — машинально кивает он, пытаясь сообразить, к чему клонится.

Но выражения лица не меняет.

— Именно. Виктор Иванович, пожалуйста, не лепите горбатого к стенке и не передергивайте: за кривую раздачу в приличном обществе могут и канделябром перекрестить. Вы достаточно хорошо понимаете намёк? Не нужно изображать конфету, если у вас в руках говно.

— Так. Вы отдаёте себе отчёт где, находитесь, — он откидывается на спинку кресла, но не расслабляется, а ещё больше собирается. — Вы практически... угрожаете? Господин Седьков, а вы точно уверены в собственной адекватности?!

— Поясняю. Наш с вами текущий разговор — не договорняк между братвой, мною и вами. Он полностью субъектен действующему законодательству вашего — и бывшего моего — государства. Чтобы снять все возможные вопросы тех, кто сейчас наседает на ваши уши по всем трём каналам, официально напоминаю: я НЕ ПОЛУЧАЮ, не пришёл получать, не прошу, чтобы получить. Настоящим я УВЕДОМЛЯЮ лично вас, как посла, плюс министерство иностранных дел и — через него — все компетентные органы Сегментов.

— О чем? — а он хорошо держится.

— О том, что вступаю в управление СВОЕЙ собственностью, которая МОЯ по праву... перечислить вам все параграфы? Или достаточно сказанного?

— Вы же неглупый человек, несмотря на возраст. Должны понимать, что есть уровень законов, которые прописаны для народа, плебса — чтоб создать видимость и заткнуть рты. Но не для того, чтобы по ним работать.

— Занятная у вас получится запись на сервере министерства. Вы говорите очень странные вещи, господин посол. Прямо противоречащие конституции вашего собственного государства вещи говорите; поверьте, я её тоже неплохо знаю.

— Насколько неплохо? — фыркает он на автомате.

— Могу цитировать напамять в разделе собственных гражданских прав.

— Бывают уровни материй, на которых отписки для народа не работают, как вы их ни назовите. Каждый раз стороны должны договариваться с ноля. Это мой официальный вам ответ вне зависимости от того, что сейчас выдаст машина на ваш запрос.

— Ваш ответ, министерства или ещё дальше?

— В данном случае это абсолютно монолитный блок. Тот редкий случай, когда разнородные группы Сегментов на удивление единодушны. Кстати, если неформально, я не припоминаю на своём веку, чтоб кому-то кроме вас удалось вызвать настолько консолидированную реакцию. Всех кругов и слоёв без исключения, а их немало, поверьте. — Он со значением опускает веки.

— Спрошу ещё раз и под запись: а как же закон?

— Бумажка для толпы. В данном случае не работает, забудьте.

— Если не секрет, а что вы сейчас сделаете, когда машина выдаст...?

— Прерву выгрузку вручную и заблокирую вам выдачу. Дальше будет тоже вручную. Поверьте, это не моя прихоть, а позиция государства, что бы ни писали на вывесках, часть из которых лично вы склонны называть законодательством или конституцией.

— Вы говорите страшные вещи, господин Сапрыкин.

— Такова жизнь, господин Седьков. Не все правила игры наверху Олимпа объявляют простому народу. Даже не декларируют вслух, что те отличающиеся правила есть в природе.

— М-да. В ином месте простой народ ещё называли быдлом. Давно, раньше.

— Я понимаю это слово. Хорошо, что и вы сами понимаете всё между строк.

— В таком случае переходим ко второй части. — В принципе, Трофимов сказал дождаться, когда по всем трём каналам напряжёнка (объём трафика) вырастет втрое от изначальной, и стрелять козырями только потом.

Интересно, а откуда он знал, что во время этого разговора у посла будет именно три линии?

Кстати, моя способность видеть эти каналы (и их содержимое) его внимания вообще не привлекла: есть и есть, принял, как данность. Инструкции он дал с учётом этого инструмента, но в мои персональные детали не углубился ни на волос.

Крайне редкая в этом мире тактичность, ещё и в его нетрезвом состоянии.

— Внимательно вас слушаю, — Сапрыкин вежливо кивает и возвращает на лицо выражение доброжелательного любопытства. — Виктор, перед тем, как перейдём к конструктиву, хочу сказать: вы действительно приятны и симпатичны. Просто в вопросах бессмертия никаких законов быть не может: из своих рук никто этого не выпустит добровольно. Законы, говоря откровенно... — он обрывает фразу.

Вот и вскрыты все карты.

— Это не ваше бессмертие. Говоря формально, интеллектуальная собственность по разделам — и в сумме — принадлежит лично Сергею Седькову. Я — его родной сын. Вы не можете распоряжаться тем, что вам не принадлежит.

— А я думал, мы друг друга поняли, — разочарованно вздыхает дипломат.

— Был огород. Принадлежал моему отцу. На нём выросла картошка, я пришёл за ней. Вы сейчас начинаете рассказывать, что...

— Да никто тебе не даст зайти на этот огород! Да, формально он твой, изъять у тебя его нет никакой возможности, законно, но Виктор!..

— Что?

— Можешь считать, что весь посёлок твоих соседей дружно объединился. И сейчас несколько тысяч взрослых мужчин встречают тебя, законного собственника, — он выплёвывает это с пренебрежением, — со своими личными ожиданиями и намерениями. У входа.

— Это же называется вполне определённым словом из уголовного кодекса?

— А всем плевать, как это называется, — тихо говорит дипломат, глядя мне в глаза. — Твоя картошка просто интересна всем остальным. А также почва, которая вокруг клубней; степень влаги над твоим огородом; количество червяков на кубометры земли вокруг этой картошки и многое-многое другое. Это если говорить твоими категориями.

— М-да уж. Такой социальный интерес — а тут я припёрся.

— Да. А тут ты сейчас апеллируешь к некоему эфемерному социальному договору — традициям и обычаям — которые у твоего отца исторически с этими жителями посёлка сложились! Да никому это не интересно, картошку давай! Сюда и быстрее, пока не...! — он шумно выдыхает.

— Нервная у вас работа. Хм, а я думал, только Трофимов такой.

— Серёга? Твой завуч из школы, что ли?

— Да.

— Классный мужик был. Один из лучших в своём выпуске. Слегка на своей волне, но у них там все такие, — Сапрыкин ненаигранно крестится. — Царство небесное, искренне его жаль.