— Чего-о-о?! — от удивления она даже в самом деле успокоилась. — Чего ты там со мной делить собрался?!

А ведь умеет зацепить, подумала она про себя. Не отнимешь. И сразу даже не скажешь, хорошо это или плохо.

— Между нами есть нестыковки иерархии. Каждый считает, что в каких-то моментах главный он.

— Да. — Японка взглянула в окно. — Я в глубине души считаю, что таким образом поощряю твою свободу и самостоятельность, но втихаря присматриваю за тобой. Рассчитываю, что в большинстве случаев в сложный момент успею и смогу вмешаться.

— Угу, — сын Виктора покладисто кивнул. — И за Миру вы присматриваете.

Повеяло нехорошим. Тика напряглась.

— Вот как полчаса назад, с Ченем. Кстати, вот та сопля. — Он потянулся к её интерфейсу и самовольно сгрузил слепок продукта в нужный отстойник.

— Хам, — проворчала она из детского желания оставить последнее слово за собой. — Блин, жопа, — вздохнула Тика гораздо более беспомощно чуть позже. — Вот это я и называю тоской и безнадёгой. Когда такая херня летает в воздухе перед носом моих детей, а я даже ничего не могу сделать ЗАРАНЕЕ, чтобы устранить сам риск — хочется усесться на пол, обнять колени и завыть. Я понимаю и принимаю, что лично мне предстоит идти до конца. Но то, что оказались втянуты и вы...

— СТОП! Вот поэтому я и говорю — давайте власть поделим? — Рыжий флегматично подвесил в воздухе кубик с их взаимными эмоциональными тонами. — Тика, посмотрите на себя и на меня. Потом скажите себе мысленно, у вас такое редко или часто? Потом давайте вместе решим: насколько адекватно будет оставить истеричке, даже мудрой, руль в руках? Хотя она и сорокалетняя, и местами дальновидная, хладнокровная и опытная.

Хамасаки-мать возмущённо набрала воздух, чтобы ответить раз и навсегда.

Уже в конце вдоха пришло понимание, что ребёнок её осознано спровоцировал.

— Стоп-стоп-стоп! — замахал руками в воздухе старшеклассник. — Я ж сделаю, как вы скажете. Просто скажите, я не прав сейчас?

— Бл*. Не скажу! — и как ему постоянно удаётся делать её инфантильной? — Ты в курсе, что девять раз из десяти я чувствую себя малолетней дурой только с тобой?

— Это из-за вашего чувства вины, — мгновенно отбил мяч пацан. — Тика, а давайте я вам тоже кое в чём признаюсь? — здесь глаза Виктора загорелись нехорошим энтузиазмом. — Чтоб обнулить, так сказать, счётчик и начать с чистого листа?

— Может, ну его нахер? — абсолютно искренне предложила она. — Может, не надо ничего обнулять и начинать?

— Надо, надо. Этому телу вы биологическая мать, — он похлопал себя по животу. — С точки зрения нравственных императивов и вы в душе считаете меня сыном, а я не отрицаю вашей роли.

— Спасибо и на том!..

— ...Но кроме физики есть ещё психика. И вот наш с вами психологический контакт весьма далёк от родительского и, гм, детского. — Он выжидающе уставился, словно хотел что-то слышать от неё.

— Наверное. Это ещё один момент, в котором я чувствую себя виноватой перед тобой, к слову.

— А я постоянно боюсь вас задеть! Вы из себя только изображаете неприступную скалу, а на самом деле — хрупкая, почище родной дочери! — его словно прорвало. — Сейчас такие дела заворачиваются, что ваши мозги и опыт нихрена не рулят! А вот олимпийское спокойствие и хладнокровие весьма бы пригодились, блин, — Виктор резко выдохся и опустил плечи. — Знаете, в боксе побеждает далеко не всегда лучше подготовленный технически. А у вас огромный внутренний конфликт, точнее разрыв, между нынешней эмоциональной склонностью и внешними требованиями. Ещё у вас заниженная самооценка, хотя вы стараетесь этого не показывать... Фуф, наконец я это сказал.

— А кто побеждает в этом твоём боксе? — ну и чёрт с ним, с самомнением.

В конце-концов, биологически — родной сын.

— Часто — более крепкий психологический. Да, техническая подготовка очень здорово рулит, но только где-то до уровня мастера спорта или на ступеньку пониже. Потом, если офэпэ в паритете или рядом, психика бьёт технику.

— Какая-то натянутая картина, точнее, аналогия.

— А я и не тянул одеяло на себя! — на ровном месте возмутился Виктор. — Как звучала моя фраза?!

— Что за тон и ультиматумы?! — она даже удивлённо подалась назад. — Эй, с кем ты сейчас разговариваешь?!

— Я сказал, давайте поделим власть, — Виктор неуступчиво выставил вперёд лоб. — И вы не оценили, что я вообще бросился к вам в первую очередь! Вместо того, что мог сделать самостоятельно. Нам сейчас не собачиться нужно, а быстрее между собой договариваться! Ченя уже наверняка начали искать!

— Ладно. Наверное, это удел всех восточных женщин, — Тика заставила себя выдохнуть и переключить мысли в более лёгкий поток. — Говори, что придумал. Я уже поняла, что нужна тебе только как крыша для твоих решений. А на мои даже не рассчитываешь.

— Не бойтесь, я адекватный. — Сын Виктора придвинулся поближе и разом подвесил перед носом чуть ли не десяток голограмм. — Вашу голову со счетов никто не сбрасывает, просто мне кажется, что в вашем нынешнем состоянии реагировать точно и быстро нам лучше сообща.

— Моя ж ты деликатность. Рассказывай давай, ходячая интрига. — Затем она тихо добавила в сторону, — что сказать, когда нечего говорить.

— Я всё слышу! — Рыжий ещё чуток поколдовал над виртуальным дисплеем. — Это китайцы. Это сегменты. Это наши японские предатели, то есть ваши...

Домой с Ченем в багажнике я попадаю с твёрдым намерением добиться от взрослых беспрекословного послушания. Если поразмыслить, это путь наименьшего сопротивления (и самого эффективного управления процессами на ближайшие сутки).

Авантюра, но в итоге получается: на Тику логические аргументы влияют во всех ситуациях (женские слезы не в счет, мыслит она всегда точно), а последний эпизод с вирусом убеждает нас обоих окончательно, что японка ситуацию не контролирует.

Какое-то время после эмоциональной части болтаем по инерции наедине, она и дальше сморкается в оторванную занавеску. А ещё через пятнадцать минут мне приходит вызов, ради которого вся эта чехарда затевалась.

Самый обычный китаец лет пятидесяти на вид без перехода хмуро спрашивает:

— Где Байъинь?

Это Ченя так зовут, подсказывает память.

Тика с невозмутимым и надменным лицом появляется в кадре, опуская ладони мне на плечи:

— Ты сейчас говоришь с моим ребёнком. Прикрути тон.

Она обращается к звонящему по-китайски, но меня снабжает параллельным переводом.

— Где Байъинь?!

Опекунша молча выгружает в подстрочник голограммы сперва глисту, которая вскрывала допуск в концентратор Миру, затем выписку из протокола фиксации искусственного интеллекта:

— Твой парень сядет. Тебе бы сейчас спросить не где он, а на какую из лун твой Байъинь отправится на пожизненное. Веришь, что у Хамасаки хватит возможностей отстоять приговор по максимуму?

Китаец неуловимо меняется в лице и из злого становится угрюмым:

— Если бы вы дали делу официальный ход, мне бы пришло уведомление из единого реестра. Уголовное производство не регистрировалось. Чего ты хочешь?

— Твой мудак пытался три раза убить мою дочь. Наверняка это делалось не без участия вас, взрослых. Отгадай сам, чего я могу сейчас хотеть?

— Никто не собирался убивать твоего ребёнка три раза! Этот документ, — кажется, он по контексту имеет ввиду фиксацию инцидента искином, — описывает вообще только один эпизод! Первые два вы не докажете!

— Окей, — легко соглашается Тика.

Поймать китайца на психе получилось гораздо легче, чем я старательно планировал.

"22 сек. разговора", — пишу опекунше в чат. — "Можно сворачиваться".

Вопросы, по большому счёту, были по самому первому эпизоду: кто. Я в своём новом положении поставил себе сверхзадачу: быстро и квалифицированно установить виновного.

Именно понять для себя, чтобы трезво отдавать отчёт, что вообще происходит в обществе.

Тика, кстати, вопреки логике по первому разу думала на Юнь. А это совсем разные китайские кланы.