По этой причине, в середине обеденного перерыва он появился в дверях министерской столовой, будучи уверенным, что, как делали все новички в свой первый рабочий день, сегодня сюда зайдет и Антонин Долохов. И он оказался прав.

– Долохов! – окликнул его Макнейр.

Антонин повернулся на голос и увидел приближающегося к нему мужчину.

Гребаный Мерлин, этому что надо?

– Макнейр, – он кивнул, когда тот поравнялся с ним.

– Как проходит первый день? – криво улыбнувшись, чрезмерно дружелюбно спросил Макнейр.

Было лучше, пока не появился ты.

– Как новобранцы? – добавил он.

– Мальчишки. Гонору много, а с талантом не густо, – сухо ответил Долохов.

– Похоже, работы предстоит много, – поддакнул Макнейр.

– Ну да, – кивнул Антонин и начал демонстративно оглядываться по сторонам, будто в поисках свободного столика, надеясь, что собеседник поймет его намек и уберется восвояси.

Но тот и не думал заканчивать разговор.

– Я смотрю, ты так и не прикупил себе игрушку, – произнес он, и Долохов сильнее сомкнул пальцы на бортиках подноса с обедом.

– В заведениях осталось еще много нераспроданных цыпочек, на любой вкус, – продолжил Макнейр, видимо, не заметив, как напрягся Антонин. – Я уверен, ты найдешь что-то подходящее. Приходи, я подгоню тебе лучших…. По дружбе.

Только таких друзей не хватало.

– Сейчас не до того, Макнейр. Может позже, – сдержано, но почти на грани проговорил Долохов.

– Ясно, покупать ты не хочешь. Но от развлечения ведь не откажешься?

– Что за развлечение?

– В эту пятницу я организую званый ужин. Будет только элита. Приходи, немного развеешься.

Да я скорее пойду ловить русалок в Черном озере, чем участвовать в чужой больной фантазии.

– Я подумаю. А теперь извини, обед скоро закончится, – Антонин кивнул на поднос, который держал в руках.

– Да, да, конечно, – извиняющимся тоном сказал Макнейр. – Если надумаешь, начало в пять.

Он уже повернулся, готовясь уходить, но потом все же добавил:

– Кстати, я смотрю, ты взял суп…

Антонин бросил на Макнейра косой взгляд исподлобья.

– И что?

– Ничего, просто… – Макнейр чуть замялся. – Рекомендую взять что-нибудь другое. Дружеский совет.

Антонин с минуту смотрел на уходящего прочь мужчину, а потом взглянул на тарелку с «супом дня» и, ругнувшись себе под нос, бросил поднос со всем содержимым в расположенное неподалеку мусорное ведро и, недовольно дернув плечом, направился к выходу из столовой.

Гребаный понедельник.

Дрожащими руками Джинни взяла с туалетного столика расческу и провела ею по своим длинным густым волосам. Сейчас любое действие, даже такое обыденное, напоминало ей о хозяине. Макнейр любил запускать свои грубые руки с длинными кривыми пальцами в ее рыжую шевелюру, до боли оттягивая пряди, добиваясь стонов боли. Слезные мольбы рабыни, казалось, действовали на него как афродизиак – его глаза загорались огнем страсти, стоило ему услышать всхлипы и стоны, срывающиеся с искусанных в кровь губ измученной девушки.

Эльфийка Трикси всегда умело залечивала раны, ссадины и синяки, которые были последствиями ночных забав Макнейра. Но тело все помнило, и каждый нерв вздрагивал, отзываясь болезненным покалыванием, стоило Пожирателю лишь прикоснуться к одному из тех мест на теле девушки, где недавно красовался синяк, оставленный его кулаком, или ссадина от удара ремнем из толстой черной кожи.

Дни во власти Макнейра были для Джинни адским котлом, выжигающей все внутри агонией, которая не прекращалась ни на минуту, и она искренне считала, что хуже быть уже не может. Но потом, в прошлую пятницу состоялся званый ужин.

Мероприятие, которым Макнейр, было видно, очень гордился и которого он ждал с мучительным нетерпением. Он сказал ей, что на него приглашена элита Пожирателей смерти. И Джинни знала, что ей уготована там особая роль. Но она и предположить не могла, что воображение Макнейра окажется настолько извращенным.

На званом ужине Джинни ни разу не сделали больно физически, но психологические муки от того сильнейшего унижения, которое она в тот вечер испытала, причиняли ничуть не меньше боли, чем побои, которыми сопровождалось каждое изнасилование.

По задумке Макнейра, рабыня в этот вечер должна была стать чем-то вроде редкого зверька в контактном зоопарке для развлечения гостей. Но Джинни видела это иначе.

Лежа совершенно голой в центре стола, который был уставлен различными яствами, девушка ощущала себя рождественским гусем – главным блюдом с хрустящей корочкой, от которого каждый хотел оторвать кусочек.

Появляющиеся в гостевой столовой поместья Макнейра мужчины поначалу не верили своим глазам и подходили к столу, чтобы убедиться, что это не галлюцинация. А когда уверялись в реальности происходящего, то просто не могли упустить возможность пощупать каждый квадратик тела «поттеровской шлюхи».

И щупать было что – грудь Джинни была развита не по годам, и если не знать, что ей всего восемнадцать, можно было бы подумать, что никак не меньше двадцати пяти. Два пышных бугорка с крупными сосками сильно выделялись на фоне худенькой фигурки юной девушки, и это разжигало пожар желания в глазах похотливых гостей.

Сопровождая свои действия уничижительными репликами и гаденькими усмешками, мужчины, сидящие за большим обеденным столом, в перерывах между поглощением пищи, гладили нежную кожу девушки, запускали руки в ее шелковистые волосы и неприятно оттягивали соски, стоящие торчком от царящей в гостиной прохлады.

За какие-то полчаса, ощупанная всюду, куда можно было добраться, Джинни прониклась неимоверным отвращением к окружающим ее людям. А еще она ощущала себя грязной и использованной, и в какой-то момент она с трудом подавила порыв соскочить со стола и броситься прочь из гостиной, чтобы запрыгнуть в ванную и наконец-то смыть с себя следы прикосновений этих омерзительных людей. Но она не могла, просто потому что помнила, что Макнейр пообещал сделать с ее телом после ужина, если она не будет хорошей девочкой. Поэтому, даже не будучи парализованной заклятьем, она лежала словно кукла: так неподвижно, что у гостей не было сомнений, что на нее наложены чары.

Джинни помнила, как от неожиданности вздрогнул Амикус Кэрроу, когда она рефлекторно дернулась от прикосновения его пальцев к ее чувствительному соску, который за этот вечер уже так много раз терзали, что он покраснел и слегка ныл.

– Оцепенение спало, Уолд, – произнес Кэрроу.

– Она не под заклятьем, – самодовольно ответил Макнейр.

– Да ладно? – Кэрроу неверяще уставился в лицо Джинни, будто ища в ее глазах подтверждение слов Макнейра, что заставило девушку залиться краской от унижения. – Как тебе это удалось?

– Просто она знает, что будет за непослушание, – произнес Макнейр, склонившись к самому лицу Джинни. – Так ведь, малышка?

Губы Джинни задрожали и, она коротко кивнула, едва сдерживая всхлипы.

– Ого, всего за две недели выдрессировал? – Нотт-старший хохотнул. – Сильно.

Выдрессировал – это правильное слово. Макнейр именно дрессировал ее, как животное в цирке. По правде говоря, Джинни и ощущала себя эдаким животным в клетке.

Страх…. Раньше она не знала, что это.

Джинни всегда была смелым человеком, истинной дочкой своих родителей. Настоящая львица с когтями и клыками, которыми она умело пользовалась. Но одно дело отбиваться от наглых слизеринцев или приставучих старшекурсников, а совсем другое – оказаться в полной власти изощренного садиста, не знающего жалости.

Львица на манеже…. Словно заключенный в неволе зверь, Джинни чувствовала себя беззащитной и слабой перед укротителем, держащим в руках кнут, который нес с собой острую боль.

Макнейр очень быстро научил ее бояться. Он не делал ничего особенного – только ежедневно унижал и истязал ее, отдавая приказы. Он даже магию не использовал. Исключительно ремень и кулаки. И этого хватало, чтобы заставить ее подчиняться. Джинни не знала, но в Министерстве магии, где диких зверей иногда использовали для дополнительной охраны и некоторых других нужд, Макнейра иногда приглашали в помощь для укрощения особо непокорных из них. И выполнял он эту работу не только с энтузиазмом, но и большим успехом. Он точно знал, куда бить и как сильно, чтобы не вызвать непоправимых повреждений, но четко донести свою очередную команду.