Лайза открыла было рот, но так и не решилась опротестовать сказанное. Как ни крути, все в школе знают, что именно она была лидером и инициатором всех их проделок.

– Сегодня важный день для Хогвартса, а вы устраиваете мне такие сюрпризы.

– Простите, профессор, – почти в один голос проговорили ученики извиняющимся тоном.

– Думаю, вы понимаете, что завтра с утра вы берете тряпки и идете в кабинет зельеварения отмывать результат вашей выходки. Без магии. А сейчас, свободны.

– Все, кроме тебя Лайза, – добавил Кэрроу и, тяжело вздохнув, девушка опустилась обратно в кресло.

Когда они остались вдвоем, Амикус положил сцепленные в замок руки на стол и произнес:

– Ну, рассказывай, почему половина твоих соучеников теперь похожа на пикси-переростков?

Лайза не смогла сдержать смешок, вспомнив покрытое ярко-синей субстанцией лицо Дарлы. Затем, состроив огорченное лицо, она затараторила:

– Папочка, я не виновата. Просто на прошлой неделе Лестрейндж скормила гиппогрифу мое эссе по трансфигурации. Ну я и решила ей отомстить. Я хотела просто испортить ее зелье. Честно. Откуда мне было знать, что, если добавить щупальце растопырника в противонасморочную настойку, она рванет?

– Например, ты могла бы слушать профессора Лоуренса на уроках, – предложил Амикус. – Уверен, он упоминал о том, какие ингредиенты категорически противопоказанно мешать друг с другом.

– Ну, паааап, – протянула Лайза, – он такой зануда. Меня все время в сон клонит от его дурацкого монотонного голоса.

Амикус с трудом подавил улыбку.

– Знаешь, Лайза. Твоя причастность практически ко всем происшествиям, случающимся на территории школы, иногда заставляет меня сомневаться, что в тебе мои гены. Но сейчас ты смогла развеять мои сомнения. Да, ты определенно моя дочь, – Кэрроу откинулся на спинку кресла и, видимо, оказавшись в плену ностальгии, мечтательно поднял глаза к потолку, на котором расстилалось звездное небо, а затем произнес: – Я тоже не любил зельеварение. Ни на одном экзамене я не получил выше удовлетворительно, и то, думаю, это из-за того, что преподаватель зелий был деканом нашего факультета – он очень пекся о репутации Слизерина и не мог допустить, чтобы его ученик остался на второй год.

– Зелья – полный отстой, – скрестив руки на груди с угрюмым видом констатировала девочка. – Вот «Темные искусства и материи» – это круто.

– Да. Я заметил твою тягу к разрушениям, которые, к слову, способны вызвать подобные искусства, если их применять без должного контроля, – Амикус пристально взглянул дочери в глаза. – Мне же не нужно напоминать тебе, что темная магия, несмотря на свою «крутость», вовсе не игрушка, и изучаете вы ее исключительно для того, чтобы, если столкнетесь с темным магом, знать, что от него ожидать.

– Помню я, помню. Ты почти каждый день это повторяешь! Сколько можно, в самом деле?

– Ладно-ладно. Всё, иди на уроки. И не забудь: завтра с утра вы вчетвером отмываете класс.

– Привет, ты что-то рано, еще никого из родителей нет.

– Привет, Амикус, – Рабастан Лестрейндж пожал руку Кэрроу. – Слушай, скажи мне как человек, работающий с детьми, что у них с чувством стиля, а? Неужели мы были такими же в их возрасте?

– Ну, детям свойственно искать себя… И да, конечно, мы были ничем не лучше, – вдруг Амикус с сомнением повел бровями, – Погоди, а ты о чем-то конкретном спрашиваешь?

– Да, посмотри, вот что это такое? – Рабастан кивнул в сторону группы школьников, стоящих неподалеку. – Допустим, я готов принять тот факт, что им захотелось поэкспериментировать с цветом, но зачем красить волосы клоками? И почему именно в синий? Вот, скажем, чем плох зеленый – цвет Дома Слизерина?

– Басти, послушай…

– Ладно, не надо мне снова все это рассказывать, – Рабастан отмахнулся, не давая Кэрроу возможности закончить фразу. – Не буду я больше упоминать про отличия факультетов. Я прекрасно помню, что вы тут все стараетесь сделать учеников более сплоченными, и поэтому поделили их на классы независимо от Дома, к которому они принадлежат, и унифицировали форму, оставив только герб факультета на пиджаках. И я как бы не против… Просто, может, стоит подумать о том, чтобы они в целом выглядели презентабельно? Потому что, знаешь, эта молодежная мода…

– Да никакого отношения к молодежной моде это не имеет, – произнес Кэрроу. – У нас сегодня утром произошел инцидент в классе зельеварения. Половина присутствующих там учеников оказались пострадавшими. Кожу очистить получилось сразу, а для волос требуется больше времени.

Лестрейндж помрачнел.

– Инцидент, говоришь? – он тяжело вздохнул. – И кто на этот раз – мой сын или твоя дочь?

– Лайза, – ответил Кэрроу.

– Слава Салазару! Представляю, как бы взбесилась Лаванда, если бы мой оболтус опять что-нибудь выкинул. Знаешь, она мне до сих пор припоминает случившееся две недели назад. Говорит, это всё мои гены, что это из-за них Брэндону пришло в голову полезть на фестрала. И получается, я виноват заочно, что тот его лягнул, сломав ему руку.

– У меня наоборот. Когда Лайза что-нибудь учудит, Марисса винит во всем себя, вроде как плохо ее воспитала. Но я-то понимаю, что, когда дочку осеняет очередная «гениальная» идея – это работа моих генов.

Рабастан усмехнулся.

– Да уж, с детками нашими не соскучишься.

– Пусть лучше так, чем враждовать как враждовали мы, – произнес Амикус. – Они совсем другие. Твой слизеринец встречается с гриффиндоркой, а у моей тоже среди друзей ребята с разных факультетов – Амелия Малфой и Джессика Лонгботтом с Когтеврана, Катерина Долохова и Дэвид Уизли с Гриффиндора. Конечно, у них бывают мелкие стычки. Например, твоя Дарла терпеть не может Лайзу, вечно ей гадости делает, а моя отвечает ей тем же. Но это просто детские проделки и не идет ни в какое сравнение с тем, что творили мы. Наши дети определенно лучше нас.

– А почему портрет не «живой»? – Антонин вгляделся в портрет Гарри Поттера, висевший на почетном месте в коридоре славы погибших защитников Хогвартса.

– Мы с Джинни так решили, – ответила Гермиона. – Маггловский портрет на стене школы чародейства и волшебства – это как связующая ниточка для двух миров, к которым принадлежал Гарри.

– Вот вы где, а я вас повсюду ищу, – Антонин и Гермиона повернулись на голос. По коридору им навстречу спешила Катерина. – Праздник уже начинается, идемте.

Девочка подошла к родителям, и Гермиона обняла дочь за плечи, а Антонин положил ладонь на талию жены. Так, прижавшись друг к другу, они втроем двинулись в сторону Большого зала. Многие из людей, мимо портретов которых они проходили, были для Гермионы как вторая семья – Молли и Артур, Рон, Фред и Джордж, Перси, Чарли, профессор МакГонагалл, Римус и Тонкс…

Спустя столько лет, Гермионе наконец-то удалось уговорить Антонина посетить коридор славы. Едва они пришли сюда, она ощутила напряжение, которое сковало ее мужа, пока его взгляд бегал по портретам, висевшим на стене. С момента последнего совершенного им преступления прошло больше пятнадцати лет, но Долохов ни на секунду не позволял себе расслабиться, каждый день пытаясь искупить грехи, камнями лежащие на его совести.

Она не стала убеждать его, что люди, перед которыми он чувствует себя виноватым, может не сразу, но со временем, наверняка простили бы его, зная, сколько самоотверженных поступков он совершил и сколько усилий приложил, чтобы в Британии воцарился мир, чтобы потухли и стали лишь историей завязанные на идее чистоты крови конфликты, столетиями сотрясающие страну, чтобы магическое сообщество стало сплоченным, как никогда.

Гермиона понимала, что никакие ее слова не возымеют должного эффекта, пока Антонин сам не посчитает себя достойным прощения, ведь большую часть жизни он не получал поддержки и понимания, поэтому у него выработалась привычка противостоять проблемам в одиночку, от которой он еще не успел до конца избавиться за эти пятнадцать лет. Она могла лишь надеяться, что на каком-нибудь очередном семейном торжестве, сидя рядом с любящими женой и дочерью, в теплом кругу душевно улыбающихся ему друзей, он, наконец, осознает, что уже давно стал тем человеком, которым всегда мечтал быть – человеком, заслуживающим той крепкой дружбы и искренней любви, которые есть в его жизни. И что он больше никогда не останется в одиночестве.