Проснулся он оттого, что его тормошили. Открыв глаза, он с трудом сфокусировал взгляд на заплаканном лице Тамары, безжалостно тормошившей его и что-то говорившей сквозь слезы.
— Томка… Живая… — улыбнулся Мишка. По щекам его покатились слезы. — Томочка… Я не слышу ничего…
Тамара, часто-часто закивав и быстро вытерев ребром ладони слезы, вдруг куда-то умчалась. Вернулась она с ругавшимся доктором. Тот, без лишних церемоний отобрав у Мишки Димкину руку, небрежно отшвырнул ее в сторону, и, приподняв Мишку, принялся вертеть его голову. Головокружение накрыло моментально и с такой силой, что парень уже не понимал, плывет он, лежит или стоит. Одновременно с головокружением в него лилась страшная усталость. Усталость настолько сильная, что он уже не чувствовал ничего — ни сочувствия, ни жалости, ни голода… ничего, кроме раздражения и желания закрыть глаза. Хоть на пять минут, хоть сидя, хоть стоя…
Промыв Мишке уши, он крикнул:
— Боец, слышишь меня?
Мишка, очень странно слышавший доктора: одновременно словно изнутри — четко и ясно, и снаружи — на грани слышимости, кивнул, сглатывая вязкую слюну.
— Контузия серьезная. Ранами пусть медсестры займутся. Нужна будет операция — пусть ждет очереди, — все еще держа Мишкину голову, проговорил доктор. — Все, девочка. Мне пора. Там люди умирают, — доктор в заляпанном кровью халате поднялся и медленно побрел обратно.
— Спасибо, Сергей Иванович! — крикнула ему вослед девочка.
— Том… Димка… Его похоронить надо. Куда он руку-то дел? — беспокойно завозился Мишка, пытаясь повернуться на бок и ползти искать руку.
— Да лежи ты! — толкнула Тамара его обратно. — Сейчас принесу…
— Чего? Не слышу… — нахмурился Мишка. — Том… Знаешь… Ты до меня дотронься, тогда говори, тогда хорошо слышно, а так не слышу ничего…
— Гад ты, Мишка! — положив свою руку ему на лоб, с обидой произнесла девочка. — Теперь слышишь?
— Теперь слышу. Только больно лоб-то… — проворчал парень. — Том, ты только руку-то Димкину сыщи…
— Мало тебе! Сейчас принесу, — проговорила девочка, и, развернувшись, ушла, но вскоре вернулась, неся автомат. За ним на веревочке тащилась рука.
— На! Я командиру скажу, пускай Николай Егорыч сам с тобой разбирается, — вместе с угрожающими словами в Мишку полились горечь и обида. Девочка отняла свою руку от его щеки и ушла.
Вместо Черных пришел Арсен. У него была перевязана голова и закрыт повязкой один глаз.
— Ничего, видэть буду, а шрамы мужчину толко красят, — смеясь, ответил он на Мишкин тревожный вопрос. — Рад, что ты живой. Ваську убили… И командира тожэ. Тэпэр командир Черных.
— А Степаныч? Степаныч жив? — тревожно спросил у него Мишка.
— Стэпаныч жив. Ранэн чутка, но жив. Вчера вэс дэнь ранэных с поля боя нэсли. Фрица хорошо потрэпали, полковник к вэчеру подойти успэл, так они дали шороху. Погнали фрица далэко. Мы в тылу, считай. Но стрэляют пока. Сэгодня тожэ ранэных вытаскиваэм, но мэньше, гораздо мэньше. Уже мертвые в основном, — горько рассказывал Арсен. — И тэбя сестричка сэгодня нашла. Думала, помэр, а ты живой! — заулыбался мужчина. — Вот подлэчат тэбя, пойдем нэвэст красть.
— Зачем невест красть? — непонимающе нахмурился Мишка. — Погоди, Арсен… Какие невесты? Зачем?
Арсен расхохотался.
— Я тэбэ потом расскажу, зачэм, — отозвался мужчина.
— Арсен, не надо невест. Найди место, надо Димку похоронить… — тяжело сглотнув, перебил его Мишка. — Вот Димку похороним, а потом… Все потом… — тихо проговорил он, жалея, что Арсен убрал руку с его руки. Вместе со словами от мужчины лилась какая-то сила, уверенность, хоть и перемешанная с глубокой печалью, грустью и усталостью, а еще в Мишку от него вливался целый букет ощущений и обрывочных мыслей. И перед Мишкиным взором мелькали и хохотавший балагур Васька, вытаскивавший из костра запечённую картошку, и нежно улыбавшаяся Тамара, и гордо поправлявший свои шикарные усы чем-то довольный Степаныч, и серьезный Федотов, вдруг расцветавший улыбкой…
Кивнув, Арсен ушел. Вернулся он где-то через час с одним из солдат. Они переложили Мишку на носилки и понесли. На высоком берегу реки, перепаханном взрывами, на холме, под изрядно потрепанным, раненым и обломанным, но тем не менее чудом уцелевшем дубом, была выкопана небольшая, но глубокая яма.
— Думаю, ему тут понравится… — грустно сказал Арсен. — Ваське бы понравилось. И мнэ нравится… Лэжишь… Тихо, спокойно… Рэка, дэрэво, травка растет… Василий был бы доволэн, — Арсен вдруг отвернулся и отошел от ямы, подозрительно потирая глаза.
Димку похоронили. Мишка физически не мог поучаствовать в захоронении, но все время, пока мужчины закапывали яму и делали холмик, пошатываясь, простоял у могилы на коленях. Ребята поставили у изголовья небольшого холмика деревянный столб, покрепче вкопав его, прибили к нему доску, на которой ножами выцарапали имя, фамилию Димки, и возраст — восемнадцать лет.
Ехать в госпиталь Мишка отказался наотрез. Смертельно уставший хирург Макаров, вытаскивавший из парня осколки и зашивавший ему скальпированную рану на грани роста волос, что-то пробурчал по поводу ненормальной молодежи, но все-таки оставил его в дивизии. Возможно, на его решение повлиял и дефицит машин, которыми раненых отправляли в тыл, и то, что было полным-полно более тяжелых больных…
Мишка не знал, что, зашивая его, Сергей Иванович вдруг почувствовал идущие от молодого солдатика уверенность, злость и отчаянное желание остаться в батальоне. Хирург даже прекратил зашивать рану, ошалело тряся головой, решив, что от недосыпа и усталости у него уже начинаются галлюцинации, но парня оставил. Да и раны у него были не такие уж чтобы тяжелые, только контузия беспокоила старого хирурга, да загноившиеся ступни и обожжённые пальцы парня. Но лекарства подвезли, и Макаров очень надеялся избежать заражения крови и гангрены.
Отлеживался Мишка в санчасти. Постепенно к нему начал возвращаться слух, и он все реже просил держать его за руку при разговоре. Арсен забегал каждый день, приходя к доктору на осмотр и перевязку, рассказывал новости, рассказывал, что было в тот день. Дивизию пока с места не трогали — необходимо было полностью восстановить обоз, получить пополнение людьми, техникой и боеприпасами. Поэтому бойцы отдыхали, обучались и зализывали полученные в бою раны.
Зашел к Мишке и Черных, тоже приходивший на перевязку.
— Ну здравствуй, герой, — устало опускаясь на пол рядом с Мишкой, произнес капитан. — Как себя чувствуешь?
— Товарищ капитан, вы его или за руку возьмите, или говорите громче, а то он после контузии слышит плохо, — лежавший на соседнем матраце солдат, с трудом встав на колени, поднялся на ноги. — Вы побеседуйте, а я пойду прогуляюсь. Доктор велел ходить больше.
Кивнув, капитан накрыл своей ладонью Мишкину руку выше повязки.
— Миша, слышишь меня? — без особой надежды спросил он. «Не слышит… Контузия сильная. И почему в госпиталь не отправили мальчишку?» — подумал он, нахмурившись.
— Слышу, Николай Егорыч. Здравствуйте, — повернув к нему голову, улыбнулся Мишка. — А в госпиталь я сам не поехал. Сергей Иванович ругался сильно, но потом позволил остаться. Вы его не ругайте, он хороший доктор. Это я сам так решил, — ответил на невысказанный вопрос Мишка, лишь по затопившему его удивлению и взлетевшим вверх бровям капитана понимая, что ляпнул что-то лишнее.
Надо было спасать положение. Капитан, в полном изумлении уставившийся на Мишку, убрал свою руку.
— Николай Егорыч, не убирайте руку. Я вас тогда слышать не буду, — попросил капитана Мишка.
Черных, с подозрением глядя на парня, неуверенно вернул руку на место. Мишку затопили непонимание, удивление и даже… страх? «Умеет мысли читать? Да нет, совпадение… Может, просто доктора защищает? Думал, что я ругаться стану? А ведь понимает, гаденыш, что в госпиталь ехать должен…» Мишка, изо всех сил давя в себе удивление, вдруг понял, что слышит не голос капитана, а его мысли. Гоня от себя понимание произошедшего, он торопливо спросил:
