Откуда-то из-за спин немцев раздались пушечные выстрелы, и солдат, поднявшихся из траншей и шедших на врага, стало скашивать широкими рядами. В бой вступили танки. Но люди упрямо шли вперед, движимые жаждой мести — каждый из солдат понимал, что на месте вот этих несчастных, изможденных, сломленных людей могут оказаться и его родители, сестры, дети… И не было ни одного человека, не мечтавшего вцепиться зубами в горло тем выродкам, которые гнали мирных людей на мины, под пули, словно бессловесный скот.

Точно почуяв поддержку, ощутив спасение, женщины и старики, едва передвигавшие ноги, вдруг рванулись навстречу солдатам. Немцы принялись расстреливать бегущих людей в спины. Красноармейцы рванули вперед, стремясь прикрыть пленников собой, своими телами, и наконец поквитаться с проклятыми изуверами. На бегу, поравнявшись с бегущими людьми, солдаты кричали им про мины, про тропки… Но по вскоре зазвучавшим за спинами взрывам стало понятно, что мало кто из пытавшихся вырваться из ада людей их слышал.

До противника смогла добраться едва ли пятая часть солдат. Многие из них были ранены, но, движимые жаждой мести, продолжали рваться вперед, стремясь сокрушить врага. Завязалась рукопашная. Силы были неравны. Но и немцы теперь опасались использовать танки и пулеметы, боясь задеть своих.

Но сами танки шли. Пробираясь все ближе к нашим рубежам, они безнаказанно вели огонь по советским укреплениям, сметая все на своем пути. Танковые соединения дивизии двинулись навстречу немецким танкам. Броня советских танков была не столь мощной, как у немецких, но они вклинивались в боевые порядки вражеских войск, получая преимущество за счет скорости и маневренности, неоправданно рискуя собственными жизнями, расстреливали с близкого расстояния немецкие танки в бортовую броню.

Все поле было объято пламенем и дымом. Бой на короткой дистанции лишил немцев возможности использовать преимущества мощных пушек. Боевые порядки смешались, тут и там завязывались танковые дуэли, между сошедшимися на короткой дистанции танками шли дуэли человеческие, больше походившие на мясорубку.

Мишка, бредя по краю леса, видел разгоравшуюся битву, и не мог понять, почему пехота шла перед танками. По всем законам боя впереди должны были идти танки, а пехота за ними, прикрываясь броней.

Он шел, периодически выбираясь в пролесок, чтобы проследить за боем, который неуклонно смещался в сторону наших позиций. Что-то было не так… Наши явно проигрывали эту битву.

Забыв про боль в израненных ногах, Мишка прибавил шаг. Войдя в расположение, он не узнал его. Все вокруг было перепахано взрывами, по всегда многолюдной территории изредка пробегали в обоих направлениях солдаты, раненых против обыкновения не спешили доставить в санчасть, а, едва вытащив с поля боя, укладывали рядками недалеко от окопов. Те из раненых, кто еще мог двигаться, сами, надрывая зубами упаковку бинтов, бинтовали раны товарищам. Некоторые, кое-как обмотавшись бинтами, покачиваясь, вновь возвращались в окопы.

Замерев в прострации от увиденного, подросток ошалело крутил головой по сторонам. Со стороны обоза раздавались крики лошадей, похожие на плач. Мишка, пригибаясь и прикрывая голову руками, рванул туда. Обоза, по сути, больше не существовало. Тут и там валялись искалеченные, разорванные на куски и посеченные осколками трупы лошадей, перемешанные с трупами человеческими. Лишь несколько животных, страшно израненных, кричали от боли, не в состоянии подняться. Не в силах слышать их крики, похожие на крики детей, Мишка, достав из-за пояса трофейный пистолет, обойдя смертельно раненых животных, добил их.

Посмотрев на то, что осталось от «прачечной» и в бессильной ярости пнув пробитое снарядом корыто, Мишка обошел воронку и наткнулся на остатки походной кухни. Их большущий и такой уютный старый повар дядька Тарас сидел в стороне от очередной дымящейся воронки, раскачиваясь из стороны в сторону, баюкая в руках пробитую осколком окровавленную буханку. Левой ступни у него больше не было, а из обрубка ноги, словно срезанного гигантским ножом, текла кровь.

Вспомнив, как во время первого для него боя солдат, с которым они носили раненых в санчасть, перетягивал ремнем конечности, чтобы мужики не изошли кровью, Мишка бросился к дядьке Тарасу, на ходу вынимая пояс из штанов. Перетянув культю, он бегло осмотрел повара. Разорвав свою нательную рубаху, кое-как перемотал повару ногу и голову, прикрыв глубокую резаную рану, идущую от виска к подбородку, и, не обнаружив у него больше настолько же серьезных повреждений, то и дело подтягивая сползавшие без ремня штаны, пригибаясь и шарахаясь от близких разрывов, помчался к блиндажу майора.

Из блиндажа навстречу ему вылетел встрепанный Рыжов. Увидев Мишку, он с рыком бросился на парня и, только повалив того на дно окопа, узнал.

— Заяц, ты б переоделся. Грохнут в таком наряде, — выматерившись и поднимаясь с земли, прокричал Рыжов, и, одним прыжком взлетев на насыпь окопа, исчез в дыму и летящих комьях земли.

Взглянув на немецкие штаны и решив не нарываться, Мишка помчался к своей палатке. Этот край расположения уцелел. Влетев в палатку, парень быстро переоделся, попытавшись и так и не сумев засунуть кое-как обмотанные ноги в сапоги, запихнул добытую с таким трудом полевую сумку за пазуху и снова вернулся к блиндажу.

— Первые две линии обороны прорваны! Остались еще две, и все! Первая и седьмая батареи тоже погибли. Ввожу в бой последний резерв — вторую батарею. Прошу помочь людьми, техникой и боеприпасами, иначе не выстоим! У меня все в бою, все, даже обозники! — орал в трубку майор, перекрикивая взрывы.

Бросив трубку, майор, обернувшись, крикнул ожидавшему его Васильеву:

— Срочно остатки своей роты на вторую линию обороны. Иначе точно не устоим. У твоих автоматы, хоть огнем поддержат. И пулеметчика возьми туда, — быстро отдавал команды он. — Игнатов, вторую батарею на центр. Потом найди Божко и срочно его ко мне. И Степанычу скажи, пусть своих на левом фланге пнет. Они из пулеметов поливают так, словно у них ленты бесконечны! Пусть хоть иногда пальцы с гашеток убирают!

Коротко кивнув, Васильев исчез из блиндажа.

— Товарищ майор, — позвал Мишка снова схватившего трубку Федотова.

Резко обернувшись, тот взглянул на стоявшего перед ним пацана.

— Чего тебе? Степаныч со своими на левом фланге. Ранен? — кивнул он на Мишкины ноги.

— Нет, не ранен. Вот, — расстегнув гимнастерку, достал Мишка сумку. — В Сосенках у фрица взял. Спал он на ней, — коротко доложил Мишка. — Тамара вернулась? Живая?

— И что там? — выхватывая из Мишкиных рук трофейную сумку и нетерпеливо раскрывая ее, спросил Федотов. — Вернулась. Целая. В медчасть отправил, чтоб под огонь не попала, — хмурясь, проговорил майор, копаясь в сумке.

— Не знаю, что там. Я даже не открывал — некогда было, — проговорил парень. — Да и толку? Я один хрен по-немецки не понимаю.

Майор тем временем уже разворачивал на столе карту, всю испещренную пометками. Его лицо медленно вытягивалось, а глаза округлялись.

— Срочно сюда Черных позови, — бросил он Мишке, дрожащими руками вытаскивая из сумки содержимое.

Влетевший в блиндаж майора через несколько минут капитан, узрев разложенную перед Федотовым на столе карту, в точности повторил реакцию командира.

— Откуда… — прохрипел он, перекрывая звуки боя.

— Мишка притащил, — ответил майор, аккуратно сворачивая карту и засовывая ее в сумку. — Коля, лично доставишь полковнику. Он ждет тебя, и уже выслал навстречу несколько мотоциклов. Тоже возьми мотоцикл — так будет быстрее, и дуй. За сумку головой отвечаешь, — протягивая ему трофей, проговорил Федотов. — Богом прошу, Коля: будь осторожен. Сам вернись.

— Сделаю, Руслан.

Мужчины коротко обнялись, и Черных выскочил из блиндажа, запихивая под гимнастерку, к сердцу, трофейную сумку.

Майор взглянул на Мишку, и уже открыл рот, чтобы что-то ему сказать, но его окликнул связист:

— Товарищ майор, связи нет. Видимо, обрыв, — держа трубку в руках, проговорил он.