Глава

4

Высокие, чёрные, дугообразные брови правильной формы делали взгляд Халиды очень лёгким и прямым в отличие от моего из-под коричневых «птичек» бровей. Тёмные глаза тоже были слегка отёчными, веко, сильно нависшее над совершенно азиатским глазом, имело несколько мелких складочек. Но при всём этом она умудрялась выглядеть очень красивой и обаятельной женщиной. Да, очень красивой, только очень напряжённой и чересчур прохладной.

«Я не похожа на них, – пронеслось в моей голове, – совсем не похожа!»

Ахат поставил на газ маленькую измученную турку и заговорил, старательно и деловито проговаривая слова так, как говорит человек не ожидающий, что кто-то будет говорить, кроме него.

– Чтобы ты понимала, Гузель, ты относишься к роду князей из Кашгара, – с королевской гордостью произнёс он, не оборачиваясь на нас. В моём мозгу быстро мелькнула оценка его общения спиной. Так искусно умеют это делать только актёры. И я нахмурилась, услышав о Кашгаре. Кашгар? Это в Китае? Я что, я из Китая?! Я перевела взгляд на Халиду, её взгляд был остановившимся, куда – то в сторону, безразличный и лишённый всякого интереса к нам обоим.

«Странная дама», – едва ощутимо пронеслось в голове.

А Ахат продолжал непринуждённо и гордо:

– Твоя мать настоящая княгиня, имеющая собственный дворец в этом древнейшем городе. А отец учёный, переводчик из рода знаменитого Саади. Он знал восемнадцать языков и преподавал в Китае в университете. У них было пятеро детей. Адыл, Бахытжан, ты, я и Халида.

Он сказал это таким тоном, что я почувствовала потребность изогнуться перед ними обоими в глубоком поклоне перед их величием. Мои плечи припустились и руки задрожали. Но мой рациональный, зловредный мозг тут же грубо выпалил:

– И что заставило этих почтенных людей отдать одного из детей в детский дом?

Ахат обернулся с чашкой кофе и горячо воскликнул:

– А никто тебя не отдавал, Гузель! Они тебя потеряли.

«Что за хрень?! – возмутилась я про себя и снова посмотрела на сестру. Халида сделала выдох ароматным дымком тоненькой сигареты и жестко несколько раз ткнула её в пепельницу. Затем она встала и налила нам обеим чай. А Ахат без остановки, не прерываясь даже на дыхание, рыдая навзрыд, начал печальную историю о том, как на границе Китая советские чекисты остановили караван с маленькой княжной и её попечителями и заставили отдать всё добро, которое они везли из Кашгара. Причём старший из них, муж сестры матери заставил всех их проглотить алмазы, которые были целым состоянием. Я визуально представила себе бедную девочку тринадцати лет, не говорившую по – русски, которую отдали в русскую школу, а после выдали замуж за местного уйгура. Этот плохой дядя заставил её в первую же брачную ночь снимать ему сапоги, и она, гордая княжна ответила:

– Чтобы я княжна снимала сапоги батраку, не бывать этому!

Девочку звали Фатима Ханум. Но здесь в Советском Казахстане её назвали Патигуль. В казахском языке нет буквы «Ф», и Ханум никак не нравилось советским чиновникам: нет у нас и уже не будет ханов! Потому не Фатима Ханум, а Патигуль. К тому же её заставили отречься от ислама.

В ту же брачную ночь её изнасиловали и, как только она родила сына Адыла, выселили в другой дом. Бедная девушка могла только кормить новорожденного ребенка и, не сумев смириться с такой судьбой, она бежала, отказавшись от сына, с молодым переводчиком Иркеном, моим биологическим отцом. Времена для них были тяжелые, но в этой любви она родила Бахытжана, нашего старшего брата. Молодой паре нечего было есть и негде было жить, и в страхе, что ребенок умрёт Патигуль вернулась к своей сестре, которая была намного старше её и чей муж выдал замуж Патигуль из своих корыстных соображений. Те приняли их к себе, но недолюбливали и обижали обоих.

– А когда родилась ты, Гузель, – продолжал свою историю Ахат, то успокаиваясь, то снова рыдая, – родители сильно поссорились. И мама в отчаянии в отместку отцу отнесла тебя к реке, чтобы утопиться вместе с тобой. Но её спасли, а тебя… ты попала в детский дом.

Потом он предположил, что скорее всего отец заподозрил маму в неверности, потом вспомнил вдруг, как отец нещадно ругал мать за то, что она отнесла меня в детский дом сама. Потом были ещё какие-то версии, но я уже перестала понимать их.

Халида выкурила пятую или шестую сигарету и вдруг резко перевела тему:

– А чем ты занимаешься, Гузя?

Скажем так. Я сидела, пребывая в полном шоке. Все эти версии в голове у меня ни в какую не связывались, и я просто отупела от всех линий рассказа Ахата. Я встала, достала из кармана пуховика свои сигареты и тоже закурила. Я решила больше ни о чём не спрашивать, только слушать. А брат, вальяжно и гордо, внезапно перестав рыдать, с невкусно наигранным пафосом рассказывал мне о князьях, коими являлись мои родители, растерявших всё своё имущество и алмазы, тогда как сестра, перебивая его, кстати довольно бесцеремонно, всё время пыталась перевести тему с родителей на меня. Но Ахат настолько явно не давал никому из нас говорить и спрашивать, что я всё же решила, что тут что-то не так. Тем более, истории, которые он мне поведал более, чем театральны. Всего за тот вечер не расскажешь, но я увидела, как сильно разнятся брат и сестра. Как откровенно Халида не уважает Ахата, и как брату совершенно наплевать на сестру. Между делом, Ахат постоянно называл меня «Эдя», что означало на их языке, как он пояснил, старшая сестра. И делал Ахат это так подчёркнуто, что мне делалось слишком уж не хорошо.

Раздался резкий звонок на моём мобильнике, и я взяла трубку.

– Номер квартиры, в которой ты сидишь, скажи.

Голос сына был суровым. Я растерянно посмотрела на брата, потом на сестру.

– Это твой сын? – спросила она.

– Восьмая, – ответил брат и тут же побежал встречать его.

– Кем работает наш брат? – спросила я, пользуясь минутой его отсутствия.

– Он актёр, но это в прошлом. А сейчас он ивентом занимается.

Актёр?! Так вот откуда эта жажда всеобщего внимания и умение держать внимание на себе. Постановка голоса и мизансцены, хотя довольно неловкие и неуместные. Чрезмерная эмоциональность и некоторая напыщенность.

– А ты? – спросила я её.

– Медицинский туризм. Я волонтёр. Директор ТНТС по Казахстану.

– У него нет жены? – торопилась я, ясно понимая, что, когда Ахат вернётся мы уже не поговорим.

– Они не женаты. Она сейчас тоже придёт. Её зовут Бота. Он живёт у неё с осени.

– Живёт у неё? – переспросила я.

– Да, это её квартира. Она здесь хозяйка.

В прихожей появилась понятная возня, и Ахат вошёл, громко рассказывая о встрече с моим сыном:

– Я выбегаю ему навстречу, а он мне: «О! Мама, только мама -мужик!». Такой милый человечек.

Несмотря на открытую театральность сказанного, мы все рассмеялись, и Еркен заглянул в комнату. Первым делом он внимательно вгляделся в моё лицо и, убедившись, что я в порядке, поздоровался с Халидой. Еркен выглядел слегка растерянным, но счастливым. Я поняла, что он тоже погрузился в счастливое потрясение этого вечера, увидев нас троих воочию. Его страхи тут же рассеялись, но пронзительное нескрываемое изумление не сходило с лица. Я с гордостью и любовью наблюдала за своим сыном. Высокий, красивый, крепкого телосложения с явными буграми крепких мышц. Лицо у него полудетское, изумлённое с красивыми миндалевидными чёрными глазами под густыми выпирающими бровями, нос с легкой горбинкой и широкой космической улыбкой маленьких припухлых губ. От него всегда веяло удивительным обаянием, которое тут же отметила моя сестра. Мой сын был уверенным и предельно вежливым. И только его никому незаметные короткие взгляды на меня поясняли о его страшном потрясении, с которым он боролся достойно. Я вяло улыбалась, глядя на него. Надо сказать, что его присутствие всегда вселяло в меня силы.

И теперь Ахат переключился на Еркена. Я видела, как мой брат снова рыдал и смеялся, и всё старался понравиться моему вконец растерявшемуся сыну. Ахат был нежен и весел с ним, однако по дрожи его рук я понимала, что ему это нелегко даётся. Халида снова брызнула баллончиком себе в глотку и закурила. Я видела, что она не может справиться с напряжением и предложила ей сфотографироваться. Она с удовольствием сделала «счастливую моську», и я щёлкнула для нас обеих пару снимков.