И Витя Мареев, засучив рукава, «мантулил». Мял спинки и елейные шейки, удовлетворённо хекая. «Деушки» (Даша тоже иногда попадала под раздачу) помыкивали от поглаживаний, поскуливали от приминаний. Так понемножку перепадало из мирового обмена тактильно-сексуальных энергий и Виктору Александровичу Марееву – ко всеобщему довольству и пользительности. Изредка страждущих не набиралось, и тогда Мареев предлагался сам, в охотку.

По некоему странному закону этот человек, ежеденно погружённый, можно сказать, по локти в женскую плоть, безраздельно принадлежал в рабочее время (и во многом опричь него) внеэротичной Эде Ессеевне. Кое-кто прямо трандел, что эта стервь держит дядьку на подхвате для личных нужд, мол, отмазывает от полного и окончательного увольнения, а за это он ей делает всю мужскую работу по хозяйству.

Ну, делает, и хрена ль?

Мареев, кажется, так примерно и думал, улыбчиво не реагируя на дешёвые подначки завистливых неврастеников и психастеничек. А что той мужской работы? Отремонтировать утюг-розетку? Продуть сифон под раковиной? Самой значимой и энергоёмкой повинностью на Эдиной ниве у Вити Мареева были работы на могилке ейного покойного супруга. Вообще день рождения и день смерти лауреата Сталинской премии Сергея Павловича Царёва благодаря усильям Эды Ессеевны стали общенациональными праздниками в секторе, если не на всём предприятии. В эти дни с утра начинались всесекторские приготовления к поминовению, закупка водки и цветов, рубка закуси, обычное в таких случаях оживление от предвкушения выпивки, переговоры с заранее уведомлённым начальством о транспорте для поездки на кладбище, выезд к месту захоронения и, как устойчиво именовали это мероприятие местные дамочки, «возложение бюстов». Вне всенародных поминовений повинность по могилке всецело лежала на Марееве. Известно: подкрасить, поправить, посадить.

Но могилка могилкой, а как-то медленно-постепенно Дашка всё чаще стала обращать вниманье на возгласы Эды: «Витя… сходи… принеси… сделай… заедь за мной…»

Блин, как это он терпит помыкания?

А он – просто улыбался. Поймав неосторожный Дашкин взгляд, говорил: «Что, Даш, сделать массажик? Антихондрозный!»

Эта «сладкая парочка» начала тышком-нышком становиться чем-то цельным, неразрывным, вязалась в одно: «Эда с Мареевым».

«Виктор Александрович, а вас жена не пилит за бабу Эду? Или она не в курсе?» – норовили его поначалу щипать глупые особи, исполнившиеся мелкой душевной гадости. Эде, понятно, никто вопросов не задавал. Задашь, а потом она тебя с дерьмом «зъисть».

Но изнашиваются даже титановые поршня, а что уж говорить о людях! И здоровье «бабушки» стало давать перебои. То простуда, то давление, то подозрение на диабет. Теперь большую часть жизни она стала проводить дома, а не на работе. К полудню в секторе обычно раздавался телефонный звонок: Эда из дому приглашала Витю Мареева и отдавала пространные распоряжения: что купить из еды, какой кефирчик, в какой аптеке какие лекарства.

– Виктор Александрович, вы что, и готовите ей, и убираете? А где ж её хваленые племянники?

А Мареев – лыбился, и всё тут. Вот, блин!

Его жена Ольга Константиновна кому-то шепнула, что Виктор Александрович часто приходит домой заполночь.

В период просветления от какой-то желудочной хвори Эда стала патриотично посещать службу. В один из таких дней Дашке, вползавшей утречком в сектор после пешего подъёма на шестнадцатый этаж (лифт давно был отключён, как отопление и вода в сортире) и слегка пошатывавшейся, шибануло в нос чем-то мерзко-кислым.

А бабка где?

Оказалось, она к тому же упала, и её увезла машина скорой помощи.

…Перелом шейки бедра, – сообщили из больницы.

Всё, кранты! Типично для старушек, и из этого состояния они, как правило, не выходят. Но, Боже ж ты мой, Виктор Александрович умучится теперь! Это ж надо быть прямо-таки сиделкой, даже когда Эду перевезут домой. Простыни, личное бельё, кормление-лечение!

А он и стал сиделкой.

Утром появлялся в секторе, плющил бабам недомятые их мужьями остеохондрозные выи, докладывал люду «вести с фронта», то бишь сводку здоровья Эды, а во второй половине убывал на пост. Через два месяца он запел: «Милая, всё будет хорошо, солнце вновь подарит нам тепло…» Свершалось невероятное: перелом срастался.

Бабульчик собирался ходить!

Пропустив мимо ушей одиночную, можно сказать, случайную реплику Мареева «она не хочет сама себе менять исподнее», Арина Юрьевна сказала Дашке тет-а-тет: «Только любовь способна такую фантастику утворить! Но неужели это возможно между Эдой и Витей? Рассудок мой изнемогает!..»

Кто ж из двоих был ведущим, а кто – ведомым? И если лишь один из тандема любит, а второй – только позволяет себя любить, то как следовало распределить роли в этой паре? Буде таковой она являлась.

Начитанный начсектора Селеменев, объевшийся Блаватской, Елдашева и «ренегата Каутского», засандалил в народ такую сентенцийку: «Витя Мареев набирается молодой плотской энергии на утренних массажах, а затем ретранслирует её бабке».

– А что, – сказала инженер Ветка Сагайдачная, – не жалко! Тем более – процесс приятный. Да от таких рук любая сморщенная старческая плоть устремится к жизни. – И крикнула: – Виктор Александрович, вы меня сегодня поплющите?

– Шахерезада Степанна! – разминая пальцы, в полном соответствии с цитатой из спектакля Образцова «Необыкновенный концерт», призывно воскликнул сидевший под сиськоватой плакатной дивой Витя Мареев.

– Я готова! – сипло и громко, прямо по либретто, ответила Сагайдачная.

«Но какие там могут быть ласки?» – думалось Дашке, в воображении которой рисовались живые, однако не очень эстетичные картины, напоминавшие смесь голливудской эротики с трактатом «Занимательная геронтология». Бр-р-р!!!

«А почему бы и нет? – сказал ей муж. – На всяк инь найдется свой ян!»

Эда позвонила в сектор: «Девочки, я уже срастаюсь. Скоро выйду!»

Селеменев, имевший тошнотворное обыкновение к любым событиям подбирать цитаты, пробормотал: «В двенадцать часов по ночам из гроба встаёт барабанщик. И ходит он взад и вперёд…»

Но другой звонок произвёл куда большее впечатление. Дашка взяла трубку, и жена Мареева сообщила ей, что Виктор Александрович ночью умер.

Ка-а-ак?!!

Приехал от Эды в половине первого ночи, на последней электричке метро. Сразу заснул. И – не проснулся.

Царство ему Небесное! На Пасхальной неделе, да ещё так легко, во сне, без мук и болячек! Светлого человека Господь прибрал!

Боже, а как же теперь Эда?!!

И кто отважится сообщить ей? По всему выходило, что придётся Селеменеву.

На следующий день после поездки к Эде Селеменев сидел за своим рабочим столом какой-то потухший. Даже закурил, чего за ним не водилось.

На похороны в квартиру Вити Мареева пришли почти все бывшие работники сектора: ведущий инженер Поцетадзе, охреневающий РУХовец, в начале девяностых годов пускавший обильную пену за суверенизацию Нэньки, с выпученными «очима» глаголавший о том, что Украина по потенциалу входит в десятку развитых стран Европы, а то и мира, и стоит ей отпасть от клятых москалей-оккупантов, как она ракетой устремится к процветанию. Хрен там!.. Короче, так оно и случилось: теперь хохол Поцетадзе сидел по ночам в какой-то «пердянке», то бишь ларьке на окраине города – гнул спину на чернявого хозяина-южанина, торгуя всяческой резиной: жвачкой, а также, как он говорил, «противозачаточными кондомами» и проч.

Явился и бывш. ведущий инженер Чепушилин, подавшийся в ученики к известному целителю Дедичу, усвоивший от него прорицательную атрибутику и теперь не расстававшийся с янтарным маятником на суровой нити, буквально указывавшим касатику всю правду про порчу и сглаз, но ничего не говорившим, падла, про «когда зарплата», то бишь доколе будет зиять заводская трёхгодичная задолженность и когда же их контора начнёт получать новые бабки по заказам от двух министерств обороны – украинского и российского (хотя велись переговоры и с израильским, и с португальским, входящим во вражеско-дружественный агрессивно-миротворческий блок NАТО). Теперь, появившись в секторе, Чепушилин, помавая янтарным маятником аки кадилом, обошёл углы, в которых таилась тяжёлая энергетика, и «очистил информационные каналы от скверны».