Литмир - Электронная Библиотека

Власов умер от рака печени (не пил, ну, то есть «не пил», и не курил) в год десятилетия нэзалэжности, и хоронили его день в день с открытием на площади Соборности (бывш. Клары Цеткин) бронзового столба, символизирующего, как уверяли отцы города, тую-самую нэзалэжнисть-независимость (подчёркнутую очевидной фаллической формой строения, на маковку коего был насажен «сокил свободы»).

Власовский рак следовало бы назвать безысходностью. По такому же поводу скончалось уже множество заводчан, кабешников. И неважно – от чего они перемёрли, эти сорока-пятидесятилетние мужики-инженеры – от невероятных скоропостижно-затяжных болячек, от инфарктов или прямо шагнув с какого-нибудь восьмого этажа малосемейки и оставив семьи «напрызволяще», – всё это был один и тот же «власовский рак», именуемый безнадёгой, порождённой этой акульей системой, сократившей население украинской страны на четыре миллиона душ, ежели сопоставлять две последних переписи населения. Пожалуй, цифра «мирных реформаторских потерь» (а то и жертв, ибо весь процесс «нового государственного строительства» впору б именовать «жертвоприношением») была сравнима с потерями Украины в Великой Отечественной войне, которую в наспех склёпанных учебниках здешней истории именовали на новый лад не иначе как «вторая мировая».

На похоронах Власова ничто не предвещало Эдиного грядущего нездоровья, а Дашка, и сама зачастившая по женским врачам, пугавших её всякой хренотенью, с ужасом посматривала на старуху: неужель Власов окажется прав?

Дашка никогда не могла скрыть своего раздражения этой, с позволения сказать, женщиной. Стоило Дашку зацепить в каком-нибудь отвлечённом разговоре фразой о работе, как она тут же самопроизвольно включалась в «тему Эды». Прям-таки, действительно, изустно создавала сагу о «старшей Эде», погружая в тему и свою мать, и свёкра со свекровью, живших в других солнечных городах бывш. Союза, и друзей, институтских однокашников.

Библейскость, такая себе «саро-абрамовость» в Эдиной сущности-внешности наличествовали, а вот женское в ней угадывалось с превеликим напрягом. Оставалось гадать, каким образом по молодости военных лет попал с ней в семейную связку конструктор Царёв. То ли из-за невнимания к внешней стороне полового дела, будучи погружённым (а, по-украински сказать, и того пуще – «зануренным») в строительство оборонного щита страны, то ли безсознательно подражая Ульянову-Ленину, женившемуся на своём товарище почти по партийному долгу, махнувшему, так сказать, не глядя.

О женском в Эде не свидетельствовали ни сморщенное личико с чёрными усами (кое-кто говорил «усищами»), ни манера обстоятельного публичного сморкания и отхаркивания мокроты, ни возможность эпизодического появления в секторе после общественного туалета – с нижним краем юбки, по недосмотру заправленным сзади в трусы. Кто ж знал, что это были пока что цветочки.

Нельзя сказать, что работа на военном предприятии была лишена какого-либо эроса. Наоборот, половая жизнь везде и всячески бурлила, никоим образом не сникая в застойные благополучные времена, приподнявшись в эпоху безголового горбачёвского оптимизма, а в десятилетку незалежной безнадёги и вовсе расцветя буйным цветом. Что, в общем-то, неудивительно: о таком феномене нам уже рассказала литература про концлагеря, в которых обострялись все чувства, наэлектризовывались инстинкты, где включался механизм последнего шанса самореализации. В сходных условиях – когда численность заводского населения непрерывно сокращалась, а работы фактически не велись, что ещё оставалось «бедным крестьянам»? Словесники из инженеров, изменив одну буковку, быстро переиначили название организации на «Притон», что, конечно же, было преувеличением.

Попервости, ярким примером горючей любви в Дашкином секторе стала для всех обоюдоострая страсть техника Ленки Загний и замдиректора Дементия Самвеловича.

Чудо-Ленка, не скрывавшая своих инстинктивных устремлений ещё в те времена и обзаведшаяся за восемь лет тремя дитёнками от разных мужиков, вдруг закрутила с Дементием Эстонченко такую любовь, что маленькому небу их сектора стало жарковато. «О, как она совершила его на глазах у всех!» – сказал бы об этом грехе стихотворец А. В. Последствия чувств привели к тому, что Ленка к трём добавила четвёртого, а затем и пятого мальца, и завела двух котов – в своей однокомнатной малосемейке. Но это ей не помогло. Приворотные роды не подействовали на Самвелыча, запоздало включившего в мыслительный процесс и свою главную голову, к тому ж, его армянская жинка, присоединив к борьбе за правое дело весь семейный клан, поставила вопрос ребром. Ну что оставалось делать, учитывая к тому же, что любовный угар к невзрачнейшей пигалице помалу рассеивался, иногда, впрочем, изрыгая остаточные протуберанцы. Последним на текущий момент восклицательным знаком в этой историйке, имеющей к нашему случаю лишь касательство, стал таковой Ленкин художественный жест. Желая сохранить за собой иллюзию последнего слова, она однажды подстерегла на трамвайной остановке не подозревавшую подспудного умысла и никогда прежде её не видавшую соперницу (законную супругу Дементия), завязала ничего не значащий разговор, который завершила «коронной» эскападой: «Передайте Дёме привет от Ленки!» – «От какой?» – «У которой п…да на коленке!» Громко, инфернально расхохотавшись, Ленка впрыгнула – как в набежавшую волну – в надлежащий трамвай, и отъехала к своим семи подопечным – на длительный срок отпуска по уходу за малышом.

Короче говоря, секс-атмосфера в секторе была подогретой, искры иногда проскакивали. От тишайшей, умнейшей, милейшей и симпатичной Арины Юрьевны неожиданно ушёл супруг, работавший в соседнем секторе, а она, почти назло, через годик вышла замуж за давнего своего воздыхателя из того же соседнего сектора. Периодические возвращения Власова из шабашных поездок тоже оживляли пейзажик, поскольку человек он был южных кровей, беседы вёл иной раз, да пожалуй что чаще всего, с эротическим флёром.

Теперь – самое время молвить словцо о Викторе Александровиче Марееве, эдаком аккумуляторе сексуальной напряжённости, старожиле и ветеране мужского населения Дашкиного сектора.

Звали этого седовласого дядьку забавно, так же, как и главного героя школьной советской известной книжки. Надо ли сомневаться, что любой коллега-смежник, звонивший в сектор, всегда осведомлялся: «Витя Мареев – в школе или дома? Г ы-г ы».

Мужик Мареев, без преувеличения, был всеобщим любимцем, равно в той мере, в какой всеобщим раздражителем была Эда. Любовь пространств к индивиду, как и ненависть, есть вещь умонепостижимая, хотя, наверное, обусловленная какими-то провиденциальными завязками. Виктор Александрович был мягок и улыбчив, безотказен и компетентен. Приятный, с тёплым баритоном. Как сказала одна молодая инженерка, «милый дяхан».

Строго говоря, будучи ведущим инженером по старым заказам, Мареев почти отошёл от конкретных дел и занимался общими вопросами, консультируя более молодых сотрудников (то есть всех, за исключением Эды, которая была на семнадцать или сто семнадцать, что ли, лет его старше). Общие вопросы Вити Мареева, как уже сказано, касались и женской плоти. Касались – в прямом смысле. Будучи кормильцем семьи, он, в отличие от страдавших секторских дамочек, прятавшихся за умеренно широкими мужними спинами, не мог позволить себе праздного простоя организма, а обязан был ковать для семейства живую копейку. Обладая от природы сильными и чуткими руками, Мареев освоил искусство массажа или, если взять термин регистром выше, мануальной терапии.

Мял он не только безплатные спины и холки начальства, но и мослы дальних, богатеньких клиентов. Однако самочинной радостью для Мареева всегда оставалось массирование сотрудниц. Ещё прежде массажной эпохи замеченный в естественной склонности к разглядыванию обнажённых женских тел в газетах-журналах, Мареев по-доброму был снабжаем бабами, благоволившими пожилому, но осанистому мужику и баловавшими его такого рода изобразительной продукцией. А добра этого теперь, по выходе страны из-за «железного занавеса социализьма», попадалось уйма. Порнуха прорывалась почти в каждой газетёнке. Ну и тащили Вите Марееву картинки – те, на коих продукты были посиськастей да пожопатей. Счастливец неизменно комментировал подарки, кое-что улыбчиво вывешивал на вернисажный отстой – над рабочим местом. Место было действительно рабочим, а в иные дни – так и очень. Когда менялась погода, секторские «деушки» приходили с потянутыми шеями, радикулитами. Тянулись «на огонёк» и ближние-дальние соседки.

8
{"b":"803347","o":1}