Андрей Януарьевич снял трубку телефона, набрал номер, и тихий, задушевный голос, певший песню под гитару на одной из баз НКВД под Магдебургом, сказал:

— Иванцев у аппарата.

— Не в службу, а в дружбу, Миша. Очень нужно поговорить с Полуэктовым.

— Ты же завязал, Андрей.

— Я помню. Скажи там, что я готов работать в ночное время. На полставки.

— Ты окончательно решил?

— Да.

И повесил трубку. Миша не обидится. Он поймет. Решение вновь вернуться далось нелегко. Это не ОББ, где нужных людей берегут, не давят катком репрессий, где нет особо опасной информации. Где все же ценят человеческую жизнь.

Но он все же решился вновь вернуться, хотя в сорок первом ушел на фронт, опасаясь за свою жизнь здесь, в тылу. Теперь пришлось отказаться от вынужденного нейтралитета. Очередной «висяк» ОББ — ерунда, спишут на трудности послевоенного времени. Главное — дело, его дело.

Снова этот «Клейкость». Не хотелось бы в очередной раз обломать об него зубы.

Ребята откатывали пальчики у всех трупов, для морга даже вызвали на подмогу студентов из Военно-медицинской (опять эта Выборгская сторона). Работа предстояла долгая, трудная, но труднее было с «делом партийцев», как про себя назвал Андрей Януарьевич.

Разумеется, Ланган знал, что рано или поздно на него выйдут. Но пути отхода продумать не успел.

Он раскрыл пожелтевший телефонный справочник, нашел нужный номер, дважды подчеркнутый карандашом.

Немцева Марина Александровна.

Секретарь партии на клеевом заводе. В прямом подчинении у бывшего начальника Ленжета товарища Полуэктова. От Полуэктова ниточки тянулись в Ленжиртрест, а оттуда в Министерство легкой промышленности. Ленжиртрест курировался Смольным.

Андрей Януарьевич откинулся на спинку стула, постучал карандашом по столу и вздохнул. Курировала Ленжиртрест помимо всего прочего эта тварь горкомовская со своим любовником из МГБ.

Уже второе дело проваливается на этом тресте. В прошлом году он вел дело Анатолия Линевича, бывшего работника ГОХРАНа, обвиняемого в хищении государственных ценностей Эрмитажа. Дело вышло на одного из руководителей Ленжиртреста уже упомянутого товарища Полуэктова. И все. Лангана вызвали на ковер на Литейный и приказали дело по-тихому прикрыть.

Андрей Януарьевич действительно прикрыл по-тихому. Линевич задушен на собственной квартире, а Полуэктов попался на искусно расставленную ловушку. Поймали за руку прямо во время сжигания трупов в печах костеобрабатывающего завода. Опешили даже бывалые оперативники, и Полуэктова взяло под свое теплое крылышко МГБ.

Ланган пожалел, что не пристрелил его сразу. Но эмоциональная невоздержанность может очень плохо кончиться. Потерять осторожность очень легко. Наверное, это все же к лучшему, что расследование по горячим следам снова привело на Екатерингофку. Конечно, доказать, что там сожгли трупы банды Миши Выборгского, не получится.

Дело Миши Выборгского лежало прямо перед ним. Показания судебно-медицинской экспертизы были изменены во время закрытия дела Полуэктова, но у Андрея Януарьевича остался черновик.

Миша Выборгский был застрелен в спину. Вскрытие показало, что в его легких содержится вода, а это значит, что он упал в Екатерингофку еще живым и захлебнулся. Труп был выловлен утром, поэтому, как предположил Ланган, его не успели подобрать и сжечь.

На костеобрабатывающий завод нагрянула проверка. Московская экспертиза в прошлом месяце показала, что пепел, выскобленный из печей, и костяная крошка — это останки людей. Прокуратура возбудила уголовное дело. Дальше следствие велось уже не Андреем Януарьевичем, но его периодически просвещали в перерывах между совещаниями на Литейном.

Иванцев охотно делился сплетнями, не по телефону, конечно. Но было что послушать. В прошлом месяце, когда жизнь их снова свела по делу, связанному с хищениями на складе продовольствия, Иванцев обмолвился о Полуэктове и намекнул Лангану еще кое о чем. Андрей Януарьевич понял его почти без лишних слов: Полуэктов приговорен к высшей мере.

— Тридцать седьмой, Андрей, — с многозначительной улыбкой произнес Иванцев, — Полуэктов у нас в списке тридцать седьмой.

Символично. В тысяча девятьсот тридцать седьмом Ланган Андрей Януарьевич впервые привел смертный приговор в исполнение. Последний, официальный, был летом сорок первого за два дня до войны. И еще был в сорок пятом, когда расстреливали эсэсовцев в Магдебурге и производили зачистку Берлина. Тогда пистолет раскалялся, до его ствола было не дотронуться пальцем, а потом клинил затвор.

Сейчас у него был другой ТТ, не тот самый. Майор вытянул его из кобуры и положил на стол. Любовно, ласково погладил вороненую сталь и улыбнулся, доставая из ящика стола оружейное масло. Он чистил его по старой привычке два раза в день. Раньше приходилось чистить часто, после каждого выстрела. Сейчас на спусковой крючок приходилось нажимать значительно реже.

========== Глава 4 ==========

Окна на втором этаже горели ярко. Сегодня Людмила Иосифовна сама сняла плотные синие шторы, свернула в тугой узел и положила в шкаф.

Валентинов стряхнул пепел с сигареты в пепельницу и еще раз спросил:

— Ты уверена в этом, Люда?

— Абсолютно.

— Но они копают под Ленжет! И не мне тебе рассказывать, что такое проверка из Москвы, что такое негласное расследование и чем оно обычно заканчивается.

— Ян, Ленжет — это Полуэктов и люди Чеснокова. Это не мой уровень. И я не занимаюсь теми хищениями, которые вижу в отчетах. Меня больше волнует то, почему отдел по борьбе с бандитизмом заинтересовался клеевым заводом. И почему ты, — она подчеркнула это слово, — не доложил мне все подробности.

— У меня нет такого допуска.

— У тебя? Нет допуска?

Ильиченко фыркнула и покачала головой:

— Не ври мне, Ян. Ты мне просто не хочешь ничего рассказывать, потому что боишься, что это повредит твоей карьере. Так что же знает УГРО?

— Ничего. Их заставили переделать отчеты и закрыть на это дело глаза.

Женщина села на край дивана и медленно налила себе в стакан чай. Размешивая ложечкой сахар, тихо заметила:

— Не тяни, Ян.

— Эксперты выявили в пепле человеческие останки.

— Однако далеко шагнула судебная медицина, — Ильиченко коснулась пальцами края стакана. — Может, еще и поименно каждого сожженного назвали?

Она усмехнулась и поднялась с дивана, отряхивая плотную синюю юбку. Прошлась по комнате, покачиваясь на каблуках, от окна до двери и обратно. Ее высокий лоб прорезала продольная морщинка. Людмила Иосифовна заговорила резко, отрывисто:

— Значит, мы кого-то пропустили. Или мелкая сошка проболталась.

— Это невозможно. Мои люди допрашивали каждого, до последнего сопливого хлопца.

— Коты? Домушники? Дергачи? Ты о них, об этих вольных художниках подумал?

— Да. Их расстреляли всех. А остальных, мелочевку вроде проституток и босяков этим надолго припугнули. Новые мазы не сунутся. Им своя шкура дорога.

Ян смял окурок в пепельнице и вздохнул.

— Не вздыхай, — Ильиченко улыбнулась. — Свяжись с МВД, по служебному делу попроси досье на московских. Кто там верховодит, сколько их там человек. Мне нужно знать все, чтобы найти трещинку в их банде.

— Нам не удастся очистить район в короткие сроки. Да и нужно ли это?

Она резко, стремительно, как змея, склонилась к его лицу:

— Ты на что намекаешь?

— Ланган.

Людмила Иосифовна медленно выпрямилась и прищурилась. Скрестила руки на груди и сказала холодно, с металлическим привкусом в голосе:

— Разберемся.

***

Шалман гулял так как гуляют в последний раз в жизни: со скрипом патефонной пластинки, с самогоном, трофейным шампанским, с песнями про жизнь-кручинушку и тюрьму казенную.

Ланган потоптался на пороге, но дальше — к столикам, к девкам, смеявшимся с размазанной по губам трофейной помадой, к небритым хмурым типчикам «не подходи, дядя, зарежу» — не пошел. Не пошел не потому, что забоялся, а потому что цель его визита прошла мимо него, вихляя бедрами и вешаясь на шею какому-то переростку в кургузом черном пиджачке.