– Все данные передаются-с лично ему, после чего сам Науменко и выписывает отдельным бланком имена и фамилии казненных.

– Науменко ко мне.

– Есть! – рапортует помощник и спешно удаляется за дверь.

Михаил Григорьевич прохаживается по кабинету.

Ох, как же не вовремя он отказался от спиртного.

Вернее, не сам отказался – под страхом трибунала ему запретили выпивать больше рюмки в день. Свою норму на сегодня он, к сожалению, уже выпил, а рисковать и наливать еще опасно. После второй его будет не остановить, сорвется. И он об этом прекрасно знает.

А уж если сорвется…

Прошлый такой срыв закончился тем, что его с позором, унизительно разжаловали в полковники.

Он прохаживается вдоль шкафа.

Смотрит на то место, где не так давно, за этой самой деревянной дверцей, были составлены ненаглядные бутылки с коньяком. Да какой коньяк, глоток солдатского спирта вполне бы сейчас устроил.

Михаил Григорьевич смотрит на стакан.

Поднимает графин с водой и, откинув пробку в сторону, прикладывается прямо к горлышку.

Слышится стук в дверь.

– Разрешите?

– Да! – говорит Михаил Григорьевич, вытирает воду с подбородка и возвращается за стол.

– Лейтенант службы безопасности Науменко прибыл.

Как быстро, отмечает Михаил Григорьевич. Минуты не прошло. Будто лейтенант был готов к тому, что его должны вызвать, и ждал все это время под дверью.

– Садись, лейтенант.

Михаил Григорьевич предлагает папиросу, подвигает пепельницу к собеседнику и сам закуривает.

Он всегда так делает, когда ему предстоит неприятный разговор. Это стало своеобразным ритуалом. Он даже не замечает, как руки сами проделывают все эти действия.

– Скажи мне, лейтенант Науменко, ты вот что, самый храбрый? Или самый глупый? – Михаил Григорьевич делает паузу и следит за реакцией своего подчиненного. – А может, тебе просто больше других надо?

Лейтенант смотрит на начальника и искренне не понимает, что здесь происходит. О чем вообще речь и почему полковник позволяет себе разговаривать с ним в таком тоне?

– Никак нет.

– Отставить свои «никак нет». Я не буду тут вилять перед тобой вокруг да около. Говорю прямо. Если ты, гад, собираешься и дальше заниматься диверсиями, накажу.

– Какие диверсии?

– За мой счет в гору метишь? Не выйдет. Уж я таких, как ты, на своем-то веку повидал. Сам таким когда-то был.

– Товарищ полковник.

Начальника передергивает, когда его называют полковником.

Он никак не может смириться, что его, комиссара государственной безопасности, разжаловали. Да еще за что? За то, что он исправно нес службу и с полной самоотдачей служил своему Отечеству?

– Молчать!

Михаил Григорьевич ударяет кулаком по столу, отчего пустой стакан опрокидывается набок.

– Прежде чем в другой раз начать писать гнилые отчеты, подумай своей пустышкой. Может, не стоит прыгать выше головы. Тем более выше головы своего начальника.

Науменко хмурит брови, он явно недоволен, но не смеет перебивать старшего по званию.

– Подумай, может, не все осужденные были казнены? Может, кто-то из них умер своей смертью? От болезни например.

Вот теперь все встает на свои места.

Теперь Науменко понимает, к чему ведет рассерженный полковник. Науменко понимает, но он категорически не согласен. Он хочет поспорить, сказать, мол, что он не имеет права заниматься подделкой документов.

Хочет возразить, но лишь хмурит брови и молчит.

Науменко боится своего командира.

– Язык проглотил? Молчишь? Правильно молчишь. Лучше слушай и запоминай.

Михаил Григорьевич постукивает пальцем по столу и говорит, что сейчас в камере с осужденными к высшей мере трое.

– Оставшиеся. В курсе? Недобитки из прошлой партии.

Он показывает три пальца и считает: раз, два, три.

Михаил Григорьевич говорит, что на днях должны доставить новые две сотни и нужно освободить для них помещение. Он фальшиво смеется и говорит, что святой троице пора покинуть свое насиженное гнездышко.

– Приговор в исполнение. Понимаешь? – Полковник делает затяжку и звучно выдувает дым. – Но из них казнен будет лишь один.

Науменко не знает, как реагировать. И он не до конца понимает, что от него хочет полковник.

– Один. Запомнил? Лейтенант Науменко. – Михаил Григорьевич произносит «лейтенант» издеваясь, намеренно запинается на каждой букве.

Науменко не отвечает.

Объяснение коменданта звучит как школьная задачка или загадка. У Маши было пять зеленых учебников, у Пети два синих и один красный, Коля носил в рюкзаке большую энциклопедию. Сколько в сумме у детей книг, если один из ребят постоянно врет?

– Товарищ полковник государственной безопасности, вы хотите отпустить остальных заключенных? Я так думаю…

И опять Науменко называет полковника полковником.

Естественно, в этом нет никакого нарушения, парень правильно обращается к старшему по званию.

Но каждый раз…

Каждый раз, когда полковнику напоминают о его разжаловании, его лицо багровеет, его губа подергивается, его челюсти сжимаются.

– Младший лейтенант! – перебивает его Михаил Григорьевич. – Никому не интересно, что ты там думаешь! Все осужденные умрут.

– Никак нет, лейтенант, – поправляет Науменко оговорившегося Михаила Григорьевича. – Просто лейтенант. Не младший.

– Не перебивай, младший лейтенант. Я говорю, что остальные осужденные тоже умрут, обязательно. Мучительно и раскаиваясь. Но по твоим документам они умрут от неизлечимой болезни.

Михаил Григорьевич пальцами тушит папиросу.

– Ты все понял?

Младший лейтенант Науменко хочет уточнить. Он желает спросить, официальный ли это приказ, и вообще приказ ли это?

Но боится.

У любого другого человека Науменко обязательно бы спросил. Он показал бы характер. Но, сидя напротив Михаила Григорьевича, парень опускает глаза и лишь кивает головой.

– Не слышу!

– Так точно.

– Что так точно?

– Так точно! Я все понял, товарищ полковник государственной безопасности, двое из трех умерли от болезни.

Михаил Григорьевич растирает окурок.

Если парень не прекратит к начальнику обращаться «полковник», он рискует выйти из кабинета рядовым.

Черная сажа вперемешку с табаком окрашивает кончик указательного пальца Михаила Григорьевича.

– Тогда пшел вон.

Полковник показывает черным пальцем на дверь, и лейтенант, теперь уже младший, слегка пошатываясь, выходит из кабинета.

Михаил Григорьевич провожает парня суровым взглядом.

Полковник не доверяет ему.

Полковник знает, что неженка Науменко захочет пожаловаться на своего командира. Прибежит в казарму и тут же засядет строчить плаксивую докладную.

Михаил Григорьевич в этом не сомневается.

Он видит людей насквозь. А уж этого молодого глупого лейтенантика и подавно. И у Михаила Григорьевича уже есть план, как поступить с трусливым жалобщиком.

Ох и как же не вовремя он бросил пить.

Как же все не вовремя.

Полковник выходит, закрывает свой кабинет на ключ и отправляется в тюремный блок.

Ему не нравится, что в последнее время слишком много людей реабилитируют. Это из рук вон плохо. Назначают сперва высшую меру, а через день присылают бумажку с оправданием.

Михаил Григорьевич убежден, он твердо верит в то, что невиновные не попадают к ним.

По крайней мере, так он для всех объясняет свое нежелание отпускать оправданных осужденных. Так он для себя объясняет убийства реабилитированных посмертно. И пока он знает, что правда на его стороне, он, советский человек, гражданин, будет лично, как он всегда выражается, давить гадов голыми руками.

Троица приговоренных ожидает казни.

Если продолжить ждать, не ровен час, пришлют и по их душу проклятую писульку с оправданиями. А этого полковник Михаил Григорьевич никак не может допустить.

Лучше поспешить с приговором.

И лучше, чтобы справедливая казнь выглядела как несчастливое стечение обстоятельств.