Поэтому буду писать по порядку все, о чем мне известно, и что, как мне кажется, может оказаться тебе полезным.

История берет свое начало еще в те далекие годы, когда твой дедушка был молод.

Ты о нем наверняка ничего не знаешь.

Звали его Михаил Григорьевич.

Человеком он был, прямо скажу, неоднозначным. Оценивать его поступки я не вправе.

Да это уже, наверное, и неважно.

Каким бы он ни был, в одном я уверен на сто процентов. За свою семью он отдал жизнь.

В те времена он служил в армии.

Быстрыми темпами продвигался по карьерной лестнице. Мечтал, как и многие тогда, о славной карьере военного.

Михаил Григорьевич цеплялся за любую возможность. И когда его отправили служить на Север, в глушь, в неизвестно какой исправительно-трудовой лагерь, твой дед лишь обрадовался.

Все, что написано ниже, это мои воспоминания рассказов отца, твоего деда Михаила Григорьевича, о событиях, что привели к таким жестоким последствиям. Либо описания ситуаций, которым я лично был свидетелем.

Объясню, что же на самом деле с тобой происходит и как с этим можно жить дальше.

В конверте ты найдешь папки с различными досье. Я постарался сохранить для тебя хотя бы часть документов. Собрал все, что только удалось.

Они понадобятся на случай, если ты сочтешь меня глупцом, обманщиком или сумасшедшим.

Документы помогут тебя убедить или переубедить. Данные ты всегда сможешь проверить.

Что ж.

Приступим».

– Вик, а что ты не пришла? – раздается звонкий голос брата.

Вика так увлеклась чтением, что совсем забыла о своем обещании отцу присмотреть за Димкой.

– Пришел уже?

Вика закрывает и прячет дневник.

– Ну что? Как в школе? Сколько двоек принес?

Димка смеется и мотает головой.

– Ладно. Тогда давай переодевайся, руки мой и марш за стол. Сейчас будем обедать.

Мальчик знает, что спорить с сестрой – гиблое дело.

Снимает рюкзак и с лицом, как будто его не есть, а работать на каторге заставляют, идет к себе в комнату.

Вика смотрит в сумку. Она съела почти все булочки. Суп не приготовила. Что ж, покормит брата макаронами с сыром. Папа вряд ли похвалит ее за такой обед, но Димка любит макароны, пусть лопает. Быстро и вкусно. И если не слишком привередничать, можно сказать, полезно.

– После еды сразу за уроки! – говорит Вика.

Она старается докричаться в соседнюю комнату.

– К возвращению папы чтоб всю домашку сделал. Слышишь? Я потом проверю.

Вика наспех убирает документы.

Прячет стопки под кровать.

Братик, скорее всего, заметил странные бумаги, но, если не акцентировать на них внимание, он может и не вспомнить.

– Вик, а что это там?

Мальчик стоит в дверях комнаты и показывает на завалившуюся под стол фотографию.

– Ничего. Пошли макароны с сыром есть?

Димка при слове о его любимой еде хлопает в ладоши.

Главное, чтобы отцу не рассказал, чем его сестра кормила. К возвращению папы Вика успеет приготовить куриный суп.

– Руки вымыл?

– Вымыл-вымыл, – причмокивает и облизывается Димка.

– Папе скажем, что ели суп. Идет?

Димка на все согласен. Суп он терпеть не может. Братик пританцовывает и топает на кухню.

Вика поднимает с пола свалившийся со стола снимок, который заметил Димка, и, прежде чем успевает спрятать его к остальным бумагам, замечает, что на нем запечатлено.

Девушка от неожиданности выпускает фотографию из рук и еле сдерживается, чтобы не вскрикнуть.

На снимке чье-то расчлененное тело. Голова отделена от туловища и не мигая смотрит в объектив, прямо на Вику.

Девушка нервно запихивает фото в середину стопки, заталкивает следом под кровать полотенце, кофту, плюшевого медведя, все, до чего только может дотянуться рукой. Спускает покрывало с кровати до пола и на всякий случай вдобавок закрывает свою комнату на замок.

Она хочет поскорее забыть увиденное.

Хочет развидеть.

Вика торопится к брату.

Ей срочно, пока ее не стошнило, нужно на что-то переключиться. На что-нибудь приятное.

Она греет воду в кастрюле.

Димка беззаботно смотрит мультик. Дурацкая, надоедливая песенка играет на всю кухню.

«И Барсик прыгнул вниз, живет такой вот белый кот».

Вика забрасывает макароны в кипящую воду.

«И Барсик… Барсик прыгнул вниз, живет… живет такой вот белый… белый кот».

Что за бред показывают детям?

Вика подвигает брату еду, достает вилку, а из головы у нее никак не выходит снимок изувеченного мертвеца.

Димка выдавливает, обильно поливает кетчупом тарелку.

Томатный соус расползается по макарончикам, словно кровь по снегу. Вика не может выбросить из головы то лицо с фотографии. Такие ужасы она раньше видела лишь в кино, где актеры, где грим. Но на том фото, Вика уверена, был реальный человек.

И он смотрел.

Прямо на нее.

Своим безжизненным мутным взглядом.

Настоящий мертвец.

– Вика!

Из тарелки на нее смотрит отрубленная окровавленная голова с немигающим взглядом.

– Вика! Скорее!

Девушка не может пошевелиться. Страх сковывает ее тело. Она стоит и не может вздохнуть.

– Ну Вик! Скорее!

– Что?

– Ты что, глухая, что ли? Я же говорю, выключи.

– Что?

– Рекламу отключи. Не видишь?

Девушка наводит курсором на область «можно будет пропустить через пять секунд». С экрана очередной «успешный» бизнес-тренер энергично предлагает записаться к нему на курсы и стать миллиардером.

– А что у тебя с лицом? Белое какое-то, – говорит Димка и отправляет очередной сырный кусочек в рот.

«И Барсик… Барсик прыгнул вниз, живет… живет такой вот белый… белый кот».

– Получилось, – выдыхает голубоглазый. – Я вижу.

Старик, похоже, задремал, и фраза ученика заставила его вздрогнуть.

На небе появились звезды. Воздух стал заметно прохладнее.

Собравшихся прибавилось. Кое-кто из них спал у костра, другие молча следили за молодым шаманом, словно комиссия на экзамене, готовые в любой момент уличить его в жульничестве.

– Ты нашел ответы?

– Ну, я…

– Нашел или нет? Другого не дано.

– Не уверен, но я вижу.

– Что ты видишь? Реальность? Или то, что тебе позволено видеть?

Ученик не отвечает.

Он смертельно устал. Хочет спать и поесть не отказался бы. Но безжалостные руки наставника вновь сминают листья и бросают в огонь.

– Продолжай! Ты обязан разобраться. Смотри глубже. Внимательно смотри.

– Михаил Григорьевич, проходите. С возвращением-с вас.

Мужчина с поддельной приторной улыбкой придерживает дверь, пропускает своего начальника вперед.

– Прошу. Проходите-с.

Снег, налипший на сапоги, рассыпается под ударами тяжелых шагов и разлетается во все стороны по полу.

Еще несколько лет назад Михаил Григорьевич, скорее всего, обратил бы на это внимание. Но не теперь.

Не здесь и не сейчас.

Когда жизнь человека не стоит и гроша ломаного, замечать какую-то грязь на полу?

– Чаю не желаете-с?

– Пшел вон.

– Понимаю-понимаю, Михаил Григорьевич. Устали-с с дороги. Пойду-пойду. Отдыхайте-с.

– Постой, – гремит командный голос. – Список с оправданными смертниками на стол через минуту. И срочно ко мне того идиота.

– Которого?

– Того, который без мозгов, – хрипит грозный голос начальника. – Того, что скоро будет и без головы.

Михаил Григорьевич явно недоволен.

Он только что вернулся из управления, и, судя по всему, по головке его там не погладили.

– Кто сейчас регистрирует смерть осужденных к ВМН?

Помощник вытягивается по стойке смирно.

– Михаил Григорьевич, не могу знать. Кто на смене, тот и…

– Я не спрашиваю тебя, кто там на смене! Ты мой вопрос услышал? Кто записывает умерших, что были реабилитированы?

После недолгой паузы, колебаний и плохо изображенных раздумий помощник отвечает, что записи ведет Науменко.