Я спрыгиваю со сцены и иду туда, где за столом по-прежнему прячется Рафи. Она дышит, прикрыв рот шелковым платком, который теперь протягивает мне.

Я стараюсь не терять бдительности и готова в любую секунду ринуться в бой. Однако комнату заполняет только жужжание оживающих дронов. Должно быть, глушитель принадлежал убийце и теперь так же превратился в пыль.

Наконец я выключаю вибронож, и меня начинает трясти. Вдруг из нас двоих именно Рафи подает здравую мысль.

– Прячемся за кулисы, сестренка, – шепчет она. – Пока никто не понял, что нас двое.

Точно. Пыль постепенно рассеивается, выжившие протирают глаза. Мы ныряем в служебную дверь под сценой.

Мы выросли в этом доме. Играли в прятки в этом бальном зале, надев линзы ночного видения. И я всегда исполняла роль охотника.

В наушниках слышится сигнал, и в ухе раздается голос Наи:

– Фрей, мы тебя видим. Нашему Алмазу нужна медицинская помощь?

Первый раз мы используем кодовое имя Рафи в настоящей операции.

– У нее порез, – отвечаю я. – Над глазом.

– Отведи ее в нижнюю кухню. Отличная работа.

Последнее слово звучит так странно. До сегодняшнего дня все мои тренировки могли считаться работой. Но это событие?

Это уже подлинная я.

– Все кончено? – спрашиваю я у Наи.

– Сомневаюсь. Твой отец прячется на другом конце города. – В резких словах Наи сквозит уверенность, что все происходящее – лишь начало чего-то более серьезного. Что мятежники собираются с силами, чтобы выступить против нашего отца.

Я провожу Рафи мимо сценического оборудования, дронов-осветителей и провожаю к лестнице, ведущей вниз. По пути нам попадаются дроны-уборщики и тараканы, которые разбегаются в стороны.

На кухне, откуда предварительно вывели весь персонал, нас встречают пятеро солдат – все они из охраны, а потому им известно о моем существовании. Врач тут же светит фонариком в глаза Рафи, промывает и зашивает порез у нее на лбу, очищает легкие от дыма и пыли.

Затем сплоченной группой мы направляемся к охраняемому лифту, где нас с Рафи окружают похожие на великанов солдаты в массивных бронежилетах.

У сестры все тот же остекленевший взгляд.

– Неужели все это было по-настоящему? – тихо спрашивает она.

Я беру ее за руку.

– Конечно.

Мои тренеры сотню раз устраивали нам внезапные учения, но еще ни разу они не проходили настолько открыто: с мертвыми телами и бронебойными пистолетами.

Рафи дотрагивается до раны на голове, словно до сих пор не может поверить в то, что кто-то пытался ее убить.

– Ничего страшного, – говорю я ей. – С тобой все в порядке.

– А что насчет тебя, Фрей?

– У меня ни царапинки.

Рафи качает головой:

– Нет, я имею в виду другое. Тебя кто-нибудь видел рядом со мной?

Я смотрю на нее, к моему волнению примешивается ее страх. Вдруг кто-то в бальном зале действительно видел нас? Двойник становится бесполезен, если все знают, что он ненастоящий.

Какой в этом случае от меня будет толк?

– Никто не видел, – заверяю я ее. В тот миг в зале царила полная неразбериха, кругом пыль, кучи раненых и убитых. Все камеры были отключены.

Но важнее всего то, что я спасла свою сестру. От этой мысли меня охватывает неописуемый восторг.

Лучше этого чувства нет ничего.

– Я хочу шрам, – заявляет Рафи.

Врач замолкает.

Нас доставили в домашний медицинский центр, где наш отец проходит оздоровительные процедуры, направленные на увеличение продолжительности жизни. Все поверхности в помещении блестят, персонал одет в белые одноразовые халаты. Мы с Рафи лежим на кожаных стеганых кушетках лицом к панорамному окну – перед нами открывается вид на Шрив и территорию за его пределами, город утопает в зеленых лесах и грозовых тучах.

Наш отец еще не вернулся, но в городе уже тихо. Ведь это не революция. А всего лишь один убийца.

Помощница врача разрезает мое платье, осматривает тело на наличие ранений, которые я из-за перевозбуждения могла не почувствовать. Из всей команды Ортеги она единственная, кто знает о моем существовании.

На самом деле она всегда меня будто боялась. Возможно, из-за нескончаемого потока травм на тренировках. Или потому что, проговорившись обо мне, могла навсегда исчезнуть. Она никогда не называла мне своего имени.

Доктор Ортег склоняется над Рафи и светит фонариком на лоб.

– Убрать его можно всего за минуту. Больно не будет.

– Боль меня не волнует, – отрезает она, отпихивая фонарик. – Мне нужен шрам.

Врач переглядывается со своей помощницей – так он всякий раз предостерегает ее о том, когда Рафи становится неуправляемой. Ее вспышки гнева всегда случаются внезапно.

Доктор Ортег откашливается.

– Уверен, твой отец…

– Мой отец прекрасно понимает зачем. – Она откидывает голову назад и шумно выдыхает в потолок, напоминая себе о том, что с низшими существами следует быть терпеливее. – Потому что пытались убить меня.

Снова воцаряется молчание. Уже не столько опасливое, сколько задумчивое.

На сегодняшний день Рафия популярнее нашего отца. Прямых опросов на эту тему не проводится, однако сотрудники изучают различные показатели. То, как люди говорят о ней, выражения их лиц, движения глаз. Все, что удалось зафиксировать с помощью шпионской пыли, доказывает, что это правда.

Тем не менее никто не решается вести подобные разговоры с нашим отцом.

Доктор Ортег взглядом ищет у меня помощи, но Рафи права. Шрам не позволит никому забыть о случившемся сегодня. О том, что пытались сделать мятежники.

В эту секунду я начинаю понимать:

– Как на тех старых фотографиях Тэлли Янгблад.

Глаза Рафи радостно вспыхивают.

– Точно!

По комнате проносится шепот.

Саму Тэлли уже многие годы никто не видел, кроме случайно мелькающего в глобальной сети ее лица, словно она святая. Или в редких, покрытых рябью кадрах летающих телекамер. И все же люди продолжают ее искать.

И у нее над бровью действительно был шрам. Результат первого восстания против режима Красоты.

– Интересное замечание, Фрей, – доносится голос со стороны двери. – Я спрошу об этом у твоего отца.

На пороге стоит Дона Оливер, личный секретарь отца. За ее спиной маячат ряды экранов – в этой диспетчерской сотрудники отслеживают все сетевые каналы в городе. Новости, сплетни и даже изображения, зафиксированные шпионской пылью, – все проходит через эту башню.

Доктор Ортег с облегчением, что теперь не ему придется принимать решение, возвращается к работе.

Дона поворачивается к нам спиной и что-то шепчет в запястье. Она обладает невероятной красотой. Большие глаза, безупречная кожа – это сводящее с ума великолепие досталось ей со времен красавцев, когда все люди были идеальны. Но поскольку сама она никогда не пыталась сделать свою внешность еще более навороченной, ей удается при этом не выглядеть глупой дурочкой.

Рафи берет зеркальце со столика между нами.

– Может, сделать шрам слева, как у Тэлли? Как думаешь, сестренка?

Я наклоняюсь к ней, нежно беру за подбородок и долго рассматриваю ее лицо.

– Оставь все как есть. Он идеален.

В ответ она только слегка пожимает плечами, но теперь хотя бы улыбается. Я довольна собой, и эта удовлетворенность смешивается с оставшимся после боя возбуждением. Порой я и сама неплохой дипломат, даже если дипломатия – удел моей сестры.

Лицо Доны снова становится сосредоточенным.

– Он согласен, – сообщает она. – Но никакого уродства, доктор. Сделайте его изящным.

– Только лучшие шрамы, – посмеиваясь, говорит сестра и откидывается в кресле.

На усовершенствование рубца Рафи уходит целых десять минут. Похоже, сделать изящный шрам гораздо сложнее, чем полностью убрать его.