Мария:
— Не было ли это вполне естественно?
Бонакэ:
— Следовательно, вы намекали на него и тогда, когда отвечали судьям: «Да, это я всюду подмешивала яд; должно быть, я; потому что отравительницы идут на эшафот, а я должна умереть на эшафоте!»
Мария:
— Но как же иначе? Все обратилось против меня: отравление герцогини, яд, найденный в моем комоде. Не значило ли это, что предсказание должно было исполниться? И тогда я сказала себе: «Пусть же оно исполнится!»
Бонакэ (с отчаянием).
— Так вот как вы себя погубили! Это постоянное упоминание об эшафоте послужило страшным доказательством против вас. Но отчего вы не сказали об этом вашему адвокату, судьям? Отчего не объяснили смысл ваших слов?
Мария:
— К чему? Я должна быть приговоренной к смерти.
Бонакэ (про себя):
— Но это навязчивая идея, мономания, а помешанных не осуждают на казнь!
Мария (горько улыбаясь):
— Ну что же, доктор, сбылось предсказание колдуньи? Да или нет? (Доктор молчит.) Как видите, я не так уж глупа.
Бонакэ:
— Но об этом должны узнать! Боже мой! Нельзя же допустить, чтобы бред потрясенной горем души считали за угрызения совести, за невольный крик раскаяния! Надо, чтобы узнали правду! Нельзя же допустить божье создание до самоубийства, позволить ему броситься на эшафот! Следователь здесь, и я бегу… Но, Боже мой! К чему? Суд кончен. Это данные для защиты, а не новые сведения, которые могли бы заставить отменить приговор. (Смотря на часы.) А стрелка все движется! (Поднимая глаза к небу.) Господи! Боже мой! Ты один защитник невиновных! Сжалься надо мной, внуши, что мне делать! Как мне навести на путь спасения эту душу, потрясенную несчастьем! Как открыть подлое, жестокое чудовище, преступника, который посылает беднягу на эшафот?
Мария:
— Я не так слаба, как думала. Напротив, увидав этого доброго, чудного человека, друга моего бедного Жозефа, я чувствую себя сильнее. (Смотрит на часы.) Без четверти семь… А то… в восемь часов…
LIII
Бонакэ (вытирая слезы):
— Мария, истинный преступник должен быть открыт, и он будет открыт!
Мария:
— Этого не может случиться.
Бонакэ:
— Почему?
Мария:
— Не исполнилось бы то, что мне суждено.
Бонакэ (в сторону):
— Все эта неотвязная роковая мысль! (Громко.) Мария, заклинаю вас, слушайте меня. На допросе вы говорили о своем намерении отомстить родным герцогини де Бопертюи, но не хотели объяснить, как именно.
Мария:
— Объяснить — значило опозорить герцогиню. И кроме того, это ни к чему бы не послужило.
Бонакэ:
— Понимаю… все эта идея! Но каким образом ваше объяснение могло покрыть позором г-жу де Бопертюи?
Мария:
— Князь де Морсен был виновником всех моих несчастий. Он своим ухаживанием забросил ревность в сердце Жозефа.
Бонакэ:
— Я знаю. Безумная ревность сделала вас обоих несчастными.
Мария:
— Я была доведена до крайности и хотела во что бы то ни стало отомстить князю и послушалась советов мсье Анатоля: поехала в какой-то дом, где пробыла не больше десяти минут, и сказала там несколько слов мсье Анатолю. Князь был там же и по этим словам должен был заключить, что Анатоль — мой любовник.
Бонакэ:
— Он?
Мария:
— Надеюсь, вы этого не думаете, мсье Бонакэ. За час до смерти я не стану лгать.
Бонакэ:
— Верю вам, бедняжка! Анатоль этой подстроенной сценой нанес страшный удар г-ну де Морсену.
Мария:
— Да, он хорошо отплатил за себя. На другой день князь прислал в магазин человека, которого раньше подсылал ко мне с предложением денег. Этот рассказал Жозефу, что я в связи с Анатолем. Жозеф прибежал к моей матери, не захотел меня выслушать и тут же упал без чувств. С этого времени он помешался. Когда я увидала мужа в сумасшедшем доме, а дочь в нужде, когда я похоронила умерших от горя родителей, то у меня не стало другой мысли, как отомстить виновнику всех моих несчастий, а за его отсутствием — его дочери. Тут представился случай, и я схватилась за него.
Бонакэ:
— Я читал об этом в процессе. Ваша молочная сестра хотела уйти с места; вы дошли почти до полной нищеты и попросили Дезире устроить вас на ее место к г-же де Бопертюи.
Мария:
— Я не сказала только одного: почему Дезире хотела оставить место. Дезире — честнейшая в мире и очень набожная девушка. Она любила герцогиню, однако не настолько, чтоб долго оставаться сообщницей.
Бонакэ:
— Ее сообщницей? В чем?
Мария:
— Вот что мне сказала Дезире, и это так же верно, как то, что вы — доктор Бонакэ: «С тех пор, как князь де Морсен уехал послом, герцогиня перешла в его половину на нижнем этаже. У князя были постоянные любовные истории, и поэтому он устроился так, чтобы уходить из дому и приходить незамеченным. Из его помещения был выход прямо на улицу. Герцогиня велела мне заказать другой ключ к потайной двери, и теперь она через нее уходит каждый вечер из дому, в то время как думают, что она легла спать; часто она возвращается только на рассвете. И так как мы одинакового роста, то она приказала мне сшить несколько самых простых платьев, купить ей маленьких чепчиков, какие носят гризетки. Наконец, велела мне нанять на мое имя в верхнем Люксембургском квартале маленькую квартиру, меблировать ее, снабдить бельем и серебром и по четвергам и субботам отсылать туда вина и холодный ужин от Шеве. Герцогиня губит, позорит себя, я ни за что на свете не выдам ее, но также и не останусь у нее: это для меня дело совести. Я не хочу сказать ей, почему ухожу, и говорю, что желаю вернуться на родину».
Бонакэ (с большим волнением):
— Продолжайте, продолжайте!
Мария:
— Слушая Дезире, я думала, что случай отомстить сам дается мне в руки, лишь бы мне поступить только на место Дезире.
Бонакэ:
— Чтобы заручиться доверием герцогини, овладеть ее секретами и погубить ее?
Мария:
— Да, сначала я так и думала, и поэтому я сказала Дезире: «Я не так разборчива, как ты; мне с дочерью не на что жить, и для меня твое место было бы отличным. Твоя госпожа ведет такую жизнь, что ей необходима преданная, смышленая горничная, и в особенности скромная. Ты меня знаешь и можешь ручаться за меня герцогине. Я привыкну служить, ведь это не так уж трудно; а мое усердие покроет то, чего мне недостает как прислуге». И через четыре дня я поступила горничной к герцогине.
Бонакэ:
— А ваша месть?
Мария:
— Сперва мне нужно было приобрести доверие госпожи, и я в этом преуспела. При ее образе жизни ей нельзя было обойтись без поверенной. Но кроме того, ей понравился мой характер, и я не только знала о ее ночных похождениях, переодеваниях, свиданиях, но она также вполне открыла мне свое сердце… И тогда, любезный мой Бонакэ, тогда у меня не хватило духу думать о мести.
Бонакэ:
— Что вы говорите? Почему же это?
Мария:
— Потому что герцогиня была несчастнейшим существом.
Бонакэ:
— Она?
Мария:
— Да. Несмотря на свой ужасный образ жизни, она разрывала мне душу. Ведь она обожала Анатоля. Он был первым и единственным мужчиной, которого она любила. Он ее бесчестно бросил. Она едва не умерла с горя, но молодость спасла ее. Тогда, чтобы заглушить любовь, она, по ее словам, вспомнила о низких словах Анатоля…
Бонакэ:
— Я знаю: он расхваливал ей, с целью погубить ее, разврат некоторых великосветских дам времен Регентства.
Мария:
— Да, если он хотел ее погубить, то и погубил, потому что, вероятно, он сам ужаснулся бы той жизни, в какую она бросилась с отчаяния.
Бонакэ:
— О! Какой ужас!
Мария:
— Герцогиня умерла, мсье Бонакэ, и в память ее я даже с вами не хочу входить ни в какие подробности на этот счет. Вы бы испугались… нет, не испугались, а почувствовали бы страшную жалость, как я ее почувствовала. Ах, сколько раз, незадолго до ее болезни, когда она приходила домой, я видела ее бледной, мрачной, словно она ужасалась самой себе. И тогда она разражалась рыданиями и как безумная металась по постели, потому что в разнузданной жизни она нашла только пресыщение, отвращение, стыд за самое себя, а забыть Анатоля не забыла. Она и любила, и вместе с тем проклинала его, криками любви и ярости призывала его!
