Прокурор объявляет, что следствием обнаружены следующие факты, содержащиеся в обвинительном акте».

Полковник Бутлер продолжал читать:

«Председатель приглашает публику соблюдать полную тишину во время чтения обвинительного акта. Секретарь читает: «В конце апреля этого года герцогине де Бопертюи пона-добилась горничная, потому что служившая у нее девица Дезире Бюисон пожелала вернуться на родину. Герцогиня имела полное доверие к этой девушке и не могла ею нахвалиться. Бюисон порекомендовала ей свою молочную сестру Марию Фово. Эта женщина в продолжение нескольких лет имела перчаточную и парфюмерную торговлю, но дела пошли плохо, ее муж заболел умственным расстройством, и она впала в крайнюю бедность, почти в нищету. Раньше она никогда не служила в горничных, но ее молочная сестра ручалась за ее нравственность, честность, смышленость и, в особенности, за усердное исполнение обязанностей, так как это спасало Марию Фово с ее шестилетней дочерью от нищеты.

Из сострадания и желания сделать приятное своей прежней горничной герцогиня согласилась взять Марию Фово. Сначала она была так довольна понятливостью, кротким характером и расторопностью новой горничной, что через месяц назначила ей вдвое больше жалованье и даже сделала несколько подарков.

Герцогиня де Бопертюи имела до этих пор отличное здоровье.

Но через три месяца после поступления Марии Фово в отель де Морсен она без видимой причины стала мало-помалу слабеть, и затем слабость перешла в тяжелое болезненное состояние, которое усиливалось с каждым днем. Были приглашены лучшие парижские доктора, но, несмотря на свои знания, они вначале не могли определить причины странной болезни герцогини. Тяжкие признаки ее были следующие, как это записано на предварительном следствии со слов знаменитых врачей:

«Полный упадок сил, едва заметный пульс, частые обмороки, отвращение к пище, чрезмерная нервная чувствительность, потребность в полной тишине и темноте, усиленная чувствительность к холоду, почти постоянная сонливость, нарушаемая странными снами, но при этом отсутствие какой бы то ни было боли. Цвет лица матово-бледный, восковой; лихорадочный блеск в глазах, которые как бы выступают из орбит; с каждым днем увеличивающаяся худоба, неутолимая жажда. Что касается душевных способностей, то всякий раз, как только больная выходит из оцепенения, ее ум работает вполне правильно, мысль ясная и выражения точные». Так продолжалось полтора месяца. Несмотря на лечение, состояние герцогини не только не улучшалось, но становилось все тяжелее и вместе с тем росло ее доверие к Марии Фово, потому что она преданно ухаживала за больной. Герцогиня ни от кого, кроме своей горничной, не хотела ничего принимать; усердие же и привязанность горничной, казалось, росли с каждым днем.

Кроме Марии Фово, к больной имели доступ только ее мать, княгиня де Морсен, и ее муж, герцог де Бопертюи. Герцог ухаживал за женой с благоговейной преданностью, окружал ее самой нежной предупредительностью, но ему приходилось почти навязывать свои заботы, противиться просьбам жены беречь себя, потому что она боялась, как бы бессонные ночи не расстроили его здоровья.

Странная, необъяснимая болезнь герцогини поразила горем этот знатный дом, который до этого времени привык к чистым и святым радостям, доставляемым только семейными добродетелями.

Раз ночью герцог, по обыкновению, бодрствовал у изголовья жены. Она спала. Мария Фово, дежурившая предыдущую ночь возле своей хозяйки, ослабела и заснула в кресле, но сон ее был тревожный, и она бессвязно бредила. Герцог весь ушел в печальные мысли о болезни жены и вначале не обращал никакого внимания на то, что говорит во сне Мария Фово. Но вдруг он слышит ее отрывистые, взволнованные возгласы: «Эшафот — моя судьба. Взойду на эшафот».

(В публике сильное волнение.)

Председатель:

— Приглашаю публику к тишине.

Секретарь продолжает:

«Герцог изумлен и почти с ужасом прислушивается к бреду обвиняемой. У нее вырываются еще следующие слова: «Моя месть… герцогиня… моя месть… я в ее доме…».

(В зале движение, смешанное с негодующим шепотом. Обвиняемая бросает вокруг себя безучастный взгляд, пожимает плечами и ее обычная насмешливая улыбка еще больше кривит ей губы. Такое пренебрежение к негодованию публики вызывает угрожающий шепот. Но председатель призывает к спокойствию.) Секретарь читает:

«Мария Фово говорит еще что-то, но очень невнятно. Вдруг ужасное подозрение проносится в голове герцога, он раздумывает о необъяснимой болезни жены, ему вспоминается недавнее громкое дело об отравлении. Тогда он, движимый более инстинктом, чем рассуждением, потихоньку встает и, пользуясь крепким сном Марии Фово, берет свечу и идет в ее комнату, смежную со спальней герцогини. Там он тщательно все обыскивает и, наконец, находит в ящике комода, под носовыми платками, продолговатый хрустальный флакон, до половины наполненный каким-то белым порошком. Позднейшее исследование показало, что это был очень сильный яд, уксуснокислый морфин».

(В публике сильнейшее волнение. Обвиняемая вскакивает с места, делает отрицающий жест и хочет что-то сказать, но председатель строго останавливает ее словами: «Подсудимая, сядьте; вы должны молча выслушать обвинительный акт». Мария Фово разражается сардоническим хохотом, садится на место и что-то тихо говорит своей соучастнице, которой делается дурно. Смех Марии Фово вызывает новый взрыв негодования среди публики, и заседание приостанавливается на несколько минут.)

«Когда публика успокоилась, секретарь продолжил чтение обвинительного акта:

«При этом открытии на герцога нападает такой ужас, что сперва он не знает, на что решиться, но скоро он овладевает собой, кладет флакон на то же место, где нашел его, поспешно бежит к своему лакею и велит привести ему как можно скорей полицейского комиссара. Затем герцог возвращается к жене; она по-прежнему погружена в дремоту, Мария же Фово спит крепким сном. Тут герцогу прежде всего бросается в глаза стоящий на маленьком столике возле Марии Фово фарфоровый чайник с питьем, быть может, отравленным, так как она одна приготовляла его. Герцог колеблется: уличить ее сейчас же в гнусном преступлении или подождать прибытия полиции? Он решается подождать. Вскоре Мария Фово просыпается, просит извинения у герцога, что заспалась и пропустила время дать герцогине питье; она хочет поднести его своей барыне, но герцог со скрытым ужасом останавливает ее и говорит: «Подождите еще немного». Почти в то же время возвращается посланный за полицией лакей, стучит в дверь, открывает ее и говорит, что то лицо, за которым посылал герцог, явилось. Герцогиня продолжает дремать. Герцог велит ввести полицейского комиссара и, когда тот входит, говорит ему, чтобы не возбудить подозрений Марии Фово:

— Доктор, моя жена спит, но мне надо посоветоваться с вами кое о чем.

Потом, обращаясь к Марии Фово, герцог спрашивает:

— Это вы приготовляли питье в чайнике?

— Да, сударь.

— Сколько раз за нынешнюю ночь вы давали его герцогине?

— Три раза, сударь.

— Вы сами давали, одна давали его?

— Да, сударь, потому что герцогиня желает, чтобы я одна подавала ей все.

— Доктор, — говорит герцог, — потрудитесь взять чайник и пожалуйте за мной; г-жа Фово, вы также идите за нами.

Когда все трое вошли в комнату Марии Фово, герцог де Бопертюи не мог больше сдержать свой ужас и…»

(Слышны приглушенные рыдания герцога, что производит тяжелое впечатление на присутствующих. Секретарь должен остановиться. Герцог закрывает мокрое от слез лицо платком. Княгиня де Морсен и другие члены семьи стараются его успокоить, но он так взволнован, что принужден немедленно удалиться из зала суда; его уводят под руки.)

«Герцог де Бопертюи не мог больше сдерживать ужаса и потихоньку сообщил о своих подозрениях комиссару, прося его сохранить, как улику, чайник с питьем и немедля приступить к обыску в комнате Марии Фово.