— А ты что, уж не Кот ли в сапогах?
— Нет, — говорю, — я кок в сапогах. А это сейчас гораздо важнее! — Объяснил ситуацию и бегом на кухню. Смотрю, повара, как господа, толкутся возле кастрюль с какими-то приборами, что-то измеряют, проверяют, компьютерами щелкают, умножают. А запах еще гуще! Но ведь сколько морковку на капусту не умножай, суп от этого вкусней не станет! Тут нужно любовь к делу иметь и секрет чувствовать.
Достал я из рюкзака свой мешочек с приправами, травками, чесночком. Грибной мучицы в ступе натолок, чабрецом все приправил, запустил, вскипятил, помешал. И такой аромат по дворцу пошел, что сам президент на кухню явился. В прекрасном настроении. Ох, ах! Попробовал аккуратно ложечку подливы, головой закачал. Взял меня под руку, привел к себе в кабинет, посадил в свое кресло и говорит:
— Ну, мсье, удружили. И очень, кстати! Посидите, пожалуйста. А я какой-нибудь орден вам подыщу.
Вышел, а в это время телефон — дзинь! дзинь! Взял я трубку, а там шум, крик:
— Господин президент! Бунт! На дворцовые запахи наваливается толпа. Орудие готово. Чем прикажете стрелять?
Я подумал и говорю:
— Как чем? Стреляйте пирожками и французскими булками.
— Какими?!
— Свежими. Они мягче.
Слышу за окном — шарах! шарах!
Вошел президент, выглянул в окно, а там уже никакого бунта. Сплошной праздник!
Сидят на площади люди и объедаются булками. Президент пожал мне руку, улыбнулся:
— Подумайте, как это вы все хорошо наладили. Я вас за это награждаю высшим орденом.
В это время вошел и наш президент, разулыбался, всплеснул руками, говорит:
— Жаль, я раньше не знал такого способа. Я бы тоже наградил Борщика каким-нибудь нашим орденом. В президентском кресле он принял достойное президентское решение.
Тут французский президент улыбнулся:
— Так, может, вы в этом кресле и останетесь? Вон народ требует: «Борщика в президенты!»
— Ну что вы, — говорю. — Пардон. Извините. Каждому свое. Кому компас, кому камбуз. Правда, что касается компаса, то и компас у меня есть. Даже доктор Челкашкин признавал: «У Борщика внутри точный компас. Он дело знает!» И хотя боцман шутил: «Это я уронил свой, когда в супницу лез за добавкой», я знаю точно: компас у меня внутри есть. Я всегда чувствовал, что иду верной дорогой, и знал: народ надо вкусно накормить. Кормить надо.
Вот попробовали президенты мой соус, пришли в восторг и подписали все договора!
А я потихоньку из кабинета на улицу — и бегом. Забыл про сапоги, бегу в тапочках. На самолет опаздываю. Полиция под козырек берет, толпа расступается, аплодирует. Действительно, шумят: «Борщика в президенты!». Но я бегу. Мимо улицы Плас Пигаль, мимо Эйфелевой башни. А за мной целый эскорт автомобилей! На одном везут мои сапоги. На другом орден Почетного Легиона. А из третьей секретарь нашего президента кричит:
— Товарищ Борщик! Не торопитесь, подождите. Скоро вам орден Дружбы народов доставят.
А как не торопиться? Извините! Орден орденом, а дружба дружбой. Друзья в океане ждут, друзьям блинов хочется!
Взбежал я по трапу в самолет. Надел рюкзак с кастрюлями и сковородками, подложил под себя спасательный круг на всякий случай: все-таки через океан лететь будем. И плюхнулся в кресло. Только успел заметить, что народу снова прибавилось. Летят и на океан вниз смотрят — географию изучают.
Я после всех переживаний в самолете уснул. Уснул, и все. Только чувствую сквозь сон: кто-то меня снизу головой толкает, и думаю: это или Петькин на мир смотрит, или у него в голове колеса от мерседеса буксуют. Хотел я его шугнуть, но тут же подумал: «А, не стоит ругать! Все-таки человек он стойкий. И только что всему миру помог, а вот под креслом торчит!»
Спрашиваю его:
— Ну как ты там?
— Ничего, — говорит. — Терплю. Только зазор еще шире сделай! Дышать хочется. И расскажи, что там, в Париже.
Только я собрался рассказывать, слышу: за моей спиной кто-то кроссворд разгадывает, читает знакомым голосом моего любимого артиста Никулина:
— Круглое хлебное изделие с дыркой. Так, ну, это бублик… Знаменитый кок из повести «Мореплавание Солнышкина». Не знаешь, Аркаша?
А какой-то Аркаша усмехается:
— Ну ты даешь! Ты что, не знаешь? А голос Никулина отвечает:
— Знать-то знаю, но проверить хочется… Так шесть букв — Б-О-Р-Щ-И-К — Борщик.
Я чуть не подпрыгнул! Сам Никулин мою фамилию произносит!
А Никулин вдруг говорит:
— Никак записать не могу. Какой-то балбес впереди с рюкзаком на спине булькает, как Борщик на печи, и вертится, как клоун в цирке.
Потом записал и спохватился:
— Аркаш! Хочешь, я тебе анекдот про Борщика расскажу? Хочешь? Лежит, значит, Борщик на печи, соньку давит, а под носом у него котлеты горят…
Тут уж я с рюкзаком подскочил:
— Я — булькаю?!! У меня — котлеты?!! — Стукнулся головой в какую-то запасную кнопку: и вижу: лечу вниз среди синего неба, как в десанте, а подо мной из тюка орет голова Петькина:
— К-а-а-а!
— Ладно, — кричу, — сам вижу, что Аме-рика-а-а-а!
А надо мной кто-то тоже кричит:
— Кажется, мы летим мордой вниз на Америку!
Ну, думаю, точно Никулин. Летит на гастроли. Кто еще, кроме Никулина, может кувыркаться без парашюта и анекдоты рассказывать! Анекдот.
А его друг Аркаша кричит:
— Чего смеешься? Сейчас Америку головой пробьешь, на Цветном бульваре в Москве анекдот дорасскажешь.
А Никулин не унимается:
— Да смешно! Я просто смотрю, как ты приземляться будешь. У мужика-то вон из рюкзака вилка торчит и ножи выскакивают.
Я испугался, отпланировал в сторону, освободил дорогу. А друг Аркаша отвечает:
— Вилка — это что. Вон внизу кактусы! Знать надо, где анекдоты рассказывать.
— Где? — Тут Никулин сделал кульбит, и их обоих куда-то ветром понесло. Вижу, бухнулись на кактусы, подскочили, как на пружине, и бегом с космической скоростью по пустыне, к какому-то городу…
А я планирую, как в десанте, на спасательном круге верхом и одной рукой тюк с Петькиным держу. Лечу и думаю: «Останусь сейчас жив, слетаю в Москву на Цветной бульвар, выясню у любимого артиста, рассказывал ли он в самолете над Америкой анекдот о Борщике. Если рассказывал, то узнаю, чем кончился, и выражу сочувствие. Все-таки кактусы! Если Никулин, то, конечно, скажет: больно, зато спасительно. Он человек с юмором. А вдруг не он, вдруг кто-то под его голос подделывается? Вон Пугачева одна, а ее голосом сколько стараются! Мой портрет первым нарисовал художник Вальк, а приладились какие-то Курьяков и Струкова. Не стыдно. Так ведь и под Никулина кто-то мог! Ну тогда он вместо Никулина в кактус вмазался!»
Вдруг слышу:
— Что ты бормочешь? Правей рули! К куче автомобилей! Бац-ц-ц!
Врезались мы в какой-то огромный кактус. Подпрыгнул я, как на батуте. Лежу на золотистом песке. Из какой-то кучи апельсинов торчат, как стереотруба, мои десантные сапоги. А Петькин на кактусе иглотерапию принимает. Моргает, молчит. А я думаю: это были три минуты молчания, теперь пойдут три минуты ворчания… Я человек флотский, чувствую, как он мне азбукой Морзе всякие глупости передает.
Стащил я его, развернул, спрашиваю:
— Цел?
— Я-то, — говорит, — цел. А вот брюки в бауле все лопнули. Теперь у них из-за ваших анекдотов ширинка спереди и сзади.
— Ничего, успокаиваю, дороже продашь. Теперь как раз мода такая!
Говорю и удивляюсь: голова осталась цела, а он штаны жалеет, песочек с них стряхивает!
— И песок не стряхивай, — говорю. — Песок-то золотой.
Он оглянулся, проверил — точно! — и стал набивать карман песком покрупней. Ведь после такого полета и не в это поверишь. Но странно: я тоже смотрю и вижу — волнами качается зной! Мираж! А за ними какой-то сказочный дворец, сады, веселье! Неужели и я ушибся? Не может быть!
— Да, — говорю, — во всем есть свои плюсы и минусы. Смотри вперед.
А он схватил мой сапог, подошвы-то отлетели, стал смотреть в него, как в трубу, и шепчет:
