— Видишь! — кричат. Кричат и пятятся.

А я говорю:

— Так почему же он плохой? Это мы плохие! Мы его грязью забросали, вот он нам нашей грязью в морду плюет, в нас швыряется.

— В какую морду? — возмущаются.

— В морду! В морду! Потому что когда мы поступаем хорошо, у нас лицо, а когда в кого-то грязью швыряемся, у нас морда. Попробовали бы в меня грязью бросить, я бы тоже взорвался! Молодец, вулкан!

Только это сказал, мой вулкан как поехал вверх, даже голова закружилась. От похвалы расти начал. В несколько минут вытянулся на такую высоту, что небоскребы внизу в спичечной коробке уместились бы, океан впереди открылся и под ногами бездна, пропасть, прорва! Облака вокруг, ветер, звезды.

Ничего себе, поддержал, ничего себе, похвалил, ничего себе, друга выручил! А всё ведь с одного удара началось. Да, больше Борщику кулаком стучать не придется. Это точно.

Сижу на краю вулкана, ноги поджал, вздыхаю. Себя не жаль, обезьянку жаль, крокодильчика жаль и морской флот жаль. Что они теперь без Борщика делать будут? И главное, у Солнышкина блины подгорят… Спасения вроде бы нет. Нет спасения. Но друзья-то все-таки есть!

Вижу: летит спутник, выглядывает из него дорогой друг Перчиков.

— Борщик, ты компота с собой не прихватил?

— Нет, — говорю.

— А что здесь делаешь?

— Стихи, — говорю, — сочиняю.

— Про что?

— Про верных друзей, которые вспомнят о Борщике и снимут меня отсюда.

— Так я бы снял, — говорит. — Только вдруг сгоришь в плотных слоях атмосферы?

— Ничего, — говорю, — я жаростойкий, у печки привык.

— Ладно, — говорит, — только голову прикрой сковородой, чтобы метеоритом не стукнуло. Техника безопасности. И звезды не задевай, не сбивай. Пусть светят!

Выдал мне фал, привязался я двойным родным узлом — и полный вперед! Оглянулся — и вздохнул: спасательный круг на самой верхушке вулкана забыл. Так и светится, так и алеет надпись «Даешь!». И хорошо! Название вулкану придумывать не придется. И сомбреро слетело, но лунный колпак при мне.

Лечу и говорю себе: «Даешь, Борщик!» Настроение совсем другое. Отличное. Все сверху видно. Вон уже — Америки. Сразу две — северная и южная. Вон острова в океане. Пальмы шумят. А на одном острове небоскреб с бассейном наверху. И у бассейна — кто бы вы думали? — Петькин! Только объездили, только министром стал — уже пузо на курорте греет! Не землетрясением же его сюда забросило.

А вон слева Черепашьи острова. Черепахи видны. У меня там такие истории были — фантастика, и только!

Попали мы там в сильный туман. Гудим. Огни зажгли. Никто ничего не видит. Лезут, натыкаются на нас другие корабли. Что делать? Я быстренько выкатил из-под койки страусиное яйцо, сварганил огромную глазунью на всю сковороду, выбежал на нос, показал налево, направо — все заметили. Но на всех и делить пришлось. У нас моряки своего не выпустят. Крепкозубые!

Я в этом здесь же убедился. Через день перевернуло у одного островка нашу шлюпку. Выбросились, устали, есть хочется.

Смотрю — на песке горка черепашьих яиц, а возле них горячая черепашья спина. Очень горячая. Я стук, стук! Набил яиц прямо на спину! Яичница получается. Только медленно! Я и говорю:

— Черепаха и есть черепаха!

А она вдруг приподнялась и говорит:

— Неблагодарный, никогда не забывай, на чьей спине яичницу жаришь! — И потопала в воду. Ребята за ней, брасом, кролем. Руками гребут, а зубами за яичницу держатся. Наелись!

Только вот сейчас кто-то неблагодарный очень плохо поступает. Отвратительно. Хуже, чем на вулкане! Все же отсюда видно! Вон масло в океан откачали! Вон целлофановые мешки выбросили. Это же беда, братцы матросики! Черепашки их за медуз примут. Налопаются. И конец. Нет черепашек! А их, милых, беречь надо.

Да, а кругом простор, какой простор! Какой океан! Какой ветер! Вон банановозики шлепают, бананы ребятишкам везут. Вон кто-то в одиночку на лодочке океан пересекает. Вон кит. Землячок! Узнал меня, узнал — фонтанчик выбрасывает!

А дальше, в глубине, какое-то огромное животное ластами работает. Так, может быть, все-таки есть еще живые динозавры? А?

Ха-ха! А вон уже наши рыбачки показались. Огромного палтуса вытащили и японцам с ходу продают, безобразники.

А вон и японцы! В наши территориальные воды забрались, запрещенную рыбку тянут, пока наши охранники с подушкой целуются. Я как крикну:

— Вы что делаете? Сейчас сковороду на вас спущу.

А они смутились, говорят:

— Извини, Борщик-сан! Мы исправимся! Мы больше не будем.

Ладно, думаю. Борщик человек доверчивый.

А вот слева Япония. Фудзияма. Справа, вдали, родной берег. Японцы слева драконов запускают, к себе зовут: «К нам, Борщик-сан», а я у рыбаков сверху спрашиваю:

— «Даешь!» не видели?

Как же, говорят, вон за островом водолаза пускают.

И вижу: в самом деле внизу родная палуба. У боцмана уже от нетерпения на лысине блин шипит, а внутри чайник булькает! Разглядел меня и кричит: «Ура Борщику!»

Кивнул я Перчикову, опустил фал, вытащил из кармана надувных Борщиков и президентов — надул на лету и спускаюсь, планирую. Спустился прямо на палубу на двух Борщиках и одном президенте, достал из рюкзака попкорн, жвачку из Диснейленда, апельсинчиков, доверил ребятам мартышку и крокодильчика, чтоб поухаживали, и бегом на камбуз. Смотрю, Солнышкин блин переворачивает, говорит:

— Ну молодец, Борщик, ну молодец! Успел! В самый раз!

Напек я им блинов, намаслил, насметанил. Сидят в столовой, наворачивают. А боцман вздыхает:

— Эх, Борщик! Мы ведь и котлет давно не видели. Сделал бы хоть одну на всех.

Одну ладно. Одну можно. Накрутил фарш — с мексиканским перчиком, с родным чесночком. Взял противень. Слепил одну — на весь противень котлету, изжарил, еще с картошечкой, с лучком. Ешьте! Дух — на весь океан.

Но ведь опять неприятность. Котлета сочная, воздушная. Дали водолазу. Он наелся, обмяк. Раздулся. Не погружается! А выговор кому? Родному Борщику?

Выговор выговором, а отпускать не хотят! Команда просит, Солнышкин просит:

— Останься, Борщик!

Ну а как же я останусь, у меня же дела! Я же не жду, что мне на берегу за особые заслуги, как какому-нибудь бобику, галстук повяжут или впрямь орден дадут. Но люди ждут или нет — а вот собачки уже в Океанске хвосты колечками закрутили, знают, что везу им косточки. Не откуда-нибудь — из Диснейленда! И еще есть причина торопиться: буду строить Борщикленд!

Подали мне катер. Доставили почти до берега. Но там свои почему-то тоже море делили, растягивали. Так растянули, что я по дну пешком пробежал. Выбрался на берег. Вскинул я рюкзак. В нем косточки, игрушки, цветок от Белоснежки для Тамары Сергеевны. Помахал рукой; вон моя сопка, вон телевизионная башня под облаками. А там мой дом, родные собачки, будущий Борщикленд. Обустрою. Мартышку в борщиклендовскую кассу кассиршей возьму, крокодильчика собственным указом возле своего моря сторожевой собакой назначу. Хорошо! Будем жить, строить, варить, палочки заглатывать, чтобы из минусов на земле плюсы делать!

Размечтался. Вдруг вижу — рядом в окне телевизор, а в нем мой флотский портрет и объявление:

На тебе! Весь мир знает, где Борщик, а они «помогите». Еще некролога не хватает. Да вот он я! Глаза умные, щеки пухлые, нос пирожком. Только пахну не одними котлетами, а блинами, перцем, пальмами, звездами, космосом, а главное — соленым морским ветром! Вот он я, Борщик! Спросите любую собаку из Океанска — и она подтвердит, что я — Борщик. Задержался? Но я тороплюсь! Печь блины, варить борщи. Работать по-флотски только на 5. С плюсом, крепким, как морской штурвал, плюсом. Потому что люблю, когда у моих друзей настроение 5+. Это всегда лучше, чем 1-. Тогда за столом в рассказах больше смеха и веселого ветра, тогда истории одна за другой летят, как в воде дельфины, парят, как чайки. И жить хочется, и плыть хочется, и петь хочется, и есть хочется.