Дядя Иван вообще почти не смеялся, даже когда Беатрис рассказывала ему свои самые смешные шутки. Ему не нравились дети и не нравились шутки. А особенно ему не нравились дети, которые рассказывали шутки. Но всё равно время от времени Беатрис пробовала с ним шутить, на случай если он передумал.

– Какая еда у уток самая любимая? – спрашивала она. – Крякеры!

Её дядя недовольно хрипел, как будто у него самого в горле застряла парочка крекеров. И Беатрис пробовала ещё раз:

– Как научиться выходить из сложных ситуаций? Не искать туда вход! – хихикает Беатрис.

Её дядя вдыхает через сжатые зубы. Он весь напряжён. Его рука нависла над его кинжалом.

Беатрис продолжает, ей немного страшно, но ужасно любопытно, что будет дальше.

– Как называется бабочка без крыльев?

На этот раз Беатрис даже не успела закончить шутку. Её дядя вытащил кинжал из ножен и одним плавным движением метнул его в стену, где он пришпилил муху к деревянным панелям.

– Гусеничка, – прошептала Беатрис.

– Я называю её… дохлой, – сказал Иван. Он произнёс слово «дохлой» так, как будто оно начиналось с трёх «д». Потом вытащил кинжал из стены и вытер его о свою ногу.

Иногда за завтраком, пока они сидели и ели копчёную селёдку, Беатрис спрашивала Ивана о своих родителях. Бедная Беатрис даже не знала, живы ли они. Но Иван просто пожимал плечами, ворчал и отвечал: «Лучше не спрашивай». Если бы кто-нибудь ещё ответил ей таким образом, Беатрис бы продолжила спрашивать до тех пор, пока не добилась бы ответа, но когда дядя произносил эти слова таким тихим голосом, не поднимая на неё взгляда, а кинжалом продолжая вытаскивать косточки из селёдки, Беатрис знала, что действительно не стоит спрашивать. В конце концов она прекратила задавать этот вопрос.

Ещё один вопрос, который она прекратила задавать, был: «Можно я пойду на улицу и поиграю?».

Каждый раз, когда она спрашивала, её тётя придумывала новую причину, почему нельзя. И хотя Беатрис решила, что больше не будет спрашивать, однажды она всё-таки не удержалась и спросила ещё разочек.

Было время завтрака, и дядя Иван уже утопал, наевшись селёдки, а Беатрис и тётя Эсмерельда остались одни.

– Можно я пойду на улицу и по играю? – спросила Беатрис.

Как обычно, тётя Эсмерельда нашла причину ей отказать.

– Почему ты вообще хочешь выйти на улицу? Всё, что тебе нужно, есть прямо здесь. За стенами дворца абсолютно не на что смотреть. Всего лишь озеро и Тёмный-Тёмный Лес, за ним очень крутой обрыв, а за ним ничего.

– Что это значит – ничего?

– Это значит… – Тут тётя сделала паузу. – Знаешь это чувство, когда начинаешь засыпать, как будто ты падаешь и падаешь, а потом неожиданно просыпаешься, вздрогнув?

– Ну, наверное, – ответила Беатрис.

– Вот это и значит, только ты не просыпаешься. Ты идёшь вокруг озера, через Тёмный-Тёмный Лес и падаешь с обрыва. И просто падаешь и падаешь. Это не то, что я бы порекомендовала. А если даже тебе и удастся не упасть с обрыва в бездонную пропасть, то тебя в момент съедят Дрожуны.

И Эсмерельда продолжила жевать свою селёдку.

Беатрис нахмурилась. Она не верила своей тётке. Такая причина звучала как одна из отговорок, которые придумывают мама и папа, чтобы заставить тебя прекратить делать что-то, что им не нравится. Например, когда они говорят тебе не есть мороженое перед ужином, потому что перебьёшь аппетит. Как будто можно потерять аппетит от мороженого! Оно просто тает в желудке, и тебе хочется ещё и ещё. Ха, Дрожуны! Все во дворце до ужаса боялись Дрожунов. И никто ни разу их не видел.

Дрожун – это такая смесь гоблина и слизняка, с очень большим животом и острыми зубами. Говорят, что они живут в лесу и любят лопать детей, запивая чашечкой чаю. А зовут их Дрожунами, потому что при беге их животы переваливаются из стороны в сторону, как огромные тарелки с желе.

Звучит забавно, но на самом деле они очень опасные. Детям интересно наблюдать, как они смешно бегают, с их раскачивающимися, дрожащими животами. И так вот засмотришься, а Дрожун уже рядом, дышит на тебя своим зловонным дыханием и собирается съесть тебя целиком Беатрис отодвинула тарелку с завтраком. Она не верила в Дрожунов. Она не верила в бездонные пропасти. Она верила, что её тётя что-то от неё скрывает.

– Это нечестно, – сказала Беатрис.

Эсмерельда криво улыбнулась:

– А честно, что мне приходится присматривать за тобой и оберегать тебя? Поверь, я бы с удовольствием позволила тебе по играть снаружи, чтобы посмотреть, как ты упадёшь с края земли или тебя съедят Дрожуны. Но это было бы нечестно, неправда ли? Так что ты предпочитаешь: нечестно быть съеденной или нечестно посидеть в замке?

Беатрис пожала плечами. Ей показалось, что это нечестный вопрос.

– Думаю, посидеть, – всё-таки сказала она, хотя на самом деле так не думала. Беатрис нравилась опасность. Ей нравилось карабкаться по высоким стенам и метать ножи.

– Вот и хорошо, – сказала тётя.

Она положила на стол приборы и взяла в руки кисточку. Опустила её в горшок с золотой краской, а потом побрызгала ей на лицо стоящего рядом слуги. Всё это время тётя смотрела на Беатрис, жутко улыбаясь, как будто попыталась запихать себе в рот банан боком – и он так и застрял. Было очевидно, что на самом деле она бы хотела побрызгать лицо Беатрис.

Эсмерельда положила кисточку. Встала из-за стола и удалилась, как если бы она была самым нормальным чело веком.

– Извините, – сказала Беатрис, передавая слуге платок.

– Она хотя бы не отрубила мне голову, – проговорил он, вытирая глаза.

– И хотя бы у вас теперь есть золотой платок, – улыбнулась ему Беатрис. Она привыкла видеть хорошее даже в самой плохой ситуации.

Слуга улыбнулся ей в ответ. Беатрис неожиданно пришла в голову мысль.

– А вы бывали снаружи? – спросила она.

Слуга отпрыгнул от неё, как будто наступил на пчелу. Похоже, он был в ужасе от вопроса. Он оглянулся, и ещё раз, как будто его могли наказать только за то, что он услышал слова Беатрис. Потом наклонился вперед, пошевелил пальцами вниз и вверх, словно изображал дождь. Показал на коридор, нарисовал в воздухе квадрат. И всё это он проделал за пару секунд.

Дождь, коридор, квадрат. Беатрис была озадачена. На Рождество они играли в игру, где объясняли друг другу песню, книгу или известную битву, не используя слова. Но сейчас было не Рождество, и она была не в настроении играть.

– Не важно, спасибо. – Она вздохнула, думая, что, наверное, никто и никогда ей ничего не расскажет.

Слуга собрал грязную посуду со стола и унёс. Когда Беатрис подняла взгляд, он уже исчез. Это была ещё одна вещь, которая озадачивала Беатрис. Как это слуги так появляются и исчезают, прямо как по волшебству. Но в волшебство Беатрис тоже не верила.

Дело в том, что, хотя Беатрис ничего не рассказывали, если бы ей даже и рассказали, что она королева, она бы не поверила. (Ведь ты бы тоже не поверил, если бы тебе сказали, что ты слон, которого прячут, не так ли?)

Когда она смотрела в зеркало, она не видела королеву. Она видела девочку, которая неплохо шутит, не очень хорошо танцует, отлично метает ножи, потрясно стоит на голове и чьи волосы настолько кудрявые, что выглядят так, как будто в них птица свила гнездо. Правда, до сих пор такого не случалось, хотя Беатрис иногда оставляла на ночь окно открытым и раскладывала дорожку из крошек, ведущую от подоконника до её подушки, в надежде, что маленький воробушек поселится у неё в причёске.