- На хрена, спрашиваешь? - глаза Валерия превратились в две узкие щелочки-бойницы. И прежде, чем кто-то успел что-либо сообразить, он плавно перетек вперед, сгребя загрудки товарища. - А затем, Славка, что там остались моя жена и двое дочерей! Остались. Там. Возле. Входа. В метро. А вы, сукины выкидыши, этот вход запечатали! Так, может, мне и правда хочется сдохнуть там? Ну, чего молчишь? Правильно, тебе-то терять некого!
- Валер, - второй боец неловко положил руку ему на плечо. - Хватит. Не тебе одному хочется умереть, поверь, - и, обернувшись к напарнику, добавил: - Принеси ему защитный костюм. Дай ствол и...Саперную лопатку.
Слава вытаращил глаза от удивления, но перечить не стал. Умчался куда-то, а спустя несколько минут протянул Валерию тугой сверток, проговорил:
- Расстреляют нас по твоей дурости.
- Если будет, кому расстреливать, - огрызнулся лейтенант.
В костюм облачился в считанные мгновения, после чего гермоворота открылись ровно настолько, чтобы можно было протиснуться бочком. На голове Валерия красовался противогаз, поэтому он не мог слышать, как Славик спросил у друга:
- Дим, ты зачем это сделал?
На какое-то время повисла тишина. Казалось, что ответа не последует. Но прошла минута, две и, сглотнув вставший поперек горла ком, Дмитрий ответил:
- У меня там остался сын.
Еще сто грамм самогона перекочевали из бутылки в Трофимыча. Двадцать лет. Двадцать лет ада, без надежды на прощение и оправдание. А люди? Люди вокруг. Им-то нужно прощение, оправдание, сострадание? Нужно. Как там раньше говорили? Ничто человеческое нам не чуждо? Вроде бы так. Да, действительно, не чуждо. А ведь мог бы давно плюнуть на все и на всех и уйти, куда глаза глядят. Хотя, куда тут уйдешь-то? На другую станцию? Или вырыть себе нору еще поглубже, забиться туда, чтобы даже ни одно насекомое найти не смогло? Нет, Валера, тебе нужна эта станция и эти люди. Пока есть о ком заботиться, кем руководить и кого защищать - ты человек, ты живой. И это дает отсрочку от того момента, когда твой "моторчик" возобладает над разумом, и никакая ежегодная поминальная пьянка со слезами не даст покоя и облегчения.
Когда он покинул станцию, то ужаснулся - повсюду валялись трупы. Все пространство вокруг представляло собой ковер из мертвых тел. Если бы не противогаз, его бы обязательно стошнило. Особенно много людей было у самих гермоворот: люди до последнего не верили, что их бросили на верную гибель, надеялись, что спасительная дверь все же откроется. Не открылась. Свой покой они нашли здесь - в шаге от спасения. Он осторожно ступал среди тел, стараясь не наступить на кого-нибудь. Валерию казалось кощунством тревожить покой ушедших. Тем более, ушедших так тяжело. Голова шла кругом, мысли мчались со скоростью света. Нереальность происходящего, кошмарный сон. Казалось, протри глаза - и все исчезнет раз и навсегда. Поддавшись невольному искушению, он на долгие десять секунд зажмурился, потом очень медленно открыл глаза. Нет, ничего не пропало. Ужасающая картина была более, чем реальна.
Бесконечный подъем по лестничным ступенькам, к выходу на поверхность. На несколько мгновений он остановился. Что его там ждет? Что он сам желает там найти? Надежда на то, что родные выжили, растаяла сразу же, как только он вышел за гермоворота. Тогда зачем все это? Он не мог объяснить зачем. Только в мозгу пойманной птицей билась уверенность - должен. Даже не должен - обязан. Он глубоко вдохнул, насколько мог позволить противогаз, сделал последние шаги к поверхности и... с трудом смог удержаться на ногах. Шквалистый ветер норовил уронить на землю и поволочь, переламывая кости о ближайшие препятствия. Видимость оказалась не более пары метров. В воздухе проносился мусор, песчинки с тупой настойчивостью барабанили по защитному костюму. Песчаная буря? Да не может быть! Откуда в наших краях? Последствия ядерного взрыва? Вполне возможно. Он попытался вспомнить, чему их учили и что рассказывали. Эх, тогда его мысли были заняты супругой и слушал он не особо внимательно. Вроде бы, через несколько дней после взрыва должны наблюдаться порывы ветра от 25 до 100 км/ч. И, само собой, радиация. Потом это все, естественно, пойдет на убыль, но не сейчас...
Он шел, пригнувшись, наугад, как слепой котенок, не разбирая дороги. Где он видел своих в последний раз? Кажется, у выхода из парка. Значит, не далеко. Хорошо, что от выхода из метро до ворот рукой подать - каких-то несколько десятков метров. Но и эти метры дались ему с огромным трудом. Если хотя бы была видна дорога... тогда и на ветер можно было бы не обращать внимания.
Согбенный под тяжестью собственных мыслей и ураганных порывов он, кое-как добрел до железной решетки ворот, схватился за нее обеими руками. Под ногой что-то неприятно хрустнуло. Он очень медленно опустил взгляд вниз, боясь даже представить, что он может там увидеть. В первое мгновение казалось, будто мир замер, стих ветер. В повисшей тишине гулким набатом стучало сердце, с каждым ударом затихая. А потом из горла вырвался крик, переходящий в надсадный хрип; сердце разом участило биение до миллиона ударов в секунду; кровь тяжелым напором ударила в виски, застила глаза туманом.
Три обгоревших тела сидели на земле возле ворот. На руку одного из мертвых он и наступил. Но не это повергло его в шок и заставило закричать. Он узнал. Узнал любимую жену, и своих маленьких девчонок. Два тельца крепко обнимали третье. В момент смерти мать прижала их к себе, силясь защитить от угрозы, закрыть своим телом, чтобы хотя бы они могли выжить. Она понимала, что все будет тщетно, но поступить иначе не могла. Словно насмехаясь над смертью и тленом, на шее супруги жизнерадостно поблескивал золотой кулон, когда-то подаренный Валерием на восьмое марта.
А дальше... Дальше для него все было, будто во сне. Он не помнил, как рыл саперной лопаткой землю чуть в стороне от главной аллеи парка; как перетаскивал тела, обливаясь слезами в противогазе; не обращал внимания на твердую землю и корни, постоянно мешающие; даже ветер в тот момент, казалось, утих и не имел власти над бесконечно скорбящим, морально уничтоженным человеком.
Он вернулся на станцию, но жить там не смог. Ушел дальше. Слишком тягостным было бы на "Парке" ощущение того, что совсем близко те, кого любил больше жизни и кого увидеть уже не сможешь больше никогда.
- Вечная память, - Трофимович приподнял стопку, осушил ее залпом. Дыхание на пару секунд перехватило, сердце ухнуло куда-то в район живота. И в эту минуту где-то на станции послышалась стрельба...
