Чонгук шипит и тянет воздух, когда отрывается и приподнимается посмотреть на него сверху, Тэ лежит, изо всех сил отклячив свой пиздец какой аппетитный зад, прогибается в спине по-кошачьи буквально, талия такая, что преклоняться можно, губы приоткрыты и его, Чонгука, имя шепчут без конца, они тоже обкусаны уже до предела, руками цепляется за простыни над головой. Чонгук прекрасно знает: под таким углом он и простату сильно задевает, и амплитуды может брать большие, и входит глубоко максимально.

А Тэхён, кажется, голос вообще сорвал, перестал стонать протяжно и громко и тихонько поскуливает, вздрагивая от каждого толчка. Чонгук снова сверху наваливается, едва не кончив от ощущения того, что он сейчас всей его кожи касается максимально, целует нежно спинку, шею, лопатки, прикусывает легонько за загривок, руками по его предплечьям ползёт, чтобы сплестись с ним пальцами, которыми он настойчиво простынь комкает и начать методично трахать его так, чтобы он снова начал стонать, срывая окончательно голос, чтобы с силой его руки сжимал и извивался на постели, не в силах сдерживаться.

— Вот так, детка, вот так, да, — хрипло выдыхает ему в ухо.

— Чонгук, Чонгук, Чонгук…

— Я здесь, милый, тебе хорошо, скажи мне? — выпутывает одну руку из хватки и просовывает ему под животом, надавив слегка. Чувствует себя внутри него. — Боже, как я глубоко в тебе, Тэ, — ему срывает крышу окончательно, он ускоряется, перестав контролировать темп. И они, если честно, наверное, кровать сегодня сломают если так продолжат. Чонгук как-то очень запоздало осознаёт, что уже больно от того, насколько жёстко он внутрь него вдалбливается. А ещё наслаждение приятными иголками по всему телу гуляет и, возможно, ему чуть-чуть до финала осталось.

— Хорошо, очень хорошо… Чонгук… — хрипит, — я хочу лицом к лицу кончить.

«Вовремя».

Трахаться — кожей к коже. Кончать — лицом к лицу. Философия секса? Чонгук отчего-то сейчас уверен, что так правильно, и именно такой философской мысли по жизни теперь решает придерживаться.

Он выходит, Тэ хнычет, потому что ощущение пустоты внутри в такие моменты особенно остро ощущается, Гук быстро переворачивает полу-живого, растраханного Тэ на спину, отметив, что она вся в засосах и укусах и это, наверное, странно, снова входит резко, сопровождаемый вскриком, впивается поцелуем под самый подбородок ползёт к губам, Тэ уворачивается.

— Почему… ммм, — самому держаться уже тоже сложно, — почему целовать не даёшь?

— Я же со…сал тебе.

— Тоже мне проблема, дай сюда, — скользит языком ему в рот, а потом умудряется даже нежно губки поцеловать, хотя хочется сожрать его нестерпимо. — Тебе хорошо? Хорошо со мной сейчас?

— Очень хорошо, Чонгук-и.

— Скажи, что любишь меня, Тэхён, — глаза в глаза. Да, нечестно, да, это неуважение к его чувствам, да, это про «не оставлять выбора». Но Чонгук сейчас по-другому не может. Он чувственно трахает его прямо сейчас, в эту самую минуту. Распадается внутри на части. Знает, что кончит так сильно, что ноги онемеют потом ненадолго. Он хочет, чтобы Тэ кончал под ним также сильно, со стонами, словами любви и его именем на устах. Всё вот вместе, возможно вообще такое?

Тэхён глаза закатывает от удовольствия, чувствуя, что вот оно уже подступает, даже дрочить не пришлось, и снова опоясывает его конечностями, а тот ускоряется, в ожидании ответа.

— Скажи, что любишь, Тэ. Соври хотя бы, — начинает вколачиваться ещё интенсивнее.

— Зачем мне врать? — оставляет нежный поцелуй на щеке почему-то. — Я люблю.

Удар.

— До сих пор любишь?

— Я никогда не переставал, Чонгук.

Ещё удар.

— И я люблю тебя, Тэхён, пиздец как сильно люблю, прости меня за маты, ладно? Я по-другому просто описать не смогу. Но я так люблю тебя, нежность моя.

Возможно, они в унисон забились.

— Люблю тебя.

— Люблю тебя.

— Люблю тебя.

И никто потом не вспомнит, кто первый и с чьим именем кончать начал, но Чонгук снова темп наращивая, навалился совсем сильно, в губы впился буквально очень пошло и развязно и такие вещи своим языком вытворяет у Тэ во рту, что создаётся впечатление, что его и там и тут, как говорится, трахают.

Он бы осознал это, если бы не кричал так неистово, расцарапывая чонгукову нежную кожу на спине, если бы сильно не подмахивал бёдрами вверх, рискуя сломать себе что-нибудь от усердия, осознал бы, если бы его мысли и рот не занимали чужие губы и «Ах, боже, Чонгук, я так люблю тебя, возьми меня, да, Чонгук».

Так он и кончил, взорвавшись миллионами частиц, дрожа неистово просто, изливаясь на животы обильно и долго, последним протяжным, высоким стоном в его опухшие до безобразия, краснющие губы.

«Люблю, люблю, люблю»…

И Чонгук в какой-то момент кончил сам. В какой не особо понял. Отчаянно жалея, что на нём был презик. Всё смешалось в одно большое очень хорошо. Заглушая оргазм осознанием, что вот так только с ним будет. В семнадцать, в восемнадцать, в тридцать три. В танцевальных залах, на парах, на работе где-то, куда они однажды устроятся, слезая с родительских шей, у него дома или в квартирке, которую себе снимут или купят, когда разбогатеют. С ним всё возможно на грани у самой вечности. Только с ним. А сейчас Чонгук нависает над ним, дрожа как осенний лист, пытаясь перестать постанывать и остановиться, но двигается внутри словно по инерции, хотя сам почувствовал, что Тэ кончил давно и можно перестать уже.

Разве, блять, можно вот так в восемнадцать?

Хотя кому какое дело во сколько? Кто-то становится родителями в шестнадцать, а кто-то в тридцать пять живет для себя, не воспитывая ни одного ребёнка. Кто-то становится миллионером в девятнадцать, а кто-то начинает прилично зарабатывать к сорока пяти. Кто-то встречает свою настоящую, сильную и единственную любовь в семнадцать, а кто-то до конца своих дней ищет и не находит в конечном итоге.

Каждый пишет свою историю. И они тоже. И, кажется, основная мысль их истории в том, чтобы понять, что не просто так жизнь с ними вот так однажды. Хватай, пока есть возможность, прижимай к себе крепче, не давая упасть, люби.

Чонгук из последних сил уже, буквально наощупь, словно слепой котёнок, находит его губы своими. Они такие опухшие у обоих, что до боли почти, поэтому он самым трепетным образом, осторожно прижимается к его дрожащим губам своими и если это можно назвать поцелуем, то он самый нежный на свете. Тэ в этот момент осознаёт, что интимнее и трепетнее, чем вот этот осторожный, завершающий поцелуй с дрожащим губами и дыханием, у них ничего не было. Он обнимает его пухленькую тёплую нижнюю своими и выдыхает острожно. Столько нежности, что в ней захлебнуться можно.

Пожалуй, это лучший их секс.

А потом Чонгука накрывает всем и сразу.

Поторопился опять. Почти вынудил. Заставил в любви признаваться. Переспал с ним, хотя у того парень есть. Воспользовался буквально. Стыдно становится ну просто невероятно. И это после такого то секса. Как в глаза ему смотреть сейчас — непонятно. Почему эти мысли в голову лезут в такой момент — тоже не ясно.

Но Тэхён всё решает проще намного. Без непонятных, каких-то выдуманных причин, чтобы корить себя. Без лишних мыслей. Так и задержавшись в этом состоянии бесконечной нежности по отношению к человеку рядом.

— Жарко? — ладони на его щеках устраивает, чувствуя, что тот дрожит по-прежнему, большими пальцами смахивает капельки пота с висков.

— Очень… — усмехается.

Тэ легонько дует ему под чёлку.

— Всё нормально?

«Чувствует».

— Я… так устал, — и выходит без предупреждения из него, чтобы не мучать потом этим ни себя, ни его. — Прости за это.

— Ну, без этого никак, — зашипев, колени сводит, когда Чонгук окончательно поднимается и стягивает, морщась, презерватив, шлёпает в ванную выкинуть, и Тэхён почти боится, что тот сейчас пойдёт в душ и оставит его вот так лежать тут. Тэ сейчас очень чувствительный. И он ему нужен рядом. Чтобы пережить этот момент вместе. Полгода в конце концов. Они уже такие взрослые.