«Мало».

А ещё Чон сам себе не отдаёт отчета в том, что делает, но осторожно пробирается руками на его спину, под сдавленные вздохи, поглаживая, он помнит, Тэхён очень чувствительный, перебирается на плечи, и ныряет ладонями под ворот рубашки, а потом касается, наконец, горячей кожи шеи, переходящей в лопатки. И это высоковольтный удар по сердцу, если честно. Он выдыхает так горячо и судорожно, словно это его потрогали где-то в особенно чувствительном месте.

«Мало».

Тэхён снова мысли читает, иначе это всё не объяснишь. Он отгоняет сомнения от себя подальше, подталкивает Чонгука к дивану, на ходу расстегивает ещё пару пуговиц, чтобы тому было проще трогать его. Гук моментально на диван усаживается, на себя Тэ тянет, поймав по пути его взгляд и так и не разорвав с ним зрительный контакт ни разу. И быстро-быстро дышит, когда Тэ уверенно усаживается сверху на бёдра. Очень близко. Но…

«Всё равно мало».

Руки ему на грудь, взгляд вопросительный в глаза, лёгкий кивок, разрешающий. И Чонгук скользкими от крема пальцами расстегивает быстро пуговицы рубашки до пупка почти. Стягивает её, тот изящно плечами ведёт, помогая снять. И… Боже.

Чонгука можете не искать. Какой смысл искать человека если он, ну, помер?

Во-первых, сама картина: полуприкрытые веки, доверительно-томный взгляд, его кожа цвета кофе, в который добавили приличное количество сливок, гладкая, бархатная, красивая до жути, у Чонгука, кажется, кинк на кожу, торс шикарный, как прежде, и, господь бог, как красиво и эстетично его тело сейчас обрамляет эта огромная байковая рубашка. Невозможное что-то? Да.

Во-вторых, да…

— Господи, Тэ, Боже… — скользит руками по животу, прикрывая веки, тянет носом воздух, потому что, кажется, сейчас умрёт на самом деле от его отсутствия, перебирается на рёбра, трогает грудь, поясницу, слегка надавив, чтобы спину держал не колесом и прогнулся, ведёт ладонями нежно по линии позвоночника, кладёт их на лопатки, — это невозможно просто, — полубезумный шёпот, трогает, трогает, трогает его. Определённо. Кинк на кожу. И на Тэхёна. Ничего не изменилось. — Она такая же, Тэ, такая же… — шепчет заполошно и щекой к груди прижимается, обняв крепко.

— А какой же ей ещё быть, Гуки, мы совсем немного не виделись, не находишь? — едва сдерживается, чтобы самому не начать его лапать. Он так скучал по его прикосновениям, так скучал, что плакать хочется.

— Не знаю, Тэ, ничего сейчас не знаю, — губами легонько прижимается. Тэ выдыхает рвано от этого касания, ещё крепче к себе его.

— Я почувствовал, что тебе это нужно.

— Ты на самом деле… как часть меня, слушай. Так всегда было. Ничего не изменилось.

А потом Чонгук какие-то совершенно невозможные вещи начинает вытворять. Притирается к коже щекой, руками бродит по оголенным участкам тела, невзначай и Тэхёна распаляя, случайно или нет — неизвестно, водит носом, щекоча нежную плоть, выдыхает жарко в кожу, прихватывает периодически губами и Тэ едва сдерживается от того, чтобы голову не откидывать и не начинать на бёдрах ёрзать. А очень хочется.

Для Чонгука сейчас все эти прикосновения — это как новую вселенную открывать. Волнующе, приятно, необычно, что-то очень знакомое, но в то же время новое.

А Тэ явственно ощущает, что они сейчас сидят и заново друг друга изучают. Учатся взаимодействовать по-новой. И в голове пытается прикинуть сколько времени они потратят на то, чтобы вернуться к тому, на чём закончили тогда. Сколько времени нужно, чтобы человек снова настолько твой, что почти у тебя под кожей? Кажется, нисколько. Чонгук у него, например, уже.

А потом Чонгук утыкается носом ему в шею, вдыхая, пытаясь им надышаться, а Тэ в его волосы пальцами вплетается. Чтобы притянуть ещё ближе.

И не было бы у Тэ парня, Чонгук бы уже оставил его без одежды. Но его наличие бьётся тревогой где-то подкоркой чонгукова мозга, когда они слишком много себе в прикосновениях позволяют. Странно, что Тэ это вроде бы не парит совсем.

Чонгук ловит себя на мысли, что темп их движений, прикосновений и поглаживаний усреднился и они, вроде как, двигаются синхронно, позволяя каждому закончить то, что начал, тут же подхватывая инициативу и делая приятные вещи самостоятельно. Чонгук гладит по чувствительной шее и плечам, Тэ нежно пальцами по щекам и осторожно руками под ворот свитера, Чонгук легонько ладонями по бёдрам, Тэ подаётся вперёд, вслед за касаниями. И так и пожирают друг друга глазами, лишь изредка отрываясь проследить за движениями собственных рук. Чонгук в глаза особенно долго, не моргая, Тэ обводит его губы большим пальцем, зачарованно наблюдая, оттягивает нижнюю зачем-то… А потом Тэхён, распалившись, не выдерживает этого всего и целует первый.

И где-то в параллельной вселенной взрывается сто процентов галактика. А у Чонгука мозг и душа. И сердце, наверное, тоже. Потому что то, как он смотрел, из последних сил сдерживаясь, то, как собственные губы облизывал, выдыхая, то, как осторожно пальцем нижнюю оттянул… А они ещё долго с ним продержались. И сейчас Тэхён в губы впился так сильно, что почти больно. С таким голодом и неистовством, которые в восемнадцать обычно людям незнакомы. Но не им. У них ситуация по-другому вести себя просто не позволяет. Эти губы… это нежно и сильно, приятно и больно, тягуче и сладко, такая ностальгия и что-то новое. И куча противоречий, и вроде бы всё понятно. И то, как по-хозяйски обласкав губы своими, Тэ языком ему требовательно в рот проталкивается, вышибает у Чонгука весь здравый смысл из головы, выветрив из неё совершенно факт наличия у Тэ парня.

Сейчас просто… мало.

Надышаться бы, напробоваться бы его, оставить себе бы уже навсегда.

Тэ страстно по его губам своими скользит, ловко перебираясь с одной на другую, выцеловывая просто сказочно нежно и пошло одновременно. Лицо его в ладонях держит осторожно. И столько боли, любви и нежности в этом всём, никуда не истраченной, что с ума сойти можно.

Чонгук тихонько стонет в поцелуй случайно совершенно, Тэ улыбается и прикусывает легконько нижнюю, выпрашивая в подарок ещё один нежный всхлип.

— Чонгук… я так скучал, — оторвавшись, чтобы впиться снова. Ласкает языком, губами, зубами прикусывает, придвигается ещё ближе, усевшись уже туда, куда не стоило бы, окончательно выпутывает руки из рукавов свисающей по бокам рубашки, одну в волосы, вторую обратно на щёку нежную. И целует, целует, целует.

— Я тоже, Тэ, тоже, — шепчет, покрывая нежными чмоками влажные, блестящие от слюны, губы.

Плевать на «тоже».

— Мы не переспим сегодня, — внезапно заявляет Тэ, останавливается, уставившись на его моментально припухшие, красные губы.

— Ага, — бросает в ответ, впиваясь жадным поцелуем в плечо, щекочет языком, заставляет воздух втянуть, Тэ сползает ниже и вжимается в его пах своим. Чонгук руки на голой спине едва успевает остановить, чтоб не царапали его.

— Уф… — отрывается от плеча, снова в губы вторгается. Это невозможно. И…

«Мало».

Руками по телу, языками сплетаются, губами распухшими друг к другу и не останавливаются.

Через несколько минут неистовых ласк, которые заходят всё дальше и дальше, и жарких поцелуев Тэ с ужасом осознаёт, что у него очень крепко стоит и очень сильно упирается в то, что у кое-кого тоже стоит.

— Мы не переспим сегодня, — шёпотом, и зачем-то, свои же слова отрицая, с силой потирается своим пахом о его, заставляя застонать почти в голос и язык протолкнуть в рот глубоко совсем. Чонгук руками осторожно под резинку брюк. По нежной коже легонько проводит пальцами, Тэ выгибается безумно пошло, Чонгук зарычав, руками пробирается глубже, быстро на ягодицы ладони перемещает и, сжав их немного сквозь тонкую, эластичную ткань боксеров, слегка разводит, а Тэ не может порыва сдержать и ниже подаётся, по инерции, словно насаживаясь. И Чонгук расценивает это как приглашение.

Он его тело наизусть знает. Что бы его рот не говорил, его тело всегда отзывается по-особенному, действует наперекор и всегда с ним, Чонгуком, согласно больше, чем с Тэ. Поэтому это разрешение. Сто процентов оно. Но он обязательно дождётся согласия от Тэхёна. И судя по тому, что вытворяет его тело, скоро тот его даст.