А Чонгук ожидания оправдал, Чимин не знает, что произошло в отделении, раз уж тот таки решил выпереться на улицу, так как с наступлением темноты выехал из убежища к участку, чтобы подкараулить, но, очевидно, судьба Чимину продолжает благоволить, потому что вот он, Чонгук, в светлом свитшоте, а не в рубашке, как обычно, нервно передёргивает плечами, выходя из-за угла, очевидно направляясь в сторону метро.
Без удачи абсолютно точно не обходится, потому как выйти, вырубить Чонгука, вернуться с его тушей к машине и доехать до здания библиотеки, затащив его потом внутрь, удаётся абсолютно без происшествий.
На этот случай у Чимина уже не было плана. И это просто удачное стечение обстоятельств. Именно тогда, когда он подъехал, именно с той стороны, с которой нужно, совершенно не сопротивляясь. Сказка, а не похищение просто.
Чимин продевает наручники за ржавой трубой у стены, закрепляет в браслетах его руки и роется в чемодане с препаратами в поисках нашатыря. Главное не перепутать ни с чем, а то откинется раньше времени.
***
Чонгук морщится и наконец продирается сквозь темноту, заполнившую всё вокруг, с трудом открывая глаза, а потом хмурится от тупорылой боли, растекающейся внутри черепа. Чёрт, это очень больно. Он ловит невозможно сильный флэшбек и чувствует, что в груди противно сдавливает то, что по-хорошему должно быть его сердцем.
— Привет?.. — Чимин стоит напротив на расстоянии в метр и… это просто Чимин. Без безумного выражения лица, без окровавленых по локоть рук, без сумасшедшего смеха, без всего, и Чонгук, пытающийся сообразить, что вообще происходит, не понимает, пока что не понимает ничего, но уже чувствует, что липкий страх ползёт по позвоночнику.
— Слушай, ты извини, за это, — абсолютно миролюбивым тоном, указывает рукой себе на голову, Чонгук, в истерике что-то хрипнув, отползает резко к стене, Чимин на это будто бы и внимания не обращает, продолжая, — я знаю о твоём секрете, я в общем-то всё и обо всех знаю. Я не собирался бить, но забыл взять хлороформ. А чем-то покрепче глушить опасно, ты мне нужен в сознании.
— Что? — почти беззвучно, голова болит нестерпимо, но в груди давит сильнее, Чонгук не особо понимает природы этой боли.
— Нам, наверное, стоит поговорить, да? — спокойно спрашивает Пак и, оглянувшись по сторонам, подтаскивает стул и усаживается на него напротив истерично пытающегося просочиться сквозь стену Чонгука. Того начинает трясти, он дёргает руками, на запястьях моментально краснеет кожа. — У нас не так много времени. Задавай вопросы, если хочешь что-то узнать. Потом будет поздно.
Чонгуку больно. Он бы сравнил сейчас эту боль в груди с душевной, подумал бы о том, что ему на деле Чимина очень жалко и он безумно хотел бы помочь, и сожалеет, что не знал о том, что помощь требовалась. Это всё тоже, но… болит как-то физически, а не душевно, и если бы не душил страх, Чонгук бы, возможно, смог проанализировать, но у него не получается и он давит из себя одно простое и ёмкое:
— Зачем?
— Зачем что? — вскидывает бровь. Блять, он слишком спокоен, просто невозможно.
Чонгук хочет, чтобы он открыл сейчас свой рот и сказал, что они ошиблись, что его оклеветали, что похитив его, он просто хотел доказать, что не виновен, хотел донести свою правду одному человеку, чтобы он смог по закону его защитить. Потому что перед Чонгуком не маньяк. Не псих. Не тот, кого они называли псевдогреком, а тот, кто, весело болтая с Хосоком, зависал в кафетерии перед работой, тот, кто приходил на посиделки к ним в бар и выпивал с ними, сидя впритирку с Юнги…
— Юнги, — новая попытка заставить речевой аппарат работать.
— Нет, об этом мы говорить не будем, — болезненно морщится Чимин, — тогда уж лучше разберёмся с вопросом «зачем». Хотя я думаю, тебе давно всё понятно. Бао Лин. Он ведь пришёл, да? — знает прекрасно, что да, сам по камерам видел его в допросной, но дожидается ответного кивка, видимо создавая хотя бы иллюзию диалога. — У нас не так много времени на чистосердечные признания, Чонгук, судя по всему, — кивает в сторону компьютера на столе, где в нескольких маленьких окошках Чонгук, сощурившись, узнает кабинеты отделения, — Тэхён не дурак в отличие от тебя. Знаешь, я думаю, он тебя найдёт в конце концов. Не полиция, а он. А знаешь почему? Потому что он, судя по тому, что я видел, смог дать тебе то, что я всю свою жизнь отчаянно искал в периоды, когда не просыпался с желанием поубивать их всех нахуй. Я так хотел, чтобы кто-то однажды пришёл, как вот он к тебе, и починил меня после всего, что было. Нихуя не повезло, блять, всю жизнь не везёт, — грустно улыбнувшись губы поджимает.
Чимин замолкает ненадолго, а Чонгук потихоньку успокаивает дыхание и нестройное сердцебиение, кажется, время ещё есть. Пак ведёт себя спокойно и адекватно, кто его знает, что за маской спокойствия кроется, но… пока ведь не трогает. Чонгук окончательно осознает, что произошло. Чимин подкараулил его у отделения, ударил по голове и привёз, очевидно, в своё убежище. В нос бьёт удушающий запах медикаментов и Чонгук надеется, что в воздухе нет хотя бы ядовитых паров. Чон понимает, что телефона при нём нет, а наручники вполне себе реально дерут кожу, на контрасте почему-то вспоминаются его собственные, с которыми они как-то развлекались с Тэхёном. Тут же гонит от себя эту мысль и осторожно оглядывается. Тёмное помещение, слегка захламлённые столы с кучей бумаг, папок, рассыпанные по полу фотографии, самая настоящая стена обклеенная кучей вырезок, фото, совсем как их доска в отделении, только в разы больше. Окна неровно заколочены изнутри, пропуская немного света от уличных фонарей, внушительных размеров настольная лампа на столе и ноутбук с кучей каких-то гудящих устройств рядом. Значит, вот откуда он за ними следил.
Взгляд Чонгука снова возвращается к стене с фотографиями и он едва подавляет в себе желание податься вперед, чтобы получше разглядеть что там. Чон понимает, что фотографий сотни, сотни бумажек с приписками и адресами, сотни зарисовок, сотни изображений и знаков, часть из которых Чонгуку уже знакома…
«Господи, так много всего, он… жил этим. Жил этим планом долгие годы».
— По поводу всего, что касалось университета и за что я отправил этих ребят жариться в крематорий, вы правильно догадались, — снова начинает Чимин, возвращая взгляд Чонгуку, — Пакпао изнасиловал меня в две тысячи двенадцатом, в общаге, когда я учился на литфаке, с Джи Воном мы тогда встречались, но он сидел и смотрел на это всё, а Ан Чау, уёбище, держал меня, помогал бить и потом стоял на стрёме. Бао Лина я планировал завалить за то, что он, будучи единственным свидетелем, даже не попытался помочь и дать показания…
— Но он потом хотел…
— Цыц, — резко перебивает Чимин, — но-но-но, — грозит пальцем словно ребёнку, — давай не будем друг друга перебивать, ладно? То, что вы там нарыли, я и без тебя знаю, а полную и правдивую историю ни от кого, кроме меня, ты не услышишь. К тому же, знаешь, вот это «потом хотел» уже роли не играло, ты либо помогаешь, либо ты не человек, раз позволил такому случиться, закрыл на это глаза и сколько бы ты не передумывал и не жалел, это уже ничего не меняет. Окей? Я тоже молчал, когда меня обижали, чтобы не было проблем у других людей. И что мне это дало? Ничего, кроме пиздюлей от этих же самых людей. Кён Су и Ги Су — чуваки из моего детского дома, вы нихрена на них не нарыли, но я поясню: мы воспитывались вместе какое-то время, удивительно, кстати, что их, моральных уродов, которые меня в дерьмо втаптывали, усыновили вроде обоих, одного точно, второго, если честно, не помню. А меня, нахуй, до последнего в этом ебучем приюте держали. Меня туда, кстати, два раза вернули, знаешь? — Чонгук отрицательно качает головой и опускает взгляд в пол. Они пиздецки много всего упустили.
— Тебе это… нравилось?
— Нравилось что?
— Убивать.
— Конечно нет, ты что, больной? Кому это может понравиться?
— Тогда зачем делал? — Чонгуку страшно до обморока, но он не понимает причины страха. Он в ужасе от ситуации, но Чимин почему-то страха, кажется, не внушает.
