Убийцы любят возвращаться на место преступления. Чушь собачья! Ему невыносимо мерзко тут находиться и вспоминать, как было брошено тихое: «Привет, помнишь меня?», как знакомец остановился, вгляделся в полумрак, а в следующую секунду лицо его исказила гримаса невозможного страха. «Чего ж ты боишься то, глупенький? Больно почти не будет», — и, воспользовавшись чужим замешательством, быстро яд под кожу, осторожно, практически не оставив следа, потому что рано. Ещё не время им находить следы от введения «маски».

Он оборачивается и вперивает взгляд в массивное дерево неподалёку, именно к нему он тогда прислонил безвольное, теперь уже мёртвое тело и выпустил стрелу из арбалета, не побоявшись, что на дереве останется след. А он и остался. Только полиция почему-то упустила это из виду. Не то чтобы это было важно, про яд они в конце концов и так догадались. Но все равно обидно, ведь он так любовно расставлял эти подсказки, эти якорьки, которые продолжают держать его на плаву, не давая свихнуться окончательно, бросив всё незаконченным.

Убийцы любят возвращаться на место преступления. Как бы не так. Может, с убийцами это и работает. А он не убийца, он гребаный санитар этого леса, обычное избавление, тот, кого никогда ни для кого не было, но внезапно, сейчас он стал для многих чем-то очень весомым. Главным страхом, загадкой, важным и сложным делом, чьими-то звёздочками на погонах. Правда тянется всё ну просто катастрофически медленно. Может, дать им подсказку?

Ему не нравится возвращаться сюда, не нравится чувствовать себя убийцей, не нравится в целом убивать. Ему больно, неприятно и собственные, оставшиеся от него прошлого чувства и эмоции приходится прятать на задворках сознания. Ему противна их кровь, их тела, противно всё это, и он бы бросил это всё на стадии идеи, так и не начав. Бросил бы эту затею. Но уже не сможет. Начало положено давно, и теперь остаётся только довести игру до финала, разве что надо на днях добавить перца и подкинуть им ещё парочку загадок.

Ему не нравится убивать. Не нравилось и в первый его раз, когда он полосовал мёртвого Ги Су лезвиями в подворотне, тогда тряслись руки и хотелось блевать от вида и запаха крови. Первый раз, наверное, всегда такой. А после боевого крещения уже проще. Уже начал. Теперь нужно довести до конца. А они виноваты сами. Каждый из них виноват сам.

***

Чонгук усложнил себе жизнь. Ещё тогда, когда впервые попытался спровоцировать Тэхёна на активные действия, явно полагая, что гея в нём распознал безошибочно. Тогда он положил начало своему долгому падению. Сейчас, когда стёрлись все недопонимания, а Тэхён оставил всё своё актерство и ужимки где-то за дверями отделения, должно было всё проясниться, но стало почему-то только сложнее.

Чонгука редко вот так тянуло к людям. Особенно в последнее время. Настолько, что влечение уже становится до ужасного очевидным. Перестали мерещиться картинки, где Тэхён голый, и прочая пошлятина, зато под закрытыми веками поселились другие: Тэхён поправляет чёлку аккуратными, длинными пальцами, Тэхён смеётся и смешно фыркает в стакан с чаем, Тэхён взбудоражено что-то объясняет. И от этого начинало сладко ныть в груди. Ненавязчиво, осторожно, словно на пробу. Но начинало. Так, как лет с шестнадцати не было. В том, что у него, возможно, серьёзные проблемы Чонгук убедился, когда к своему стыду хотел передернуть в душе на светлый образ бесящегося Кима. И… не смог. Стало стыдно ужасно, что он, взрослый мужчина, хочет вот так вот стоять и дрочить на коллегу, на нового хорошего знакомого, на человека, к которому тянет и по которому начинает теплеть на душе.

Хуже всего, когда ты понимаешь, что в мыслях уже нет места пошлости. Это практически означает, что ты уже упал. Куда-то далеко в чужой омут. Где о тебя не факт, что не вытрут ноги. Но упал.

А Тэхён перемены в поведении своего сонбэ, разумеется, заметил. Вот только показывать этого не спешил. Они решили оставить всё пока как есть, хотя и очевидна давно обоим взаимная симпатия. Так пусть и будет «как есть».

Они не перестали кусаться и спорить, иногда по мелочам, иногда по серьезным разногласиям — несколько дней тяжёлой работы сделали своё дело, все стали ещё раздражительнее. И на протяжении этой недели ленивые стычки вполне могли бы закончиться ссорой, если бы Тэхён вёл себя как раньше: выводил на конфликт, бесил, нарочно кусался и фамильярничал. Но тот почему-то научился себя останавливать.

Чонгуку начало казаться, что они Кима перевоспитали. Тогда как сам Тэхён всего лишь наблюдал.

Чонгук боится резких движений, судя по тому, как он вечно дёргается в сторону от Тэхёна, стоит ему вскочить или замахать руками. Тэ давно перестал вести себя импульсивно, но заметить это всё успел ещё в самом начале. Боль Чонгуку жуть как не нравится, вернее даже будет сказать, что он её скорее вообще боится. Это Тэхён понял ещё в их первую ночь. При чём боится до абсурда. «Не кусайся», «не шлёпай», «не тяни за волосы»… И это только начало списка. Тэхён и сам не понимает — всегда ли был таким любопытным и так уверенно подмечал детали или только сейчас появился этот скилл. Выяснить природу чонгуковой боязни стало очередной идеей фикс. Но вариантов для выяснения мало. Спросить напрямую — пока нет уверенности, что тот его не пошлёт. Спросить у Юнги, тот сто процентов знает, в чём дело, вариант дерьмовый, но лучше первого и однозначно имеет право на жизнь. Нужно лишь подобрать момент.

А ещё у Чонгука часто болит голова. Возможно, потому что он не вылезает с работы и питается одним кофе, кто его знает. Но, сидя напротив, Тэхён начал замечать эти его сведённые к переносице брови и пальцы, которыми он не оставлял тщетных попыток складочку меж бровей размять, чтобы полегчало, всё чаще и чаще. Очевидно это не помогало вообще никак.

Тэхён начал задерживаться в отделении допоздна, выходя оттуда почти всегда вместе с Чонгуком, чтобы хотя бы своим нытьём заставлять его уходить домой, отказываясь свалить по-хорошему, пока тот сам не уйдёт. Неизвестно, как Чонгук относился к таким выходкам, но раз они перестали ругаться в пух и прах, а просто периодически кусались, очевидно понимал, что дело в обычном стремлении помочь.

Вот и сегодня Тэхён задержался и сообразил, что давно пора домой, только когда зевота начала драть ужасно. Тэхён поднимает взгляд перед собой.

Чонгук снова хмурится и трёт эту свою переносицу. Жалкое зрелище. Ну зачем себя мучить?

— Болит? — слегка севшим от долгого молчания голосом.

— М? — вскидывает рассредоточенный взгляд.

— Голова болит?

— Нет, я в порядке.

— Я же вижу, что болит, зачем врать?

— Тэхён…

— Может, таблетку?

Молчит с минуту, раздумывая очевидно говорить или нет.

— Нет, я пил, мне не помогает.

— Ффух, — встаёт со своего кресла, потягиваясь, сейчас главное, чтобы не оттолкнул, иначе будет неловко, — давай, помогу, — останавливается у него за спиной, которая моментально напрягается. — Расслабься, я ничего плохого не сделаю.

Тэхён осторожно опускает руки на чужие плечи, которые от напряжения становятся ещё каменнее. Сейчас бы расстегнуть все эти пуговицы от горла до самого низа, стянуть с его красивой, напряженной спины ненужную ткань, провести ладонями по твёрдым мышцам, размять каждый сантиметр, чтобы он расслабился настолько, чтобы ровно сидеть не смог и…

— Закрой глаза.

— Тэхён, не надо.

— Да я осторожно.

Тэ, воспользовавшись тем, что открытого сопротивления тот не выражает, легонько ведёт пальцами ему по шее. Тот едва заметно вздрагивает от прикосновения к чувствительной коже и ждёт. Тэхён отклоняет его голову назад, опирая затылком на своё солнечное сплетение, и принимается аккуратно большими пальцами разминать ему виски. В ответ слышится приглушенное мучительное мычание.

— Тшш, сначала больновато будет, потом пройдёт, не хнычь, а то подумают, что мы тут трахаемся.

— Тц, язык без костей.

Тэ в ответ лишь тихонько хмыкает и принимается разминать теперь уже всю кожу головы пальцами, всё также осторожно массирует виски, не обходит вниманием и складочку на переносице, разглаживая её пальцами. Она оказывается упрямой и сдаётся далеко не с первой попытки, но всё-таки сдаётся в конце концов.