Автор отмечает, что со временем сложилась и тенденция выпускать циклы романов: прикажете их именовать роман—цикл романов?
Вводя явно горбатое определение, В. И. Мильдон умиляется якобы подчеркнутой свободой повествования для художников. Обычно бывает так, что писателям становится тесен приевшийся канон, и они начинают бунтовать против него. Но как бунтовать против «канона» еще в процессе его формирования?
В трактовке лермонтовского произведения Б. М. Эйхенбаум идет странным путем, саму структурную форму романа как жанра извлекая из особенностей «Героя нашего времени» (родовое выводя из видового, не наоборот). Он размышляет о взаимодополняющих достоинствах повествования, «исповедальной» и от лица рассказчиков (они действительно использованы Лермонтовым). «Третью форму» от лица незримого эпического повествователя, наиболее характерную для романа, Б. М. Эйхенбаум отводит, полагая, что «она пришла в литературу и укрепилась в ней позднее…», между тем как в неоконченных романах «Вадим» и «Княгиня Лиговская», предшествовавших «Герою…», Лермонтов пробовал применить именно ее (романы не завершены, надо полагать, отнюдь не из-за разочарования автора в форме повествования от третьего лица).
Колебания Б. М. Эйхенбаума берет на заметку и склонность к восприятию произведения циклом решительно осуждает К. Н. Григорьян. Он припоминает, что в изданных в 1924 году журнальной статье и книге о Лермонтове ученый высказывался определеннее («“Герой нашего времени” – не роман, а сборник новелл, внешне объединенных фигурой Печорина»); однако и прежняя, и подновленная позиция осуждается за отступление от канона; только беда: канон не слишком убедителен: «Если придавать особое значение словам автора “Героя нашего времени” о том, что в руках у него “осталась еще толстая тетрадь”, где рассказана “вся жизнь” Печорина, понимать их в прямом смысле, то тогда окажется, что “Герой нашего романа” состоит из отдельных фрагментов, из эпизодов биографии героя, что, следовательно, романа Лермонтова как законченного произведения нет, что перед нами лишь “цикл повестей, собранных вокруг одного героя” <Б. М. Эйхенбаум>, что противоречит концепции Белинского и даже обыкновенному читательскому восприятию»24.
Тут сплошная путаница. Отождествляются автор книги и один из рассказчиков, странствующий офицер (связь между ними безусловна, и все-таки это не один образ, а два; о связи между ними будет разговор особый). Смешиваются реальная и гипотетическая творческие истории произведения. Как понимать «особое значение» сообщения о неопубликованной (а фактически несуществующей) «толстой тетради» Печорина? Сообщение – реальный факт, в таком «значении» оно и должно быть осмыслено. В суждениях К. Н. Григорьяна просвечивает убеждение: если бы «Герой нашего времени» был опубликован с добавлением «толстой тетради», никаких сомнений в наименовании его романом быть не могло, а укороченный вариант и соблазняет видеть «лишь цикл повестей». Но тут значительна не длина произведения, а его художественная структура. Ранняя смерть писателя оставляет открытым вопрос, было ли у Лермонтова намерение продолжить «общение» с Печориным (таковое маловероятно; смерть не допустила поэта исполнить новый, другой обширный замысел). Зато категорично можно утверждать, что опубликованное произведение надо воспринимать завершенным и самостоятельным, но ни в коем случае не фрагментом незавершенного замысла.
Было бы опрометчиво считать «заготовкой» для продолжения или дополнения в будущем «Героя нашего времени» неоконченный роман «Княгиня Лиговская»: «“Героя нашего времени” никак нельзя рассматривать как простое продолжение “Княгини Лиговской”. Это романы двух разных типов. “Светская повесть” и “аналитический роман” не одно и то же. Образы героев даны разными методами, и поэтому, несмотря на общность имен, – это два разных героя. Нельзя реконструировать биографию Печорина из “Героя нашего времени” по данным “Княгини Лиговской”. Общность материала, даже если она и была, не могла создать общности персонажей»25.
К. Н. Григорьян категорично защищает принятое обозначение «роман», но сопровождает это обозначение опрометчивыми трактовками, которые в сущности разрушают такое толкование. Вот вкусовая накладка: «При чтении романа Лермонтова создается впечатление, что он вылился непосредственно из взволнованной груди в едином порыве вдохновения. Это тот случай, когда форму произведения меньше всего можно сводить к сумме приемов, к голой технике» (с. 194). Тут говорит азарт читателя, фиксируется втягивающий интерес к чтению лермонтовской книги. Но не приводит к добру стремление сказать красиво. Касается это и защищаемого понятия: романы «на едином порыве вдохновения» не пишутся и очень редко на едином порыве читаются. Что же касается лермонтовской книги, то размышление просто не соответствует действительности, поскольку книга начиналась не с общего замысла, а складывалась постепенно, частями, с изменением первоначального намерения, никак не «в едином порыве вдохновения».
Можно было бы принять такое размышление: «Лермонтов как бы не хотел заключить “биографию души” Печорина в строгие жанровые рамки. Это давало автору большую свободу в развитии сюжета, разрешало вольную манеру изложения» (с. 194) – если бы оно носило «антироманный» характер, поскольку сказанное не совместимо с цельностью романного повествования. Еще размышление такого же типа: «Лермонтов в “Герое нашего времени” создал не “гибридный жанр” “путевого очерка с вставной драматической новеллой” <B. В. Виноградов>, а классический образец лирического, психологического романа» (с. 195—196). О лирической природе лермонтовской книги еще будет повод поговорить, но именование лирической специфики книги образцом классического романа опрометчиво: роман – классический жанр эпоса. Так что за вроде бы осознанным закреплением за «Героем нашего времени» традиционного жанрового определения стоит только упрямство исследователя, но ему нет никакого содержательного подкрепления.
Надуманную схему литературного процесса чертит У. Р. Фохт с той разницей, что опорной делает категорию не жанра, как Б. М. Эйхенбаум, а метода: «Первоначально реалистическая проза существовала в малых формах. Они были достаточны при той степени проникновения в сущность характеров и при том охвате материала, какие были возможны на начальной стадии развития реализма. Но полноценной жанровой формой реализма явился роман. На путях от рассказов и повестей к роману мы наблюдаем такую промежуточную стадию, как циклизация малых форм. Таковы “Повести Белкина”, “Миргород”, “Русские ночи”, “Герой нашего времени”»26. Это суждение несет явный отпечаток идеологической догматики своего времени, соответственно страдает декларативностью. Сходную мысль исследователь развивает в другой работе уже применительно к жанровой проблеме: «На путях от рассказов и повестей к роману мы наблюдаем такую промежуточную стадию, как циклизация повестей». Лермонтовский «роман состоит еще из пяти самостоятельных произведений, объединенных центральным героем. И после “Героя нашего времени” еще будут появляться романы, построенные в виде циклизации <?> более или менее самостоятельных повестей…»27. Построение «в виде циклизации» – стилевая несуразица.
Уже на исходе первая четверть XXI века. Проблема жанра книги Лермонтова теряет актуальность, тем не менее традиционная «романная» трактовка находит подкрепление.
Золтан Хайнади отмечает трудность определения жанровой природы лермонтовской книги: «Для романа Лермонтова трудно найти место в традиционной <!> жанровой иерархии, невозможно подвести его ни под один из существующих жанров. Феномен “Героя нашего времени” следует рассматривать как пограничное явление, существующее на грани жанров. Это не поэма в прозе, не цикл повестей <?>, не роман в новеллах, а свободный роман, требующий не только особого аналитического, но и теоретического рассмотрения»28. Тут правильный ответ отводится, поскольку цикл понимается синонимом «сборника», а это не механическое объединение разнородных произведений, а вторичное жанровое образование, как обосновывают это понятие современные теоретики.
