Б. Т. Удодов замечал: «Создается впечатление <!>, что Лермонтов сознательно не желает называть свое детище романом <!>, обозначая его в то же время очень по-разному, как “записки”, “сочинение”, “длинная цепь повестей”»10.
Вот заключение Б. М. Эйхенбаума, обобщающее конкретные наблюдения: «Итак, “Герой нашего времени” – это цикл повестей, собранных вокруг одного героя: очень важная особенность, отличающая это “сочинение” от всевозможных сборников и циклов, распространенных в русской литературе 30-х годов. Чтобы осуществить такую психологическую циклизацию и сделать ее художественной, надо было отказаться от прежних приемов сцепления и найти новый, который придал бы всей композиции цикла вполне естественный и мотивированный характер» (с. 298—299). Дельное, выверенное заключение! Но вот какая беда: сделанный вывод ни к чему не обязывает автора, это выстрел вхолостую. Это остатки позиции, которую исследователь занимал в 20-х годах. Под давлением критики исследователю не хватило мужества, но главное – неотразимых аргументов для сохранения понимания книги как цикла. Но переход на общее мнение получился совершенно неудобочитаемым: Лермонтовым якобы «роман был задуман не в виде сплошного и последовательного повествования, а как цикл повестей» (с. 317). Но «цикл повестей» остается циклом, а составляющие его компоненты никак не сливаются в «сплошное и последовательное повествование»; так зачем то, что получилось, именовать романом?
Е. Н. Михайлова полагает, что «каждая из этих повестей является самостоятельным художественным произведением, которое несет в себе свою особенную мысль и имеет самостоятельные художественные задачи»11. Б. Т. Удодов пишет о желании Лермонтова «крепче связать» «Фаталиста» «с другими произведениями романа»12. Как роман (единое произведение!) вбирает в себя несколько «самостоятельных», «других» произведений? Нонсенс!
Зигзаг исследовательской мысли наблюдается в книге В. И. Коровина: «…“Герой нашего времени” предстает как цикл повестей или рассказов, объединенных одним героем и необыкновенным характером приключений, которые выпали на его долю. Но почему понадобилось Лермонтову собирать разрозненные повести в один роман?»13. Тут уместнее другой вопрос: как «собранные» вместе «разрозненные» (!) повести образуют именно роман? А жанрово завершенные повести Лермонтова как раз не разрозненные, а образующие цикл.
Вот еще одна попытка защитить традиционное обозначение жанра, на этот раз агрессивное ко всяким иным определениям: «Роман, родившийся из сцепления отдельно и “замкнуто” созданных повестей, каждая из которых могла рассчитывать на самостоятельную жизнь, не только избежал опасности стать циклом повестей, но сразу заявил о себе как о явлении цельном, органически едином и все же не перестающим удивлять необычностью такого строения. Повести-главы расположились в романе, разрушив все традиционные представления о пространственной и хронологической логике сюжета, но как раз эти-то пространственные рывки и изломы времени всегда воспринимались как выражение глубоко скрытого смысла романа»14. У нас будет случай видеть, что повести (но никак не главы) создавались действительно отдельно, что сюжетны повести, а романного сюжета нет (стало быть, нет и романа), что цикл – не какое-то страшилище, а реальное литературное явление, развившееся со временем в полноценное вторичное жанровое образование, давшее оригинальную и добротную форму сцепления самостоятельным звеньям, обеспечившее тем самым книге то единство, ради которого исследователи и держатся за традиционное определение жанра, хотя в «Герое нашего времени» нет никаких романных свойств.
Для В. М. Марковича жанровая проблема нисколько не представала существенной, у него были свои задачи при изучении творчества Тургенева и его предшественников. Применительно к жанру тут идут отсылки на нечто устоявшееся, утвердившееся, но походя даются оценки чудовищные. Исследователь интересуется возникновением символического подтекста, стало быть, ему «важно рассмотреть преломление символизирующей тенденции в иной художественной атмосфере – в структуре, тяготеющей к чистой жанровой форме. Необходимый для этого материал может <?> дать “Герой нашего времени”, давно признанный первым по времени произведением русской прозы, обладающим собственно романной структурой»15. Тут только то и верно, что подобное мнение сформировалось «давно». Что же касается «Героя нашего времени», понятого как эталон формы, то можно только дивиться, как можно представить это произведение тяготеющим к «чистой» жанровой форме, обладающей «собственно романной» структурой. Тут происходит элементарная подмена: жанровые признаки подменяются иными, внежанровыми. Идет отсылка к «настойчиво» повторяющемуся в «романе» Лермонтова целому комплексу поэтических лейтмотивов». На той же странице, где сказано о тяготении «романа» «к чистой жанровой форме», он же именуется «фрагментарным», хотя «собственно» романной структуре фрагментарность ни мало не свойственна.
В изучении жанра лермонтовской книги есть и такая тенденция. В. А. Кошелев обращает внимание на то, что Лермонтов «не называет свое творение романом и никаких романических черт в повествование не вводит»16. Это суждение подкрепляется отсылкой к публикации ряда повестей как самостоятельных произведений: «В восприятии первых читателей роман Лермонтова не воспринимался собственно романом: в сущности, это серия “фрагментов”, которые, по романтическим представлениям, точнее и ярче представляют целое, чем обширное и “неприключенческое” повествование (“роман классический, старинный”)» (с. 310). Вроде бы все ведет к отмене неудачного определения жанра, но нет: исследователь остается верен традиции, только добавляет уточняющий эпитет – «фрагментарный» роман (с. 314). Но эпитет продавливает термин: фрагментарность противопоказана роману.
На конкурс эпитетов, пытающихся подправить явно хромающее обозначение «роман», можно выдвинуть предложение Т. К. Черной: «…“Герой нашего времени”… приобретает черты именно полифонического романа»17. Полифония, по М. М. Бахтину, – непременное свойство романа как жанра. Как раз здесь и можно видеть разницу: во «всяком» романе полифония – это свойство идейно-художественной структуры, тогда как в «Герое нашего времени» она подчеркнута композиционно – за счет автономии составляющих целое частей.
«Героя нашего времени» пытаются вписать в литературный процесс 30-х годов. Полемически заостренно защищает традиционное определение жанра А. И. Журавлева: «Своеобразие лермонтовского романа, как известно <!>, состоит в том, что каждая его глава представляет собой повесть, до некоторой степени самостоятельную. В связи с этим исследователи обратили внимание на то обстоятельство, что циклы повестей были распространенным явлением в литературе первой половины XIX в., и высказывали предположение о соприродности композиции “Героя нашего времени” композиции повествовательных циклов. Думается, что такое сходство – явление чисто внешнее»18.
Сведение жанровой сущности к «соприродности» композиции уже некорректно. Но далее размышления исследовательницы становятся предельно жесткими: «Прозаические циклы 1830—1840-х гг. объединялись либо рассказчиком (“Вечера на хуторе близ Диканьки” Гоголя), либо сюжетной ситуацией спора, дискуссии, обсуждения каких-то проблем несколькими персонажами (“Русские ночи” В. Ф. Одоевского)» (с. 199). Сразу возникает вопрос: намеченная альтернатива (либо – либо) здесь исчерпана, «либо» возможно продолжение? По А. И. Журавлевой – исчерпана: Лермонтов – другой, и вход сюда ему заказан: «Если сравнить с этими двумя типами циклов роман Лермонтова, то окажется, что он, скорее, противостоит им: рассказчики у Лермонтова меняются, а спор – это не спор персонажей, а напряженное размышление главного героя, его непрерывный самоанализ, спор с собой и с судьбой. Нерасторжимое единство лермонтовского романа достигнуто не извне, как в циклах повестей, а изнутри, определено единством ищущего сознания героя. Поэтому с точки зрения композиции “Герой нашего времени” скорее может быть уподоблен не циклу повестей, а лирическому стихотворному циклу» (с. 199).
