Педагогика — сеть исправительных учреждений для малолетних преступников, детей еретиков и преступников, а также тех, кого к ним отнесли. Вебер знал, что жизнь там лишь немногим отличается от тюремного заключения. Нравы среди малолетних рецидивистов, хулиганов и насильников были жестокими. Даже более жестокими, потому что дети изначально жёстче взрослых.
— Я понял. Извини.
— Не за что, босс, я не стесняюсь своего прошлого. Но церковников с тех пор не переношу на дух.
— Понимаю…
— Нет добродетельных людей, есть Людские Добродетели! Ха-ха-ха, — Майк цинично и грубо расхохотался на всю кухню и принялся есть суп.
Вебер подумал, что Майк мог бы скатиться до обычного уголовника после выхода из Педагогики, но нашёл силы подняться, стать сильным человеком со своими принципами и твёрдостью. Да, отпечаток криминального прошлого на нём был виден, но это не мешало видеть в нём намного более осознанного и серьёзного человека, который живёт по совести, пусть и выполняет грязную работу.
Тут Белый подумал, как отличается понятие жизни по совести в Союзе и Старом Свете. Здесь они — бандиты с большой дороги, беспринципные работники ножа и топора. А вот в Союзе их работа не считалась противозаконной по меркам Синода. Они просто зарабатывают так, как могут. “Каждый труд должен быть оплачен, будь мал он или велик” и “Каждый собирает урожай своим серпом” — гласила Книга Добродетелей. Да, по законам мира корпораций и Бернелли, и его компания были много раз виновны в промышленном шпионаже, убийствах ценных сотрудников и хищениях, но так они и сами подставляли свои головы под пули. И если они ещё живы — это не их заслуга, а чья-то недоработка. Да, были исключительные случаи, как это вышло с Рокассио, когда человек превращался кровавого мясника, или Майк, который стал жертвой репрессивного аппарата Синода. Но это были исключения. В целом жизнь в Союзе текла медленно и скучно — люди трудились, верили в Отца и Добродетели, ходили на службы, верили в спокойную жизнь. Но были и рискованные дела, рискованные профессии. Но шанс оказаться там беззащитным был крайне мал. Корпорации не скупились не только на свои войны, но и на защиту своих ценных людей. И не столько акулы большого бизнеса страдали от их войн, сколько такие, как Вебер. Они выполняли чёрную работу во имя чьего-то процветания, получали свой грош, но каждый доллар был омыт чьей-то кровью.
Постепенно зима покидала столицу и дело шло к весне. Март наступил спокойно, а наёмники были заняты приготовлениями почвы для семян будущего восстания. Но в один из последних мартовских дней снова пошёл снег. Накануне Эрику пригласил на обед её старый друг из юности. Он сам нашёл её и прислал письмо, в котором предлагал встретиться в одном из самых лучших мест города. Вернувшись с фронта, он, видимо, тосковал по близким друзьям, которых осталось всего ничего. Так что Эрика решила принять его приглашение и пошла на встречу.
— Привет, Эрика, слышал, что случилось с тобой и Констанцией, мои соболезнования, — молодой человек в военной форме был невесел, снял фуражку и коротко почтил память их общей подруги молчанием. — Как ты? Вижу, держишься хорошо…
— Да, Пауль, стараюсь. Как ты?
— А… — юноша оставил фуражку на столе и покачал рукой в воздухе. — Война…
— Не могу сказать, что понимаю…
— Да, наверное, хотя и у тебя война отняла немало. Выпьем? Я закажу вина…
— Кофе, пожалуйста.
— Как скажешь, я тоже привык к кофе, — Пауль сделал заказ и официант в уличном кафе оставил их в покое. — В пансионате было скучно?
— Тебе Констанция рассказала? — Эрика заметила это словно невзначай, но на самом деле она уже напряглась.
— Да, она говорила, что ты на лечении.
— Просто небольшой отдых. Ты жениться не надумал?
— Нет, — мрачно покачал головой Пауль. — С войной это бессмысленно, я с фронта буквально три дня…
— Какие войска?
— Танки. Воняют дизелем и сталью, гремят, как трактор, но наши парни любят нас. Если мы в атаке, то позицию можно считать взятой.
— У тебя медали, — Кайндхарт указала на награды на груди танкиста.
— Да, меня отметили пару раз. Вот за последнюю дали отпуск.
— Ты не рад?
— Не то что бы. Понимаешь, — тут он тяжело вздохнул. — Война — это целый мир, целая жизнь. И, когда ты там, ты отвыкаешь от этого мира…
Им принесли заказанный ранее кофе и тарелку с печеньем — комплимент от повара для героя Королевства, как сказал официант, прежде чем покинуть их. Пауль оценил тарелку, на которой лежали скорее пирожные, чем печенья — тарталетки с различными джемами и кремами.
— Героя… — мрачно проговорил он. — Эрика, я не герой. Я давил танком людей, я расстреливал их в спины и в лица. Молодых, старых…Я давно лежу в грязи войны, мои мысли — это мутный пороховой дым.
— Не надо так, — Эрика смогла утешительно улыбнуться. Она не хотела врать и лицемерить с ветераном, он был ей в чём-то близок, ближе, чем просто друг детства. — Все мы в чём-то покрыты этой пылью.
— Да, наверное. Прости, если дал слабину, — Пауль стёр с лица грусть. — Иногда я забываю войну, понимаешь? Иногда я вспоминаю, что мне всего 20, что ещё пару лет назад мы были юнкерами, что подсматривали за курсистками, ловили взгляды на балах. И тогда я вижу в мраке войны свет. И хочу к нему прийти. Но потом оказывается, что это просто горящий танк или бункер в огне.
Пауль откинулся на спинку кресла в закрытой кабинке кафе, где они сидели. Тут было тепло и мило, Пауль нашёл Эрику сам и предложил встретиться. Попросил по-дружески, тепло. Эрика решила не брать на эту встречу Амелию, девочка могла отдохнуть, да и общество солдата ей было бы не на пользу. Могла разволноваться, замешкаться, случайно выдать их. Пауль был брюнетом с короткими волнистыми волосами, которые уже тронула военная седина. Его мундир лейтенанта был в цвете танкистов — чёрного цвета. Эрика увидела среди наград знак за пять ранений, медаль “За отвагу” и знак “Ветеран рукопашной”.
— Я закурю? — вежливо поинтересовался офицер.
— Да, конечно, — кивнула Кайнди. Парень достал папиросу и щёлкнул зажигалкой. Раньше бы он такого не сделал при Эрике. Девушка не помнила, чтобы он курил, до фронта.
— У тебя интересные шпильки, — заметил танкист. — Не видел такого дерева.
— Это подарок от одной из гостей пансионата, — как ни в чём ни бывало соврала Эрика, но подозрения уже начинали свербить в её темени. — Она была очень добра ко мне, когда я только приехала.
— Расскажешь? Не буду же я травить солдатские байки или рассказывать о боях…
— Она потеряла мужа на фронте и страдала неврозами. Иногда была доброй и тихой, весёлой и приятной. А иногда в неё словно бес вселялся, и она кричала, что кругом враги и предатели.
— Бывает же, чего только людям не покажется. Хотя в военное время бывает всякое. Бывает смотришь на человека — свой, а на самом деле просто перебежчик, который стреляет в спину.
Эрика внимательно смотрела на Пауля и видела тень на его лице. На фронте вряд ли он мог такого понабраться. Там за порядком и настроениями следят комиссары, а судьбу предателей решает военный трибунал, в котором командир части только даёт характеристику обвиняемого, а не решает его судьбу. Она посмотрела в окно на зимнюю улицу, где шёл снег. Снег скрывает шаги. А мысли Пауля были скрыты мутным дымом сигарет.
— Когда мы такими стали? Когда мы забыли о гостеприимстве и дружелюбии? Когда мы стали видеть во всех врагов и предателей? Когда кончится эта война?! — Рыжая картинно заломила руки и выдала слезу. Легко, без всяких усилий. И Пауль, кажется, поверил.
— Это кончится, — утешающе проговорил он. — Много погибнет ещё, но мы вернёмся по домам, будет мир. Небо снова очистится. И будет лето… — он мечтательно посмотрел над собой.
Они сидели ещё какое-то время, а потом, расплатившись, пошли гулять по улице. Вскоре стемнело, и Пауль предложил довести Эрику до дома в такой тихий, безветренный вечер. Снег скрывал их шаги.
— Эрика, я так рад, что мы с тобой встретились.
