- Мария, тебе надо уехать отсюда, - сказал он.
- Почему? - испугалась жена.
Элиас долго и путанно объяснял ей, какая проблема вырисовывается. Чтобы обезопасить себя и детей, единственный правильный выход - это покинуть Ламми - так называлось их имение.
- И куда же мне ехать? - казалось, что Мария не вполне поняла сбивчивое объяснение мужа.
- Я думаю, в Италию к морю и горам, - вздохнул Элиас. - Народ там не такой, как здесь, но придется приспособиться.
- А что не так с итальянцами?
- Да все не так.
Они вернулись к этому разговору через день. Жена пыталась убедить Леннрота, что у нее все хорошо, что перемена климата наоборот будет для нее мучительна. И люди там дрянные.
Элиас, страдая от того, что не сумел найти нужных слов для убеждения, согласился отстрочить отъезд, но походный багаж должен быть готов всегда. Да и дрянных людей везде полно.
Через полгода заболел их маленький сын Элиас. Через полгода и один день Мария с маленьким Леннротом тайно покинула Ламми.
- Лоухи, не подведи, - шептал Элиас вслед пароходу, уходившему из Турку в итальянскую Геную. Шею его отчаянно жгло.
Следующим днем в Ламми он вызвал священника местного прихода, который явился через пару дней.
- Моя жена и малолетний сын умерли от внезапной и тяжелой болезни, - сказал он попу. - Во избежание заражения остальных детей я предал их тела земле пока ждал тебя, чертов угодник.
- Но-но, - обиделся поп. - Попрошу без фамильярности. Предъявите мне могилу, я ее внесу в список новопреставленных. Службу заказывать будем?
- Ах, оставьте, - горестно махнул рукой Леннрот, а все четыре дочери завыли в голос, как маленькие зверята. В тот же момент Элиас ощутил, что терзающая его мнимая боль шеи исчезла, будто испарилась.
Вдовец с четырьмя маленькими дочерями на руках, Леннрот вызывал сочувствие у всего Самматти. Пришли телеграммы соболезнования из Каяни, из Хельсингфорса, даже из Петербурга. Он был безутешен пока не пришла странная весточка с побережья Тирренского моря. В ней было всего пара слов: "Нам хорошо".
И это было хорошо. Мария с сыном обустроились и живы-здоровы. Это было счастье. Пропал не сумел дотянуться до них. Мудрая Лоухи оказалась совершенно права.
С 1868 года по 1874 год он с дочерями несколько раз в каждом году отправлялся в Италию и подолгу жил там, каждый раз возвращаясь спокойным и одухотворенным. И дочери были жизнерадостны.
Но тут заболела старшая из девочек Мария. Ей минул 21 год, и можно было выдавать ее замуж. Женихи мигом испарились, едва местный врач назвал диагноз "чахотка", в то время, как доктор Леннрот метался между лесом, где проводил ночи, и комнатой дочери, угасавшей на глазах.
Элиас искал возможность заключить договор с Пропалом, отдать ему все свои книги и результаты экспедиций. Понимая всю тщетность из-за того, что все материалы уже давно сделались доступны читающим людям, он, тем не менее, пытался найти выход.
Черти плясали у него за спиной, когда Леннрот по памяти произносил самые ужасные заклинания от Архиппы Пертунена, но за каждой руной злобно и алчно блестели круглые маленькие глаза Пропала, облизывающего свои тонкие серые губы.
Выхода не было: страна Суоми потеряла Марию Леннрот-младшую, страна Италия обрела Марию Леннрот-младшую.
Некогда черная, как смоль шевелюра Элиаса сделалась белой, а ему никак не удавалось найти ответ: могут ли "умершие" близкие когда-нибудь вернуться в Финляндию? И доведется ли ему самому воссоединиться с женой и детьми?
Никто не мог дать ему ответ на это: ни карельские знахари, ни вепсские колдуны, ни саамские провидцы.
Через пару лет Леннрот также "схоронил" восемнадцатилетнюю Элину, а еще через два года тоже восемнадцатилетнюю Теклу. Остались они с Идой вдвоем.
- Может, тебе тоже надо уехать? - спросил он свою юную дочь одним ноябрьским вечером.
- Ах, оставьте, папа, - не задумываясь, ответила та. - Тебе без меня сделается совсем скучно. Я помогу тебе в лесу, куда ты ходишь время от времени. Я верю во все, что ты делаешь. Раз верю, значит, защищена.
Седой Элиас только кивнул своей седой головой: спрятав всю семью в Италии, все сложнее было оставаться в реальности. Будто бы связь с действительностью становилась все слабее и слабее. Ида - это было та ниточка, без которой можно было потеряться в своих грезах, мыслях и ожиданиях.
Леннрот, по памяти нашептывая себе руны из "Калевалы", теперь, после нескольких переизданий, целостной и живой, обнаружил у себя способность полностью отрешаться от мира. Во всяком случае, от этого мира. Прислонившись спиной в лесу к ясеню или вязу, можно было почувствовать и другой порядок. Или другой хаос.
Там жили великаны, такие же, как и Святогор. Там силой мысли, отраженной кристаллом, можно было делать камень податливым, а, приложив ладонь к земле, общаться с другим человеком за тридевять земель, нисколько не смущаясь расстоянием. Там у бесов не было той силы, что здесь - там у людей силы было больше, и духовной, и физической. Там не было предрассудков. Стало быть, там каждый был ближе к Творцу.
Самое главное, то положение вещей и законов природы казалось вполне естественным и единственно правильным. Что же не так с этим миром? Неужели после проклятия Иисуса Господь отвернулся?
Хотелось ответов, но после каждого транса, или сна, вопросов рождалось все больше и больше, а понятия - все меньше и меньше. Юная Ида, нисколько не смущаясь диковиной пляски огней возле оцепеневшего папаши, безвольно опустившего руки вдоль тела, присаживалась рядом и гладила его по лбу. В такие моменты и она видела то, что было за гранью реальности. Ее взору представал и лукавый добряк Пан, и злобный карлик Пропал. Тряс бородой Вяйнямейнен, исподлобья смотрел Илмарийнен, скалил зубы Лемминкайнен, сжимал кулаки Куллерво.
