Леннрот был известным писателем. "Калевала" издавалась и переиздавалась не только здесь, в Финляндии, но и в Европе. Кроме нее он создал "Воспоминания о жизни людей во все времена" - эдакая путевая повесть-размышление, посоавторствовал в работе над "Историей Финляндии" и "Историей России". Его перу принадлежал любопытный справочник "Флора Финляндии". Элиас пытался работать с финскими журналами, но всегда это заканчивалось потерей денег и желанием набить морду главному редактору.

  Конечно, самому издать все книги было, пожалуй, невозможно. Но вот финское литературное сообщество, какие бы цели оно не преследовало, позволяло узнавать интересных людей у которых были интересные связи и, порой, ого-го, какие возможности. Профессор Ленсен, ставший руководителем сообщества, приветствовал у своих коллег полную свободу творчества и нисколько не пытался цензурировать или препятствовать в выборе тем для изысканий. Вероятно, при амбициозном и честолюбивом Мышлаевском такое отношение вряд ли прокатило, да где этот жандарм? Пошел стричь карелов и финнов, но те на это имели свои представления. В лесу своими охранными грамотами особо не поразмахиваешь. Да и пес с ним, с этим Мышлаевским, никто его и не вспоминал никогда.

  Ленсен, конечно, контактировал с жандармским управлением, но это никак нельзя было назвать сотрудничеством. Как, к примеру, можно было влиять на стихи Рунеберга? Да никак. Его можно было только упрятать в тюрьму, либо отравить истинно русским чаем с подозрительным привкусом. Но тогда до таких крайностей, конечно, дойти не могло - даже в жандармерии не редки были люди образованные, а не вытесненные с питерских подворотен.

  Кстати, с подачи Рунеберга о "Калевале" заговорили в Петербурге. Особенно громко говорил Яков Грот. Он нашел в себе силы прочитать изданную в Германии при содействии Якова Гримма "Калевалу", понятное дело, на немецком языке. Вообще, Грот, немец по происхождению тяготел к космополитизму. И тяга эта помогла ему овладеть еще с учебы в Царскосельском лицее французский, итальянский и английский языки. С русским было немного сложнее, а с финским в то время - вообще, никак.

  Но Яков, совершенно не стесненный финансово, сдружился с Петром Плетневым, который был из кругов Одоевского, Жуковского и прочих не утративших свободу современников декабристов. Ту-то масть и пошла! Грех было не выучить русский на уровне критика Белинского, позабыв на время маты-перематы, которые, как показывает практика, выучиваются в первую очередь.

  Потом Гротт отправился в Гелсингфорс в университет, а там его поджидал тот самый Рунеберг. Сначала общение было на уровне "мина-сина- древесина115", потом дело пошло на лад. Яков оценил по достоинству финский язык, получил неисчислимое множество уроков у простых финнов - преимущественно, конечно, финок. И не прошло и ста лет, как он заговорил, как финский соловей.

  А, заговорив, прочитал, наконец-то, "Калевалу" в оригинале. Прочитал, впечатлился и поскакал к старшему товарищу Плетневу. Переведя с подстрочником несколько рун на язык Пушкина и Немировича-Данченко, он спросил у Петра: "Ну, как?"

  "Зашибись", - ответил Плетнев и собрал могучую кучку известных русских литераторов. Те пришли к однозначному мнению: круто. Хоть и на чухонской мове, но загадочно, в меру воинственно, очень познавательно и неоднозначно. Надо двигать "Калевалу" в Петербургские массы.

  Вот таким образом и завершилось признание Леннрота, как самобытного и уникального литератора, сумевшего выразить в одном произведении всю красоту карельских рун. Ну, и финских тоже. Да и эстонских, до кучи.

  А с Яковом Гротом они сделались большими друзьями. Элиас даже брал у того уроки русского языка, но скоро забил на это дело, потому что лечебная практика не давала возможности заниматься языковой практикой. Да еще и походы по деревням у хуторам, да еще и житейские будни. В общем, Леннрот, не очень воодушевился на великий могучий правдивый и свободный язык, продолжая в графе "степень владения русским языком" писать: "читаю и пишу со словарем".

  Утвердившись в писательской среде, как ровный среди ровных, Элиас нисколько не возгордился и нисколько не обленился. Известность не сумела превратить его в сноба, как это частенько случается. В то время не было еще каких-то странных литературных учебных заведений, где учили бы на писателя, поэтому каждый сочинитель к своему творчеству пришел по велению души, а не по тяге сердца и корысти желудка.

  Если ему никто не помогал в его творчестве, что было, естественно, не совсем так, то ему никто и не мешал, что было истинно. Конечно, и чета Тернгренов, и Яков Грот и даже далекий русский товарищ Петр Плетнев не могли не давать писателю информации к размышлению. Каждый человек может разглядеть одну и ту же вещь несколько по-разному. Вот на это его друзья и обращали, порой, внимание писателя. Творческие люди ранимы. Когда же рядом как минимум четыре единомышленника не из состава семьи и близких родственников, то раны затягиваются быстрее.

  Вот с попами у него не сложилось взаимопонимания.

  Те парни в рясах служили свои службы на канонических языках. На латыни, например, или на шведском или даже русском. Вот на финском, не говоря уже про карельский с его тридцатью двумя разновидностями языка в церкви никто не говорил. Считалось, что на таком "жаргоне" разговаривает чернь, а Господь внемлет лишь культурному слову.

  Леннрот перевел на финский Евангелие от Матфея. Хотел продолжить и перевести Евангелие от Луки и Иуды, да тут вмешалась святая инквизиция. Вернее, та ее часть, которая пережила столетия после былых своих разнузданных выходок, которые, как и любой террор считались "благим", бляха муха, "делом".

  Элиас по простоте душевной отдал суровому попу в Каяни свой перевод в надежде, что тот на очередной службе произведет фурор. И люди к нему потянутся.

  В самом деле, чем бороться с одуряющей духотой напряженного внимания церковной службы на неизвестных звуках, легче ловить знакомые с детства слова и вникать в их смысл. И язык не надо ломать, подвывая в нужных местах, вслед за настоятелем или дьяком. Все довольны, а вера крепнет.

  Но не тут-то было!

  Озадаченный поп, весьма еще молодого возраста, пошел с финским вариантом Евангелия к более взрослому своему коллеге. Коллега сыто рыгнул после утешительного послеобеденного кагора и вяло поинтересовался: "Сам-то как думаешь?"

  Молодой поп честно признался, что сам-то он с финским не очень. На шведском как-то сподручнее. Вот только чернь, так ее и растак, ни хрена не хочет на шведском понимать. Но на финском можно службу провести. Хотя бы раз в месяц. Хотя бы во время крещения младенцев.