Уже 6 августа Леннрот вернулся в Хельсингфорс. Перед этим где-то на границе городка Кухмо, уже готовящегося раствориться в карельских землях, его настиг запыхавшийся гонец.

  - Эпидемия, - сказал гонец, никак не в состоянии прекратить запыхаться. - Всех врачей в столицу собирают.

  - А, ну это не ко мне, - возразил Леннрот. - Я доктор.

  Таковое определение, конечно, носило очень формальный характер. Считалось, что врач и доктор - это разные проявления одной и той же лекарской специальности. Доктор лечит, а врач - врет.

  Запыхавшийся гонец несказанно удивился, а Леннрот уже решительным шагом направлялся к почтовой службе, чтобы найти себе место в повозке на юго-запад.

  Город он застал, будто вымершим: на улицах ни единой живой души, только ветер таскал по мостовым обрывки каких-то бумаг. Холера пришла в Хельсингфорс. Путь ее был долгим, начиная с Китая, где всегда роились и вырывались в мир опустошительные недуги.

  Считалось, что торговый караван пришел в Омск, который власти, наслышанные о беде, выдержали почти месяц на окраинах города, а потом выдержка им изменила. Китайцы, все, как один, клялись в своих отменных здоровых организмах, крестились ногой и предлагали мзду. Не родился еще государственный чиновник, который откажется от взятки.

  Когда хватились, две трети китайцев уже сбывали свой товар в Санкт-Петербурге. Вместо них чалились в загоне специально отобранные местные жители крайне низких моральных качеств.

  Второй путь холеры в тот злополучный год был из Индии, где заразы едва ли не больше, чем в Китае. Вместе с англичанами ее привезли в страны Балтии.

  В общем, случился караул, и люди начали болеть и умирать. Всем потенциальным жертвам хотелось жить, а власти Финской земли нашил отставного прокурора с Брест-Литовска, который вызвался эпидемию прекратить.

  Он приказал построить в разных уединенных местах холерные бараки, и туда свозить всех подозрительных лиц. Прокурор прекратил свободное передвижение по городу, закрыл все лавки и производства и пригрозил гражданам каторжными работами, буде те взывать к жизни. Помимо холеры начался голод.

  Люди быстро смекнули, что выжить им можно будет лишь в том случае, если устроить "холерный бунт". Они к этому были уже готовы, как главный эпидемиолог в прокурорском чине выступил перед делегатами, профсоюзами и, вообще, кем попало. Он рассказал свою любимую байку, что врач предписал лекарства одной семье, а те скормили эти лекарства кошке. Та издохла, потому что организм у нее, у кошки, совсем нечеловеческий. Верьте врачам!

  - И мне верьте еще больше, - сказал он. - Всем по домам. Сидеть и не высовываться. А иначе на каторгу!

  Уже закончив свое выступление, весь надутый от гордости за себя, главный борец с эпидемией получил по башке. Ему прилетело полено, а потом еще несколько. Пришлось срочно удирать обратно на пенсию в Брест-Литовск. Фамилия у него была Парфёнчиков.

  Как ни странно, но изгнание левого прокурора снискало доверие для докторов. Их, конечно, не хватало. Ждали помощи из Питера, да там положение было не лучше.

  Доктора работали, не покладая рук. В ход шли помимо жаропонижающих порошков народные средства. "Ешьте больше огурцов, пейте больше капустного рассола либо клюквенного морса", - вот такие рекомендации в тайне от чиновников городских структур, давали лекари. Еще желательно было сменить климат, довольно сырой, как в Хельсингфорсе, на более континентальный, а еще лучше - на горный.

  Жертва холеры умирал не от диареи или рвоты, он погибал от обезвоживания организма. И еще человек погибал от паники.

  Всего 1258 человек заразилось холерой во всей Финляндии в тот год. Почти шестьсот человек умерло. Огурцы помогли многим, а спасла всех зима.

  Леннрот, еще не успевший пошить себе докторский мундир, работал в той одежде, в которой он приехал из Кухмо. По причине довольно жаркой августовской погоды он ходил босиком и нисколько не парился по этому поводу. Конечно, существовала вероятность, что он сам может заболеть, заразившись от своих пациентов, но почему-то у него была уверенность, что перенесенная им в июне болезнь каким-то образом укрепила его сопротивляемость к страшному недугу. Хотелось об этом подумать, да было некогда.

  А тут еще сам генерал-губернатор граф Закревский пожаловали. Что он хотел увидеть в холерной палатке? А увидел он Леннрота. Тот никак не мог удрать, сам прилег на одну из походных коек и притаился.

  Прочий народ лежал и хрумкал огурцы, а у Элиаса под рукой ничего не оказалось. Он притворился спящим здоровым сном выздоравливающего.

  - Этот почернел уже, скоро помрет, - со знанием дела изрек генерал-губернатор.

  "О ком это он говорит?" - подумал Леннрот, но переспросить не решился.

  Он был изрядно обласкан солнцем, можно сказать, загорел этим жарким июлем до черноты. Прочие пациенты к его виду уже привыкли, поэтому чуть не подавились своими огурцами - надо же, доктора в покойнички определяют.

  Леннрот и не заметил, как уснул. Через некоторое время он в полнейшей панике встал с койки и ошалело посмотрел по сторонам. Ему показалось, что он лежит в одной палатке с мертвецами. Было очень темно, лишь слабый огонек ночной лампадки колебался возле входа. Никто не шевелился. Никто не стонал. Никто не дышал.

  Очень жгло шею и грудь. Элиас расстегнул ворот своей косоворотки, в которой последнее время работал, и пощупал, что же такое болит? Он достал из кармана штанов крошечное овальное зеркальце, которым определяли дыхание у мертвых и отсутствие такового у живых, и всмотрелся в него.

  Леннрот даже не удивился, заметив сквозь мрак багровеющие рубцы от давней встречи с Пропалом и его сообщниками. Неужели ему носить эти знаки до самой старости? Милая Матэли предупреждала, чем все это может обернуться для его близких.

  Где-то на улице горели костры и почему-то отчаянно пахло серой. Ни одной живой души окрест. Так, вероятно, должна выглядеть преисподняя. Холера выбралась оттуда, холера взяла ее с собой и развернула все это здесь, в Хельсингфорсе.