А потом было застолье. Еды было в достаточном количестве. Бражки и понтикки - тоже. Но народ вел себя с двузубыми вилками и ложками очень сдержанно. А со стеклянными рюмками и стаканами - и подавно. Ни в обжорстве, ни в пьянстве никто себя проявить не старался. Даже бывший пономарь.

  Когда дошел черед до песен, сначала старший Кайнулайнен, оседлав скамейку, ни к кому не обращаясь, меня тембр голоса, пропел о рождении мира. Он подыгрывал себе на кантеле и иной раз его голос просто звенел. Потом он поведал гостям, как женился Вяйнямейнен.

  Старый, верный Вяйнямёйнен

  Пораздумал и размыслил:

  Привести пойти девицу,

  Деву с славною косою,

  Взять из Похъёлы суровой,

  Из туманной Сариолы,

  Дочку Похъёлы, красотку,

  Там, на севере, невесту67.

  Что и говорить, красиво пел Юхани, душа просилась в пляс.

  - Тут у нас человек есть, он на дудке здорово плясовые играет, - сказал младший брат Кайнулайнен.

  Средние братья ожесточенно закивали головами: правильно говорит братан.

  - На флейте, - поправил его Элиас.

  - Ах, молодой человек, сыграйте нам самую веселую городскую песенку, - сразу защебетала девушка с красными щеками, невесть как оказавшаяся рядом. - Правда, девочки?

  Девочки, сидевшие рядом, кому под восемьдесят, кому за сто - уныло закивали крючковатыми носами, что-то старательно пережевывая своими посиневшими ртами. Но их сразу оттеснили прелестницы возраста щебетуньи.

  - Сыграйте, магистр, что вам стоит! - заговорили они со всех сторон.

  Леннрот подошел к скамейке, с которой ушел Юхани, и лихо без продувки сыграл летку-енку.

  Девушки плясали так, что стол шевелился. Парни отплясывали так, что земля застонала. Ну, а девочки под восемьдесят и за сто все также что-то старательно перетирали челюстями.

  Больше Леннрот в тот вечер ничего не ел и не пил. Он дудел в свою дуду под хлопки довольной публики и радостный смех выделывающей коленца молодежи.

  Свадьба запомнилась всем. Элиас был приглашен на праздник Юханнус всеми присутствовавшими на празднике компаниями. Эти приглашения были весьма ценными, потому что нельзя влиться в группу плещущихся в воде и сигающих через костер людей, не имея с ними знакомства.

  Лишь только бывший пономарь, прихватив Леннрота за локоть, сказал:

  - Ты ко мне в церкву наведайся. Тут кое-что есть такое, может, ученый ум тебе подскажет.

  Голос, да и интонация попа была весьма озабоченной. Хотя за минуту до этого он также, как и весь народ смеялся и подзадоривал танцующих.

  Элиас в ответ лишь кивнул. Странно, конечно, но пренебрегать возможной информацией в его положении было бы опрометчиво, да и неразумно, в общем-то. Можно верить в совпадения, но каким образом отдельно взятый пономарь из Хяменлинна, где служил при евангелическом пасторате, вдруг, оказался при ортодоксальной церкви, да еще в виде дьякона - это по меньшей мере должно настораживать.

  У Леннрота разыгралась паранойя, слегка усугубленная принятой на грудь понтиккой. Но свадьба достигла своей кульминации, общий настрой, веселый и совершенно беззаботный, задушил паранойю и требовал отдыха.

  Поп где-то подевался, а братья Кайнулайнены запихали в повозку Элиаса, запихались сами и жен своих не забыли, и поехали домой в Хумуваару.

  Ночь была уже совсем белой. Где-то кричала ночная птица, а в остальном тишина была полной. Разве что комары, настроенные агрессивно, целыми комариными бандами атаковали, чтобы пасть в большинстве своем под меткими взмахами сорванных березовых веток. Разговаривать не хотелось никому. Да и все разговоры остались там, за праздничным столом.

  До Юханнуса68 была еще целая неделя, поэтому Леннрот по рекомендации Юхани посетил еще несколько хуторов и деревень в округе, не преминув и Кесялахти. Везде его встречали, как уважаемого магистра, который оказался своим парнем, хоть и с придурью. Все знали о большом камне, который очистился от древнего мха с помощью заклинаний Элиаса. Баловство, конечно, но если бы он своим словом просеивал рожь или ячмень - цены бы такому рунопевцу не было.

  Наконец, пришло приглашение на ночь в Юханнус.

  Люди в глубинке не использовали голубей, не отправляли курьеров, даже не помышляли о помощи науки и техники, однако были в курсе всего происходящего у соседей. Общение между деревнями и хуторами прерывалось лишь на зиму, когда лед сковывал озера ледяным панцирем. В остальное время, когда не лил дождь, когда ветер не срывал шапки с людей, перед закатом специально выбранный человек спускался к берегу в том месте, где мало кувшинок, торчащих коряг и ясно просматривается озеро до другой земли.

  Он опускался на одно колено, приставлял ко рту воронкой руки и голосил во всю мощь своих легких. Звук направлялся прямо на воду.

  Рыба, конечно, от этого кверху пузом не всплывала, но на том берегу озера другой специально человек, оттопырив розовое ухо, слышал слова и доносил их до переговорщика. Тот воспринимал услышанное, как ему вздумается, и говорил ответ. Так и общались. Это называлось хухута69. Тот, кто был спец по связи, назывался хухутайя, а в карельской глуши - хуанчу. Все от санскритского "ху" - звук.

  Первый раз попав на такие переговоры, Леннрот вспомнил о древних гуанчах с Канарских островов. Те, правда, жили в горах, но переговаривались тоже звуком - свистом. Если добавить к этому, как в деревнях называли пьяных, то корни выпивки уходили сразу же во времена добиблейские, сразу после появления человека.

  Хумаллас70, разбив слово на три слога, переводится, как "звук на поверхность земли". Идет бухой человек и говорит в землю, потому как голову повесил.