Элиас, поглощенный работой, сначала не придал никакого значения тому, что мир вокруг него поменялся. Но так продолжалось совсем недолго. Чья-то рука толкнула его под локоть, и он сотворил на листе замечательную чернильную кляксу. Тут же слышимый, но не осознаваемый шепот превратился в истошный визг: "В огонь!"
Леннрот дернулся от стола и увидел, как из-за лампы к нему тянутся мохнатые когтистые лапы, словно бы из того летнего кошмара на берегу озера.
Неужели он заснул за работой? Элиас помотал головой из стороны в сторону, и тут же ощутил боль в бедре правой ноги. Там обнаружился глубокий порез, словно оставленный лезвием, либо острым когтем. Во сне такого не бывает.
- Это что за пьяные выходки? - возмутился он и полетел в угол, потому что получил жестокий удар по уху. Теперь вместе с визгом про огонь он слышал трубы, вероятно - адские трубы. В глазах заплясали искры, и сквозь них Элиас заприметил козлоногое существо - сущего дьявола.
- Пан или Пропал? - проблеяло оно.
- Пропал, конечно, - ответил Леннрот. - Мочи козлов!
- За козла ответишь, - конечно же отреагировал Пропал и бросился бодаться, наклонив вперед голову.
Хоть голова у Элиаса сделалась тяжелая после удара, но опыт былых драк сыграл, как ему и положено - порезанной ногой по выступающей вперед челюсти, а потом прямым правым в грудину.
Существо грузно опрокинулось навзничь и горестно сообщило:
- Опять - двадцать пять, пропал Пропал! Совсем пропал.
Элиаса отчаянно затошнило, и он бросился к окну, чтобы распахнуть его и вздохнуть холодного осеннего воздуха. Если бы не самочувствие, угнетенное воплями "В огонь!" и ударом по голове, он бы никогда так не поступил. Впрочем, может быть, это его и спасло.
Леннрот распахнул окно и почти сразу же вылетел наружу, как Икар.
Дверь в кабинет, ломая французский замок, с треском открылась, словно от сквозняка, и из коридора выплеснулась навстречу необходимому для горения воздуху целая стена пламени. Она ударила его прямо в спину.
Элиас сумел доползти до ограды университета и забылся там, обнаруженный позднее прибывшими к пожару огнеборцами. Он изрядно хватанул угара, но не настолько, чтобы гемоглобин в крови вступил в смертельную реакцию с окисью углерода.
Через час, укутанный пледом, напившись горячим сладким кофе, он уже сидел на фундаменте ограды и остановившимся взглядом смотрел на вырывающиеся к небу языки пламени. Огонь освещал его мрачное решительное лицо, делая каждую морщинку выразительной, каждую ямочку на лице - очерченной.
Пожарники не решались заговорить с ним, то ли боялись, то ли понимали, что сказать-то им, в принципе, нечего. Обнаруженный ими человек был закрыт для этого мира. По крайней мере на какое-то время. Попа к нему звать, что ли?
Не позвали. А психотерапевты тогда, к счастью, еще не водились. В принципе, Леннроту сейчас не нужен был никто. Он привык помогать себе сам.
Веря я: ночь пройдет, сгинет страх.
Верю я: день придет весь в лучах.
Он пропоет мне новую песню о главном.
Он не пройдет, нет, лучистый, зовущий и славный -
Мой белый день28.
Тетрадь с рунами найти не удалось. Их было всего двенадцать. Их было пока двенадцать.
Вторая часть диссертации тоже сгорела, как и весь университет города Турку (Або).
Равновесие в мире качнулось в сторону. В какую?29
6. Калевала.
Пожар в Турку полностью уничтожил университет. Профессорско-преподавательский состав почесал в затылках профессорско-преподавательских голов и решил, что профессура бессмертна, а преподавание - и подавно. Кто там с хвостами?
Хвост был у соискателя на степень Леннрота. Его диссертация, посвященная "Вяйнямейнену - божеству древних финнов", теперь была половинчатой. Фон Беккер подсуетился, перетер, где надо, разговоры, наобещал бочку арестантов, но собрал на краю пожарища в самом приличном сарае цвет научной мысли философского факультета. Сюда же подтянулись светочи с других факультетов, чтоб явить всему сгоревшему университетскому сообществу, что они тоже полезны.
И студенты набились, но их, в основном, вытолкали взашей - сарай был не безразмерный и не резиновый. Оставили только сокурсников Элиаса, двух Юханов - Снельмана30 и Рунеберга31. Первый из них потом снискал всефинскую известность, второй - скандинавское признание, ну, а Леннрот, как известно, сделался всемирной знаменитостью. Так что удачное было для профессуры обучение: три гиганта в одном сарае. Выяснится это, конечно, гораздо позднее.
Обгорелый Элиас, на самом деле никак не тронутый огнем, пришел на защиту со своим музыкальным инструментом. Помимо традиционного кантеле он освоил и дудку, которую торжественно величал "флейтой". Дед Леннрота, тоже портной, как и папа Фредрик, сочиняли песни, играли по пьяни на скрипке и требовали от потомков любви к музыке. Это им удалось.
Едва уважаемая комиссия расселась на грубых скамьях, фон Беккер вышел вперед и торжественно объявил то, что положено в таких случаях объявлять: "с какого парень года, с какого парохода, и на каких морях он плавал, тра-ля-ля". На самом деле он выдал целую оду ректору университета, царю, королю, Господу нашему Иисусу Христу. Также он не обошел вниманием собравшихся здесь профессоров и прочую шваль.
Говорил он уверенно, тренированный годами выступлений перед аудиторией, сам к себе прислушивался и сам собой любовался.
У него было, что сказать слушателям и комиссии, но тут со скамейки громко упал Снельман, всю ночь перед этим упражнявшийся в дегустации части винных погребов, которые то ли сгорели, а то ли нет. Вместе с ним этим делом занимались очаровательные турчанки, то есть, конечно же, молодые жительницы Турку (Або), которым по причине яркой внешности не нашлось места среди студенток выгоревшего к едрене-фене университета. В общем, это были какие попало девки.
