Ещё у меня была память о катастрофе в Чернобыле — но для её предотвращения нужно было каким-то образом выйти на тех, кто способен принимать соответствующие решения и в состоянии добиться их выполнения. Были воспоминания о Спитаке — но если я сейчас напишу первому секретарю Армении о том, что его подчиненные воруют и не выполняют строительные нормы для сейсмоопасных районов, меня, скорее всего, ждет визит серьезных мужчин из бывшего ведомства товарища Андропова. И спрашивать они будут не о том, из каких материалов и по каким проектам строили дома в армянском городке, а о том, кто надоумил меня клеветать на настоящих коммунистов и примкнувших к ним беспартийных товарищей. То же самое касалось любой другой катастрофы этого времени, про которую я мог сказать хотя бы пару слов — вроде какой-то «Нахимов» когда-то затонул, где-то два поезда взорвались, ещё что-то было… Для меня-нынешнего всё это было очень давно и поросло настоящим быльем. Я не мог бы вспомнить подробности всего этого смутного времени, даже если бы меня пытали на дыбе.

Фактически я мог приложить свои руки только к одному делу. К устранению Чикатилы. К этому ублюдку я чувствовал непередаваемое личное отвращение.

Несколько лет назад — по моему субъективному времени, то есть в далеком будущем — я вёз одного вполне обычного на вид и вроде бы не проблемного пассажира. Он сел спереди, буркнул «здравствуйте», угумкнул на мои вопросы о конечной точке маршрута и цене, а потом погрузился в свой телефон. Против радио не возражал и, кажется, даже не обращал внимания, что там играет, но встрепенулся, когда ведущие начали рекламировать очередной сериал про очередного серийного убийцу.

— Это мы его делали, — с неприкрытой гордостью сообщил он. — Я там сценарий писал. Я сценарист.

— Да? И как работа? — вежливо поинтересовался я.

— Да нормально, не хуже многих, — он говорил небрежно, но чувствовалось, что очень горд собой и своей профессией. — Но обычно всякую муру предлагают писать, из пальца высасывать. А тут по реальным событиям, это гораздо интереснее. В архивы ходил, выписки делал, всякие книжки читал, дела уголовные. В командировки ездил, с людьми общался.

— А зачем? — не удержался я от вопроса.

— Ну как же? — удивился он. — Чтобы всё по правде было, как тогда. Это же сам Чикатило!

Я слышал про этого убийцу и раньше. Про него изредка писали в газетах — и не только в желтых листках, выходивших под девизом «власти скрывают»; про него снимали документальные расследования, которые показывали по центральным каналам. Разумеется, всё это проходило под маской осуждения, но у меня уже тогда было чувство, что авторы подобных материалов прямо-таки наслаждаются своим героем.

— В каком смысле — сам Чикатило? — сухо уточнил я. — Он же убийца, чего в нем «самого».

— Не просто убийца, а легендарный! — возбужденно объяснил мне сценарист. — Поймите, он же почти наш отечественный Ганнибал Лектор. Его все знают, такого героя грех упускать. А наши… — он на секунду сбился, — …раньше не хотели про него делать — мол, как это так, зачем нам снова вытаскивать его на свет, и так проблем много, пусть Каневский им занимается. Они не понимают, что Каневский это документалистика, а нужен художественный образ!

Помнится, наш разговор тогда закончился ничем — мы уже подъехали к нужному месту, — так что я отделался чем-то неопределенным, типа «ну, наверное». Зато потом я прочитал буквально всё, что нашел про этого самого Чикатилу. До самих уголовных дел я, понятное дело, не добрался, всё же не сценарист какой, но то, что находилось в открытом доступе, купил или скачал — и прочитал от корки до корки.

Сериал, кстати, тоже посмотрел — он оказался очень дерьмовым, несмотря на участие нескольких известных актеров.

И вот после внимательного ознакомления с личностью и деяниями ныне не покойного маньяка меня просто-напросто взбесил культ, который сформировался вокруг этого существа в моем будущем. Фактически его слава затмила и его жертв, и имена тех, кто многие годы пытался его поймать. Разумеется, ничего необычного в этом не было — в конце концов, кто помнит имена тех, кто поймал и осудил на забвение Герострата?

Но сейчас Андрей Чикатило никто и звать его никак. Живет в городе Шахты, скоро должен переехать в Ростов, где-то там работает или уже уволился, ходит в магазины и пристает к одиноким прохожим, если они подходят под его простые требования. Кажется, именно в 1984-м — только осенью — его поймали в первый раз, но достаточно быстро отпустили по неизвестным причинам. А я помнил один адресок, который мелькал в тех самых документалках. Память человеческая всё же непостижима.

В общем, моё шило в заднице требовало хоть каких-то действий. Сдать Чикатилу милиции, пришить его самому — я ещё не знал, что сделаю, когда и если найду его. Говорят, что убивать в первый раз очень тяжело, и я не был уверен, что хочу начинать.

Но проблема была не только в выборе способа избавления человечества от Чикатилы. Эта операция требовала серьезных по студенческим меркам затрат, причем единовременно; по моим прикидкам, бюджет мероприятия был равен половине моей месячной стипендии — и то в том случае, если я рискну взять билет в непредсказуемый плацкартный вагон, от которых отвык напрочь. За последние лет двадцать своей прошлой жизни я лишь однажды воспользовался железнодорожным транспортом, да и то это был сидячий экспресс до Питера.

В студенческие годы я, разумеется, ездил относительно много — как минимум, на каникулах до родного города и обратно. Этот путь занимал чуть больше суток в одну сторону и стоил около червонца по студенческому билету — впрочем, дорога домой и обратно в Москву полностью спонсировалась родителями. Тогда меня не напрягала суета плацкарта, я лишь однажды проехался в купе и особых отличий не обнаружил. По моим воспоминаниям, в плацкарте было лишь одно правило — не брать боковые места рядом с туалетом, выспаться там было нереально. Всё остальное считалось терпимым.

Мои финансы слегка оскудели — особенно после похода за новой одеждой. Новые поступления ожидались лишь к концу месяца, когда должны были выдать стипендию; тогда же родители собирались прислать очередной транш своей помощи бедному студенту — насколько я помнил, они тоже были привязаны к выдаче зарплаты. С Дёмой я пообщался, но тот уже был на мели и ждал перевода с родины; на стипендию он, понятное дело, рассчитывать не мог, потому что с трудом вытягивал экзамены на тройки, да и то не с первого раза. Впрочем, он поделился со мной десяткой, которую я с благодарностью принял — это позволило мне немного заткнуть финансовую дыру в своем кармане. Жасым уже жаловался на пустые карманы, и я подозревал, что и он сможет что-то выделить на победу над Чикатилой только ближе к майским. А это было поздновато.

В СССР во многом отношении было неплохо жить — во всяком случае, до тех пор, пока Горбачев не начал свои эксперименты над страной. Та же стипендия — если ты нормальный студент, конечно — позволяла почти безбедно протянуть ноги на целый месяц; кто-то из моих сокурсников обходился только ею, ничего не получая от родителей. У меня же родители работали на средних командных должностях и получали весьма неплохое жалованье. Отца ещё и повысили с год назад, так что мои родаки даже начали откладывать на машину и присматриваться к кооперативному жилью. Наверное, им было сложно купить югославскую стенку или железную дорогу из ГДР, у них, разумеется, не было новейшей акустической системы фирмы «Панасоник», и они не покупали у подпольных спекулянтов альбомы западных звезд. Джинсов у нас тоже не было, как и многого другого. Но было, что поесть и во что одеться — если, конечно, не придираться к качеству.

Но вот с мобильностью граждан в СССР дела обстояли просто тоскливо. Правда, в моих воспоминаниях 1984 год, где было относительно неплохо, путался с 1990-м, когда всё стало совсем погано. Но и в 84-м билеты на поезда «доставали», а не «покупали». Вернее, купить эти билеты мог любой, но только теоретически, поэтому все их как раз «доставали», а для этого нужно было приложить определенные и весьма серьезные усилия. И чем ближе к дате отъезда, тем сложнее было «достать» билет.